Номер 18 (1065), 20.05.2011

1.

Настоящим имею удовольствие пригласить вас, читатель дорогой, на юбилей. Одолев на миг неискоренимую скромность, подчеркну: на такой праздник вас ещё никто никогда не приглашал. Ибо речь идёт о 90-летии одной одесской кражи. И хоть она не зафиксирована милицейским протоколом и вообще какой- либо официальной бумагой, но наделала в 1921 году довольно много шума в нашем богоспасаемом городе. Потрепала нервишки его новым отцам. И даже вплелась в контекст русской советской литературной классики. Судьбе угодно было всемирно прославить тех "воров" на качественно ином поприще. Культурные люди знают их, как русских советских писателей одесского происхождения...

Немного о времени действия. Что же было с нашими предками - одесситами образца 1921 года?

Во-первых, они, с таким трудом приспособившиеся, наконец, к жизни в стране с переменным током властей (и даже почувствовавшие вкус к этому транзиту), вдруг ощутили некое державное постоянство. Явившаяся власть поминутно и жестко напоминала о себе: мы - всерьёз! И по каким-то неуловимым, но зловещим признакам было ясно: это - надолго. Может быть, даже навсегда. Само собой, далеко не все тем были счастливы. Но никто никого и не спрашивал.

Во-вторых, ещё одной дурной привычкой обзавелись наши предки за последние четыре года: страна изобиловала шумными политическими партиями; каждая объявляла себя самой лучшей для народа. И зазывала в свои ряды. И вдруг страна эта исчезла. Как сон, как утренний туман. Все разом оказались в другой, где власть была одной-единой. Ну, как в доброе старое время при Николае Втором. Только на сей раз абсолютом был не какой-то там очередной Романов - у власти состояла и ни с кем её не делила одна-единственная партия. Да что там - у власти: она вообще была одна, имевшая право управлять всей страной и находиться легально на её территории. И она не только не заигрывала с обывателем, не только не переманивала членов других партий, она и своих вычищала из собственных рядов.

Остальные партии, возмущённые большевистским переворотом в 17-м, в прошелестевшие годы успели посотрудничать с белыми и интервентами. И открыто жизнедействовали в Одессе, когда коммунистов и комсомольцев вешали на фонарях Садовой улицы и гноили в Крестах. Естественно, девяносто лет назад эти партии или бежали за море, или попрятались, или уже сидели в тюрьме. Это не могло не тревожить обывателя, ибо было странно, непривычно. И не вполне понятно - если иметь в виду предреволюционные обещания большевиков.

Оно, конечно, среднеарифметический одессит вовсе не был наивным. Даже летом и осенью семнадцатого, когда Ленин говорил об Учредительном собрании, как бы сожалея о его несозыве и как бы гарантируя его созыв с приходом Советов к власти, предки наши иронически поджимали губы. Так что разгон Лениным обещанной им же учредилки мало кого удивил. И война вместо обещанного им мира. И голод вместо обещанного им хлеба. А уж спустя четыре года...

И всё же Х съезд партии большевиков образца 1921 года их потряс. Новая экономическая политика. Нэп. Продразвёрстка отменяется. Вводится обыкновенный продналог. Плати его, остальное - твоё, и только твоё. Складируй, продавай, обменивай. Открывай артель, фабрику, склад, магазин. Учреждай товарищество. Кооперируйся. По Маяковскому: твори-выдумывай- пробуй. И это - твоя собственность, она священна и неприкосновенна. Как в Европе. Вот уж, что называется, после всего.

Это - как на флоте, когда кильватерная колонна вдруг получает флагманскую команду "Все - вдруг!" И с полок летят чемоданы. Так ли уж трудно вообразить реакцию "пикейных жилетов"? Первым делом и более всего их позабавили метаморфозы в большевистском стане. Среди коммунистов и комсомольцев невооруженным глазом наблюдались настроения, весьма далёкие от революционного пафоса. Красноармейцы, вернувшиеся с фронтов, неделями валялись на ступенях биржи труда и пропивали последнюю кирзуху. А мимо проносились на лихачах нэпманы с завитыми девками. Они платили по сто рублей за коробку шоколадного набора и вовсю хвалили советскую власть.

