Номер 40 (1087), 21.10.2011

(Продолжение. Начало в № № 18-20, 25, 27, 33, 35.)

17.

Штаб Краснознамённой Перекопской дивизии оставался в "Пассаже". Блюхер был равнодушен к роскоши фасада. Он в своё время оценил удобство этого строения в том смысле, что есть два входа-выхода, на Преображенскую и Дерибасовскую. А также огромный и при том закрытый внутренний двор. Бывшему матросу, человеку со вкусом, понравилась роскошь фасада и интерьеров, на которые предшественник просто не обращал внимания. Но меблировка героя не устроила. И по старым, брошенным аристократией и именитым купечеством, квартирам засновали интенданты. Впрочем, по мере одесской адаптации, не так уж часто появлялся Дыбенко у себя в штабе. Наше лето его как-то особенным образом согрело-расслабило, умилило, вроде как отрезало от пота-крови гражданской и странных итогов революции, столь далёких от её обещаний.

Губком предложил ему на выбор прелестные особняки на Большом, конечно же, Фонтане, и в Аркадии, где всё ещё пустовали дачи-усадьбы в греческом, римском и мавританском стилях. Вторжение нашего героя в эту экологию также привнесло сюда значительные изменения. Появились плотники и маляры, что особенно не бросилось в глаза, поскольку быстро стало приметой нэпа. Революционный аскетизм быта постепенно вытеснялся повальной модой бытоустройства.

У Дыбенко, естественно, немедленно начался роман с девицей Наташей Кученко (назову её так, дабы не побуждать к сутяжничеству её потомков, и ныне живущих на Ближних Мельницах), вольнонаёмной письмоводительницей админотдела в штабе Блюхера. Правда, ей успел сделать предложение начальник оперативного отдела штаба дивизии, молодой вдовец с семилетним сыном, тремя "Георгиями" и золотой шашкой от Якира. Но с приездом Дыбенко это уже не имело практического значения. Жила она с маменькой в Малом переулке и с началом нэпа носила матросский костюмчик: узковатая юбочка, блузка с полосатым гюйсом и галстуком. Может быть, это, вкупе с бьющей сквозь одежду юностью, привлекло его душу. Или что-то ещё померещилось скитальцу революции. А только об сем романе уже к июлю заговорила вся Одесса. Уверенная в том, что пересыпский Федька Дыбенко - родной брат Павла, она отреагировала на происходящее песенкой, ставшей подворотным шлягерком.

Была весна, цвели дрова и пели пташечки,

Братишка с Балтики приехал погостить,

Ему понравилась хорошенькая Наточка -

Он не хотел такой кусочек упустить.

Многие видели, как после службы Дыбенко выезжал из "Пассажа" на открытом своем автомобиле, ранее принадлежавшем французскому консулу, лидеру интервентов. На сафьяновых подушках заднего сиденья восседал чернобородый военный бог Одессы с нежной и трепетной девушкой, помпон берета которой щекотал его огромный нос. И пикейные жилеты шептали: "Это он с Наточкой. За город, на Фонтан. На дачу..."

А что вы скажете, дорогой читатель, за такое мимолётное совпадение: в то лето впервые за две войны решил отдохнуть ещё один герой гражданской - Иван Кутяков. Он ещё не был всесоюзно знаменит. Во-первых, не было Союза ССР. А во-вторых, Дмитрий Фурманов ещё не написал своего "Чапаева". Так что и сам Василий Иванович не был тогда героем первого советского романа и популярного кинофильма, детских игр и анекдотов. Но политвоенкруги знали в дивизии Василия Чапаева комбрига-1 и его боевого зама, который после нелепой, до сих пор непонятной гибели начдива командовал этим соединением. Зрителям васильевского "Чапаева" памятен лихой комбриг с рукой на перевязи, в исполнении артиста Волкова, которого Чапай-Бабочкин назвал из-за этой пули дураком. Кстати, реальный Кутяков в 1934 году был консультантом братьев Васильевых при постановке и съёмке этой ленты, о чём (обратите внимание) свидетельствуют титры. Это - уже новая редакция, оттепельных шестидесятых. Тогда, через три года после триумфального выхода фильма, из титров были изъяты две фамилии: консультанта И. Кутякова и актёра Г. Жженова (последний играл эпизодическую роль ординарца комиссара).

