Номер 34 (930), 12.09.2008

Читать я научилась лет в пять. Как сейчас помню первую прочитанную мной книжку. Это были прекрасно изданные "Сказки Пушкина" с картинками-репродукциями работ палехских мастеров. Картинки были подклеены к листам книги по верхнему краю и прикрыты папиросной бумагой. Это сразу приучило меня к бережному отношению к книгам. Через полтора года мама пошла записывать меня в школу. И хотя я продемонстрировала довольно беглое чтение, а мама доказывала, что меня уже приняли в музыкальную школу, и было бы разумно, чтобы занятия в школах шли параллельно, нам в приеме отказали - в шесть с половиной лет детей в школу не принимали. Помню, что я горько плакала. Мне очень хотелось ходить в эту школу на углу Ленина и Жуковского. (Мы жили на Ленина, 27, между Еврейской и Троицкой). Я так расстроилась, что наотрез отказалась учиться писать - раз не помогло то, что я так хорошо читаю, то и писать мне ни к чему. Правда, читать я продолжала запоем, все подряд: сказки Андерсена, сказки "Тысяча и одной ночи" (естественно, в детском издании), "Что я видел" Житкова, историю о "Карике и Вале". Когда вышла книжка о папанинцах, я зачитывалась ею, появилась книга о героях-летчицах Валентине Гризодубовой, Полине Осипенко и Марине Расковой, я не выпускала ее из рук. Словом, в отличие от того чукчи, который "хотел быть писателем, а не читателем", у меня все было наоборот.

В конце мая 1941 года мы снова отправились с мамой записывать меня в ту же школу. И тут выяснилось, что вышел указ принимать детей только с восьми лет, а мне в феврале исполнилось лишь семь. Я уже снова собралась зареветь, но директор, которая запомнила нас с прошлого года, сжалилась надо мной. Меня приняли. Счастью не было границ. Мы тут же пошли и купили мне портфельчик и пенал.

В пятницу 13 июня мы выехали на дачу, а 22-го началась война... О первых днях и месяцах войны я писала. Возможно, кому-то из наших читателей попались опубликованные год назад мои воспоминания "Так начиналась война". Впрочем, они мало чем отличаются от тех, что могли запомниться тем, кто все это пережил.

Из Одессы мы выехали где-то в середине августа. Пока добрались до Тбилиси, где жили наши родственники, пока как- то устроились, учебный год уже начался. Лишь в 1942 году я в возрасте восьми с половиной лет пошла в школу. Русская школа, носившая номер 58 (я об этом пишу, так как, когда мы вернулись после эвакуации в Одессу, я попала в школу под тем же номером), находилась в верхнем конце маленькой улочки, круто поднимающейся в гору. Это было двухэтажное деревянное здание. Вдоль второго этажа шла деревянная открытая галерея, типичная для тбилисских жилых домов. Возможно, когда-то это здание и было жилым домом. На галерею выходили классы. В небольшом дворике школы находился кран-колонка с рычагом и росли большие тутовые деревья (шелковицы), так что к концу дня невозможно было разобрать, где на лицах и руках детей чернила, а где следы от поедания ягод. Обучение в те годы было смешанным. В мой класс попали еще два мальчика из эвакуированных. Одного, он сидел со мной за одной партой, звали Володя Полозов. Для нас, эвакуированных, ягоды были не просто лакомством или баловством, эта была еда, которой нам, в отличие от местных ребят, не хватало. В школе на большой перемене нам раздавали по куску кукурузной лепешки с остро пахнущим сыром. Нашу первую учительницу - маленькую, очень старую, буквально усохшую армянку звали Тамара Степановна. Мы ее очень любили, хотя она могла и за волосы схватить, и слегка постучать ученика головой о стенку или парту. Меня она очень любила за то, что я хорошо читала. Она ставила стул на учительский стол. Я взбиралась на это сооружение и читала классу книжки, пока Тамара Степановна бегала домой (она жила рядом со школой) покормить 102-летнюю маму. Все это мне очень нравилось. Читать я любила. А вот с письмом было трудно - не было тетрадей. Мама достала чистые листы и разлиновала их, как могла, в косую линейку. Это была моя парадная тетрадь. А упражнялась я в выведении палочек и крючочков на полях газеты "Заря Востока". И потом всю жизнь страдала из-за кошмарного почерка, который и сама не в силах разобрать. Вот таким запомнился мне первый класс. Но не первый звонок. ПЕРВОГО ЗВОНКА ПОПРОСТУ НЕ БЫЛО. Не было не только той торжественной церемонии, к которой привыкли нынешние дети. Не было самого звонка. Рассказывали, что до войны во дворе школы висел большой рельс, в который колотил сторож, призывая к началу урока. Куда исчез сторож, не знаю. Может быть, он был не очень стар и подпадал под мобилизацию. А может быть, ушел на фронт ополченцем. Что касается рельса, то весь металл шел на переплавку. Поэтому в начале школьного дня на галерею выходила директор школы и, хлопая в ладоши, кричала: "Дети, расходитесь по классам". На переменах эту роль брали на себя дежурные учителя.

Так что первый школьный день мне запомнился не первым звонком, а тем, что в этот день мне была подарена родителями книга "Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями" Сельмы Лагерлеф. Книга эта, изрядно потрепанная, хранится у меня по сей день. Иногда я снимаю ее с полки и перечитываю. И тогда вспоминаю свой первый школьный день.

Елена КОЛТУНОВА.