Впрочем, прежде чем погрузиться в пучину истории, вынудившей могущественную партию-победительницу пойти на попятную, я зову вас за собой, читатель мой бесценный, в Одессу девяностолетней давности. В Одессу-1921. Случай кражи, имевший тогда место, сообразительному моему современнику расскажет о первом годе нэпа много больше, чем все материалы исторической документалистики вместе взятые.

2.

Именно 1921-й год от Рождества Христова был на дворе, когда начальника Одесского угрозыска товарища Зайцева срочнейшим образом вытребовали в губком партии. Для последующих поколений наших сограждан такой вызов не содержал ничего странного. Ибо то, что называло себя и называлось нами партией, на деле было надгосударством и распоряжалось всем сущим под луной и солнцем - в пределах державы. Но одесситы, напомню, только первый год жили в стране с одной-единственной политической партией и ещё только постигали сию новинку. Беспартийный Зайцев тоже слегка топорщился. Но, оказалось, вызвали его не в админотдел губкома, а к Самому. У которого уже находились зампред ЧК и редактор "Одесских Известий". Истончённая в ходе войны нервная система Зайцева подсказала отказ от брыканий и прочих претензий: дело явно было всерьёз...

В тот день тираж одесской газеты "Моряк" розницей разошелся ещё до обеда. Его разносчики, традиционно оравшие дурными голосами прохожим в лицо: "Хасета "Мрак"!", "Адэская хасета "Мрак"!", в это утро добавляли: "Только в нас!", "Все - хади до меня!", "Запрещённая речь товарища Ленина-Ульянова за новую экономическую политику!", "Осталось только три-четыре нумера!" Само собой, центр города сейчас же захлестнули слухи идеологически невыдержанного свойства. Толковали о загадочном сокрытии губпарткомом от низов партии, комсомола и населения новой ленинской речи. И о подвиге молодых интеллигентов- газетчиков, опубликовавших эту речь в одесском "Моряке". Уже через час иные одесситы зашипели о белом подполье, натянувшем нос власти.

Говорилось и о тайном решении одесских коммунистов отделиться от КП(б)У в виде отдельной партии - большевиков- неленинцев, совместно с анархистами. Ну и другие, конечно же, сопли, совсем уже несуразные. К середине дня, достигнув Молдаванки, Пересыпи и Слободки-Романовки, сия солёная волна вернулась в центр невероятно шипучей пеной деталей, что ярко отразилось в донесениях с мест.

"Карнович Семён, сапожник по ремонту обуви на Мещанской и Большой Арнаутской, разъяснял гражданам, что Ленин в Москве наконец передумал насчет военного коммунизма и вообще мировой революции и теперь выступает за священную частную собственность и свободу торговли".

"Домохозяйки Зоммер Лидия и Портная Берта (Малая Арнаутская, № 109), вернувшись с Привоза, рассказывали во дворе соседкам, что Ленин и Троцкий приняли в Кремле заводчиков-эмигрантов. И днями сахарозаводчик Бродский возвращается к своему сахарному заводу на Пересыпи".

"Товарищ Барышев Дмитрий, направленный губкомом партии в угрозыск, ударил агента 11 разряда Бирлагу по лицу за слова о том, что Москва перекладывает рули, и не пришлось бы вскоре рабоче-крестьянской милиции охранять капиталистов от рабочих и крестьян".

Всё это, и многое другое - со ссылкой на главного возмутителя спокойствия, небольшую газетку, название которой разносчики подавали в столь мрачном варианте, и которая, ко всему прочему (и в отличие от величавого губернского рупора) печаталась на цветных листах упаковки чайных бандеролей. Между прочим, с "Моряком" было неладно и прежде. Что также отразила секретная информация (сохранены орфография и пунктуация первоисточника).