Кутякова в Одессе принял начальник Западного района Черного моря и начдив 51-й по-царски. Показав ему штаб в "Пассаже", 2-й образцовый полк дивизии и одесские достопримечательности, он повёз коллегу на дачу, предупредив по телефону коменданта о высоком госте и приёме по первомку разряду. Порядок здесь был морской, железный. Персонал состоял исключительно из молодых красивых моряков Черноморского флота - благо дело, никакого флота уже целый год не было. А моряки были. Хотя сам Павел Ефимович всё чаще носил благородную боевую одежду Кавказа: папаху, мягкие сапоги, наборный поясок с серебряным кинжалом (личный подарок Серго Орджоникидзе), и нечто вроде халата с карманами в виде патронташей - газырями. Видать, в память о командовании кавалерийским соединением в Крыму.

Комендант дачи и его помощники, механики-водители и ездовые, телефонисты и охрана, повара-коки и команда охраны носили морскую форму. А пребывание здесь хозяина обозначалось подъёмом на шток личного штандарта главы уже не существующего, но памятного Центробалта. Полотнище, в семнадцатом вручную вытканное петроградскими передовыми златошвейками, чудом сохранилось и заняло своё место над большефонтанским берегом Одессы. Это особенно восхищало Наташу, изумлённую окружавшей её сказкой. Всё это так не похоже было на её детство-отрочество- юность...

Попалась Наточка к нему, как птичка в клеточку,

Он очень крепко целовал ея взасос,

И он сгибал её, как клён сгибает веточку,

Чтоб было видно, что он - с Балтики матрос.

Одесская молва утверждала, что его пассия из Малого переулка всё же добилась своего, вышла за Дыбенко замуж официально. Это опровергают документы. И финал песенки, посвященной этому умопомрачительному роману:

Не знала Наточка - любовь матроса временна,

И с той поры всего проходит только год,

И оказалась наша Наточка беременна,

На горизонте, как маяк, светил аборт.

18.

Но в целом уличные разговоры о его влюбчивости и романах в самое неподходящее время-место подтверждаются историей. В предсмертной книге Троцкого "Моя жизнь" Лев Давидович вспоминает первое в истории заседание Совнаркома. "Мы со Сталиным явились первыми. Из-за перегородки раздавался сочный бас Дыбенко. Он разговаривал с Финляндией. И разговор имел скорее нежный характер. Двадцатидевятилетний чернобородый матрос, весёлый и самоуверенный гигант, сблизился незадолго перед тем с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков и приближавшейся к сорокашестой годовщине... Сталин... показывая плечом на перегородку, сказал, хихикая: "Это он с Коллонтай. С Коллонтай!"

Вообще говоря, революция, рождающая роман дворянки, черниговской помещицы, красавицы и полиглотки, с крестьянином и балтийским матросом, уже чего-нибудь стоит. Эта генеральская дочка, между прочим, была в колонне рабочей демонстрации, расстрелянной солдатами в Кровавое воскресенье 9 января 1905 года. И являлась предметом воздыхания генералов и поручиков, заводчиков и художников. А её роман с Карлом Либкнехтом был известен всей европейской общественности. А всё же и она устала от художеств любимого мужчины. Будучи главой женотдела ЦК, Анна Михайловна вытребовала у Ленина недельный отпуск. И свалившись к нему в Одессу, как снег на голову, казалось бы, видавшая виды, всё же обалдела. Валтасаров пир на даче был в разгаре. От "Варяга" колыхались занавески. Наточка, правда, отсутствовала и потому не попалась разъярённой защитнице женщин под горячую руку. Но дамы имелись в большом количестве, все - в матросских тельняшках, тонких трико и туфлях на каблучках. Артистки новейшего варьете Димитрия Ленского (Давида Львовича Лейбовича) были привезены сюда для обычного выступления - "Морской танец". Но остались по категорическому настоянию хозяина, которому в Одессе просто не принято было отказывать. Он же убедил их преступить закон Ленского и разделить трапезу с боевыми знаменитостями. Что одобрил и комкор Кутяков, пивший с хозяином и каждой из артисток на брудершафт...

Так сложилось, что не отдохнула душой на сей раз в солнечной Одессе Анна Михайловна Коллонтай. С этим её приездом связана темнейшая история пулевого ранения, которое получил там и тогда товарищ Дыбенко - в грудь. Закатив герою публичную оплеуху и расколотив огромный хрустальный жбан с крюшоном (из сервиза сахарозаводчика Бродского), она вроде бы покинула Большой Фонтан и Одессу навсегда. Но в доме слышали стрельбу. И раненный, пьяный в дым, хозяин был доставлен в окружной госпиталь. Следствие не стало углубляться, остановилось на версии попытки самоубийства. Полёт пули в сердце был признан отклонившимся из-за встречи с орденом Красного Знамени. Трассологическая экспертиза, идентификация пули и личного оружия Дыбенко не проводились. Высшее командование почему-то (почему?!) вообще сделало вид, что ничего такого особенного не случилось. А по выздоровлению командарма второго ранга перевели командовать Пятым стрелковым корпусом со штабом в славном городе Бобруйске.

