Номер 13 (656), 04.04.2003

Памяти папы

В 1972 году в результате столкновения возле берегов Одессы с болгарским танкером взорвался и потонул теплоход "Моздок". Через два года затонувший корабль был поднят со дна и введен в порт под командованием моего отца – старшего лоцмана Одесского порта Кима Беленковича (1923-1999). Не только кровное, но также духовное и душевное родство сделали нас поистине родными людьми. Его дневники также, как и журналистские работы, и книжечка прозы "Голубые мили", вышедшая в Одессе в 1968 году, свидетельствуют о прекрасном образном мышлении и литературной одаренности, которая делала его чутким к таланту других.

Вот слышу по двору его шаги. Торопится. Не может быть! Неужели отменили? Дом обложен снегом, и улица, и город, и море где-то сверкает неподвижно во льдах. Боль в горле почти проходит - сейчас будем пить чай крепкий с медом и читать вчерашнюю книжку... Или нет – лучше забраться в постель, закрыть глаза и слушать что-нибудь из его детства.

— Я на минутку. Только переоденусь. Ну как ты?

Теплый свитер набрасывается на него, как мохнатый зверь, и крепко обхватывает со всех сторон.

— Как ты? – повторяет он и прикладывает ладонь к моему лбу. — Ну, уже совсем хорошо. Завтра будешь здоровенькая. Доча, я побежал.

— Папка, постой! Посиди немножко, ну хоть полминуточки!

— Ну вот! – он смеется и усаживается на край постели и никогда уже не уходит. Несется жизнь, под напором времени образуя трещины в зданиях и людях,- там просвечивает пустота обезжизненного пространства — а мы все сидим на краю прошлого и настоящего, и дом слегка покачивается, как корабль, который вот-вот уйдет в поднебесное плавание.

Страницы дневника хранят то, чего уже не передать в печати - особенности руки, водившей по ним. Смысл и почерк неотделимы в дневниках, как неотделимы слова от интонаций их сказавшего. Смени интонацию, и смысл исказится: шутка превратится в назидание и откровенность прозвучит выспренно. Дневники хранят не только мысль, но и голос пишущего их. Я слышу твой голос – чуть глуховатый, теплый, с интонациями юмора и доброжелательности. Сумею ли я передать его?

В тот день, когда звук твоих шагов прочертил зигзаг от коридора во двор через закрученную лестницу подъезда, в тот самый день, когда ты навсегда остался сидеть у моей постели, море предъявило счет за нашу неразлучность. Оно бросалось на теплоходы, пытаясь разодрать на части семьи, билось в бешенстве, расшибая свои крутолобые волны о борты встречных суден.

Из дневника 1972 года.

Материалы дневника подготовлены к печати моей мамой, чья поддержка и помощь содействовали мне во время работы над этой статьей.

"12 января, 1972 г.

В 17.00 прибыл на лоцвахту. Нужно вести судно в Николаев. С утра хорошая погода, тепло. Вчера прошел дождь. Однако к полудню задул норд-ост, и уже через пару часов тонкий ледок прихватил кое-где оставшиеся на улицах лужи.

Теплоход "Брацлав" задерживался. Все никак не мог выйти из Ильичевского порта. Ветер крепчал, и с ним уходило тепло, запрятанное в каменных и бетонных стенах города, в спящей земле полей, запутавшееся в деревьях с опавшей листвой. Еще одно уточнение: предполагаю прибыть на рейд в 19.00.

Я вышел на причал, и сразу лавина морозного ветра набросилась на меня. Ого! Шторм не на шутку! К причалу подходил лоцманский катер. Надстройка и борта его покрылись льдом. Он выходил на рейд снять лоцмана с прибывшего из Херсона судна.

В 19.00 "Брацлава" все еще не было, и только в десятом часу он пришел на рейд. Вещи в портфеле, документы оформлены, и я вошел на лоцбот. Илья, старшина лоцбота, завел двигатель, и катер отошел от третьего причала.

— Сомневаюсь, удастся ли вам высадиться.

И действительно, не успел нос катера высунуться за ворота порта, за маяк, как потоки воды стали заливать палубу, лобовые стекла и надстройку. Вода, замерзая на стеклах, закрыла все впереди. Не видно стало огней судов на рейде, Воронцовского маяка, берега. Катер швыряло с борта на борт, он зарывался носом в волны.

— Что, вам жизнь надоела? – сказал Илья. – Попробуй сейчас высадиться!

Особого желания не было. При такой погоде не только без ног – без головы остаться можно. Катер развернулся и пошел в порт. До утра я прождал в лоцманской. Утром я позвонил в метеослужбу."

Тринадцатое число для моряка более, чем простой предрассудок. Это непознанная сила стихии, которая разворачивается под номером, ставшим ее именем, ее заклинанием, ее возрождением из злобных глубин небытия, и никто не знает, чем грозит ее затаенное клокотание. У папы с тринадцатым были личные счеты. Трудно сказать, кто кому остался должен в тот роковой день тринадцатого ноября 1941 года, накануне папиного восемнадцатилетия, когда бомба попала в корабль и разорвалась в десяти шагах от него. Корабль пошел ко дну, в живых остались только Серенко и мой отец, который до конца жизни помнил, как Серенко спас ему жизнь. Так что, тринадцатое, хоть и грозилось небытием, все же стало числом папиного второго рождения. И тем не менее он всегда с опаской уходил на дежурство, если оно выпадало на тринадцатое.

(Продолжение следует.)

Вера ЗУБАРЕВА.

Пенсильванский универитет.

Фото Михаила РЫБАКА.