"Первый же советский номер газеты вышел под лозунгом "Пролетарии всех морей, соединяйтесь!". Губком тогда же строго указал редактору, партийцу товарищу Походкину на недопустимость такого грубейшего извращения Маркса и тезисов всемирно известного Коммунистического манифеста. Тогда же тов. Походкин жаловался на анархические настроения журналистов "Моряка". По всей видимости, там сбилась гопкомпания бывших, их платформа неопределённая. Почти все они были в Одессе при немцах, Деникине, петлюровцах и интервентах, входили в эстетские кружки и стояли в стороне от борьбы одесских рабочих и подполья. Неизвестно также, почему они не эвакуировались с белыми из Одессы в январе и начале февраля 1920 года. И с какой целью они остались в Советской Республике..."

"Совершенно ясно, что назначенный партией редактор Походкин утратил управление редакцией и всерьёз на дела газеты "Моряк" не влияет. Он признаёт это и просит закрыть газету..."

"Из сотрудников "Моряка" обращает на себя внимание гражданин Бабель Исаак, писатель, и поэт Дзюба-Багрицкий (Дзюбан), служившие одно время (при Польской кампании) в поарме и газете "Красный кавалерист" Первой конной армии; бывший офицер Катаев Валентин, литераторы Семён Юшкевич и Гехт Семён, Лев Славин, Соболь Андрей. А также находившийся при белых в Одессе Константин Паустовский. Студенты университета Подбельский (племянник Наркомпочтеля), Харито и некто Благов, бывший директор черносотенного "Русского слова".

"Редакция газеты "Моряк" по существу стала богемным клубом, где толкутся местные художники, артисты, капитаны, штурманы, боцманы угнанных белыми судов, прочие сомнительные лица. В газете публикуется под невразумительным псевдонимом "Кавторанг Ш." Георгий Шорохов, ответ работник губмилиции, постоянно конфликтующий с начугрозыска тов. Зайцевым. Не исключено личное участие Шорохова в ночной авантюре с губиздатом..."

"Как набор брошюры с речью товарища Ленина попал из губтипографии к этим авантюристам, выясняет следствие. Но уже ясно, что это дело нечистых рук сотрудников газеты "Моряк". Редактор ссылается на то, что не получал от губкома указаний не печатать поименованную речь. Он также обращает внимание на то, что тезисы этой речи касаются РСФСР и РКП и таким образом, не возражал против публикации материала, информирующего одесситов о жизни в Советской России..."

По сути, так впервые, мимолётно, мелькнул на одесском литературном и политнебосводе человек некий - обратите внимание, читатель дорогой. В дальнейшем, кстати, так или иначе, всесоюзно и даже всемирно прославились многие его приятели по "Моряку". А тогда имелась налицо Одесса первого послевоенного года, на излёте военного коммунизма и в преддверии живительных перемен нэпа. Очень странная - даже по тем экзотическим временам - история с речью Ленина, засекреченной всесильным губкомом. И стайка сомнительных беспартийных репортёров, в числе каковых - будущие русские советские классики. Авантюра с речью Ильича - вроде, их работа.

Ко всему этому красное одесское начальство оказалось явно неподготовленным. Решительные товарищи, за последние четыре года выварившиеся в котле гражданской войны, всё же откровенно растерялись. Кто на пятом году пролетарской революции мог ждать от кучки сопливых репортёришек непролетарского происхождения такой дерзости? Одесские комиссары, конечно же, заскребли ногтями без признаков маникюра по деревянным кобурам маузеров. Но воздух уже был не тот, устало стихали ветры военного коммунизма. И как-то непривычно щекотала партийные ноздри сладковатая вонь нэпа.

А главное, ситуация выходила до скрежета зубовного идиотская. Невозможно оскорбительная для ВКП(б), как сказал бы шолоховский товарищ Нагульнов, будь он одесситом. Трусануть этих акробатов пера - не штука. Но... за что? За что конкретно? Какая формулировочка? Ну, да, кража налицо. То есть тайное присвоение госимущества, матриц брошюрного текста. Тремя пятилетками позже это был не вопрос. Но на нашем календаре - 1921-й, а не 1937-й. Без известного судебного минимума тут не обошлось бы. Стало быть, не обойти и вопроса: а какого лешего они крали то, что прислано было из Москвы циркуляром? И именно для публикации. Они ведь, прохвосты, напечатали речь не Николая Второго, не Керенского, не вождей белой эмиграции, а Ленина. Ситуация...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.