Номер 4 (1199), 7.02.2014

Районный провинциальный суд. 1980-е годы. Председательствующий по делу - женщина. Заседатели тоже.

Слушается иск об установлении отцовства и взыскании алиментов.

Истица - молодая женщина, практически ребенок, которую после курсов направили работать библиотекарем в далекое, но не захудалое село. Жила сама. Сирота. Единственная родственница - тетка, живущая в соседнем районе. Она тоже приехала на суд и стоит в коридоре с годовалой девчушкой на руках. Ребенок закутан в одеяло с головой. Холодно.

В зале - перебравшаяся сюда на временное жительство женская половина села. Для них этот процесс все равно, что процесс Веры Засулич для питерской публики в свое время.

Истица нервно комкает в маленьких, красных от холода руках, носовой платочек.

Ответчик - рыжий паренек, недавно вернувшийся со срочной службы в село.

Действительный ответчик - его мать, дородная властная женщина с такими же ярко-рыжими волосами. Работает буфетчицей в чайной и в долг не наливает.

На стороне ответчиков - адвокатесса, и из хороших.

Она спокойна, поскольку доказательств предположительного отцовства никаких.

Роман отпускного солдата и девушки-библиотекаря имел место в течение нескольких дней.

Свидетелями ее девичьего счастья, перешедшего в горе и позор, сельчане быть отказались. Она ведь чужая для села.

Была переписка в солдатских конвертах. Но переписка истицей в отчаянии и беде уничтожена.

Помнит, что в одном из писем, написанных на розовой почтовой бумаге, отец ее ребенка (нынешний ответчик) просил смотреть за их дитем в оба глаза и обещал жениться по возвращении.

Адвокат истицы по назначению, т. е. в порядке ст. 76 ГПК УССР, заметно нервничает.

Начинается процесс. Истица повествует суду свою историю. Вопросы только со стороны адвоката ответчика. Адвокат истицы безмолвствует.

Допрашивают ответчика. Парень отпирается. Однако видно, что это отпирание дается ему с трудом, и твердость духа ему придает лишь взгляд его мамы - работника общепита.

Право допроса переходит к адвокату истицы. Он достает из папки небольшую, перевязанную ленточкой стопку почтовых конвертов с треугольными печатями солдатской почты.

Ответчик и его адвокат настораживаются.

Адвокат истицы достает из конверта исписанный розовый лист бумаги и, глядя в последний, нежно и с любопытством спрашивает у ответчика, обучен ли он грамоте.

Получив утвердительный ответ и одобрительно кивнув головой, адвокат спрашивает у ответчика, доводилось ли ему когда-либо писать письма истице.

Пачка конвертов на столе. Запираться бессмысленно, и ответчик вновь дает утвердительный ответ.

Следует новый вопрос, а именно: просил ли ответчик у истицы обеспечить надлежащий уход за их совместным ребенком и обещал ли получить разрешение на женитьбу у своей родни? При этом адвокат считывает свой вопрос с розового листа бумаги.

Деваться ответчику некуда. И он признает это обстоятельство.

Председательствующая спрашивает у секретаря, записаны ли эти показания ответчика в протокол и, получив подтверждение, заставляет ответчика подписать его показания, изложенные в протоколе (ГПК УССР такое действо предусмотрено не было, но и не было запрещено. Судейские такую практику считали возможной).

После этого председательствующая просит адвоката истца передать переписку между сторонами суду.

Адвокат истца недоуменно разводит руками и говорит, что эти конверты к делу не имеют отношения, а на розовом листе изложена его речь для прений.

Адвокат ответчика в истерике "вопит" о провокации, допущенной в отношении ее клиента в судебном заседании, и посыпает себе волосы пеплом из предусмотрительно захваченного на процесс кулька.

Судьи о чем-то совещаются. Отчетливо слышно слово "аферист".

В общем-то, судьба иска уже решена, и процесс можно сворачивать, переходя к прениям. Дело техники.

Писать надо было меньше ответчику. Грамотный больно. Лучше был бы неучем.

Но председательствующая почему-то медлит. Затем она просит, чтобы в зал внесли ребенка, и отдает команду снять с него чепец.

А волосы у дитя оказываются такими же золотисто-рыжими, как и у непутевой родни.

Председательствующая обращается к матери ответчика с вопросом: "Ваше? А то ведь придется кровь брать для экспертизы, колоть девочку".

Зал настороженно молчит. Это село и у него свой уровень нравственности. Высоко поставлена планка. Пережиток общины. В жизни не простят, и даже сто граммов в долг после этого не попросят. По селу не пройдешь, "забодают".

Но по лицу матери ответчика видно, что она переживает, а не осмысливает ситуацию.

Затем, громко всхлипнув, она обращается к суду с фразой: "Еще чего, не чужое. Наше. Запишите на нас".

После чего встает, нежно и властно забирает ребенка у тетки в свои руки и обращается к истице: "Пошли, доню". Направившись к выходу, она вспоминает о сыне-ответчике и говорит ему: "Чего расселся, шкодник? Идем домой, скотина не кормлена".

Они выходят из зала суда, а за ними валит радостно возбужденная толпа односельчан. Понятное дело - село. Сейчас погуляют. Лучше позже, чем никогда.

Суд и адвокаты остаются в зале суда. Мудрая женщина и судья Валентина Трифоновна Дзина (Попова) вышла за пределы исковых требований и в судебном процессе создала семью.

Много таких провинциальных судей на моей памяти.

Судья в провинции - категория не только правовая, но и нравственная. Понятное дело - село.

А стороны я видел в этом же провинциальном райцентре года через три.

Их было уже четверо. А дети были такие же золотисто-рыжие, как и их в прошлом непутевый папаша-шкодник.

И как-то тепло и радостно стало на душе, ведь адвокатам не чужды человеческие слабости. А гложущая на протяжении всех этих лет мысль о недоплаченном гонораре отошла на второй план, временно.

Михаил КОРНЕЕВ.