Чудом сохранилось письмо Коллонтай к пламенному нашему революционеру. "Твой организм уже поддался разъедающему влиянию алкоголя. Стоит тебе выпить пустяк и ты теряешь умственное равновесие. Ты стал весь желтый, глаза ненормальные..." Пережила она этого и ряд других героев намного - умерла в 1952 году. Но все заметили, что капризничать она стала именно после этой одесской поездки двадцать первого года. Ей всё не нравилось, всё было не по ней. После того, как она написала наглейшее письмо Сталину о том, что не может и не хочет работать в женском отделе ЦК и что никогда не сработается с Каменевым и Зиновьевым, никто не сомневался: сотрут в порошок. Но неожиданно она получила назначение по дипломатической части. Тогда-то и стала Коллонтай первой в мировой истории женщиной- послом. Далее для неё время полетело среди королей, президентов и министров, чрезвычайных и полномочных послов и членов их фамилий. Выдающиеся европейские и азиатские дипломаты, художники, композиторы, правоведы и военные пролетали вкруг нашей соотечественницы, как карусельные слоники-лошадки.

А Дыбенко... Что же, он командовал корпусом в городе, о котором (с лёгкой руки наших писателей-земляков) мечтали "Дети лейтенанта Шмидта". Был начальником ряда главных управлений Наркомата обороны. В конце двадцатых командовал войсками Туркестанского округа, добивавшего остатки басмачества. В Ташкенте он познакомился с легкоатлеткой Зиной Ерутиной. Жили вместе долго, целых два года. В начале тридцатых стажировался в Германии. Принял Приволжский округ, поселился в Самаре. Ещё раз тряхнул стариной - увёл у мужа жену, учительницу Карпову - тоже Зину. А замом к нему прислали... Кутякова. Того самого чапаевца, с которым он вляпался в Одессе на даче, в скандал со стрельбой. То ли этот момент, то ли загубленный из-за этого отпуск Кутякова, а может, простая неспособность быть современным полководцем, а только не вышло у них сотрудничества. Дыбенко - наркому обороны Ворошилову: "С комкором Кутяковым ни одного дня совместно работать не буду", И в мае тридцать седьмого Кутякова арестовали по "делу военных". А в конце июля-37 расстреляли.

А Дыбенко вдруг перевели членом Военного совета в Сибирский округ. Свой пост он передал маршалу Тухачевскому, который после этого там, в Самаре, немедленно был арестован. В Сибирь Павел Ефимыч, впрочем, не поехал - через три дня получил новое назначение - командовать войсками Ленинградского военного округа. Голова, конечно, шла кругом. С дороги писал: как глаза закроет, всё видит - как шли тогда неделями, месяцами красноармейцы, вдруг уволенные из РККА. Без орденов, без формы одежды, без хлеба и права на бесплатный проезд. Пешим порядком. За все бои и походы, за весь пот, за всю кровь. Как впоследствии шел через пустыню рядовой боец революции товарищ Сухов. И никого из бесчисленных зрителей "Белого солнца пустыни" до сих пор не удивляет - почему он идёт пешком? По Пушкину - мы ленивы и нелюбопытны...

Шли они в разорённые деревни. Или в города - где валялись по неделям на ступеньках биржи труда. Видения эти были невыносимы. Избавлялся, конечно, водкой. А Сталин ещё и назначил его членом Специального военного присутствия, которое призвано было судить высших военных. Судьба их была, конечно, решена. Но и сами члены присутствия не уцелели. Как говорится, история не терпит свидетелей убийств.

Из армии его уволили. Назначили замнаркома лесной промышленности (!) СССР. И арестовали в первой же командировке в Перми. Разумеется, на свет появилось его собственноручное признание во всех смертных грехах - от работы на белую контрразведку в Крыму-19 до шпионажа в пользу гитлеровского генерального штаба. Об одесском периоде в его "деле" - ни слова. На фоне почти всех пунктов 58-й статьи, вменяемых герою, пьянство и бабы были такой мелочью, что об этом даже и неудобно было говорить. Его расстреляли в июле 1939 года, когда уже истлели кости осуждённых им и Ко высших военных. А жена Зина мыкалась по лагерям до 1957 года.

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.