Номер 12 (1452), 4.04.2019

Очень интересными для многих театралов и для автора этих строк оказались открытые читки, которые состоялись в ТЮЗе в рамках празднования 120-летнего юбилея знаменитого одесского писателя Юрия Олеши. Наш Театр юного зрителя доказал, что совсем не зря носит имя "короля метафор".

Но в проведении этих читок еще надо было театру помочь. Летом к Бабелевским чтениям ТЮЗ уже привлекал журналистов и театральных критиков, тогда я прочла свой любимый рассказ "Любка Казак", но теперь понадобилось взаимодействовать с партнерами. Отказаться от такого интересного опыта было невозможно, кино в моей жизни уже присутствует, но настоящего театра как-то не случилось. Бытует мнение, будто все критики на самом деле мечтают быть актерами, но это совершенно не так. Если у критика есть хоть капля ума, он понимает, что актерская профессия безумно трудна даже физически. Но формат читки щадящий, он предполагает и наличие распечатанного текста в руках, и возможность сидеть на стуле, а не висеть где-нибудь под колосниками вниз головой, как это бывает с бедняжками артистами.

В первой читке участвовали исключительно профессиональные актеры, конкурировать с ними глупо и смешно, остается заметить, что это был маленький спектакль по фрагментам романа "Зависть", и срежиссировала его киевлянка Валерия Федотова. Получилось яркое действо с достаточно сложными мизансценами, хоть сейчас ставь в репертуар. Меня же наряду с журналистами Инной Кац и Юлией Сущенко включили в исполнительский состав читки пьесы "Список благодеяний", которую ставил в свое время Всеволод Мейерхольд с Зинаидой Райх в главной роли. Русскую актрису Лёлю Гончарову, рискнувшую сыграть Гамлета (и это после Сары Бернар!), читала профессиональная актриса Мария Збандут. Дневник героини, украденный у нее, сыграет решающую роль в пьесе. Инне Кац досталась роль Лёлиной подруги, актрисы Семеновой, добродушной и хозяйственной. Юлия Сущенко стала модисткой-белоэмигранткой Трегубовой, за маской услужливости прячущей холодный, губительный, предательский расчет, да и ревнует она к ней своего дружка... Пролетарку Дуню, а также мятежную француженку "из низов" озвучивает режиссер Виктория Чекмак, которая как раз ставит в ТЮЗе "Сказки дядюшки Римуса". А больше-то женских ролей в пьесе и нет. Кем же в этой читке буду я?

На первой репетиции режиссер Елена Шаврук неожиданно предложила мне почитать реплики... чекиста Дьяконова. Сложность не в том, что чекиста, актер же не судит своего героя, а старается понять, но может ли женщина в мужчину перевоплотиться? Что за балаган? Раз я актриса, подчиняюсь, но критическая мысль не дает покоя: вдруг тут каждый персонаж, как та Лёля с ее монологами Гамлета, играет представителя не своего пола? Но Елена заявляет, что она все поняла, и буду я читать за чекиста, но другого, Лахтина. И мужчиной мне быть не придется. Не мне, но Лахтину поменяют пол, и станет он не Сергеем Михайловичем, а Софьей Михайловной.

Сперва посмеявшись над этой затеей, во время второй репетиции я начинаю понимать, что режиссер абсолютно права, если уж кому из трех чекистов, следящих за актрисой Лёлей в Париже, быть женщиной, так это Лахтину. Лахтин читает эмигрантскую газету, говорит, что не доверяет прессе, и на правах старого товарища шутит с Федотовым: "Неужели ты размахивал револьвером в таком притоне?". Он надевает на себя маску радушия, при встрече любезно предлагает Лёле: "Я вам чаю налью" (сцена происходит в кафе на улице Лантерн). Из уст женщины это звучит абсолютно естественно: "Софьей Михайловной прошу величать... Я вам чаю налью". Но скоро выясняется, что Софья Михайловна - тоже "из бывших", но не сомневающаяся, как Лёля, а вполне идейная. У нее стойкие убеждения, цепкий взгляд, приличные манеры, и она своей железной рукой в лайковой перчатке управляет Федотовым и Дьяконовым. Мои замечательные партнеры Сергей Буценко и Александр Шхалахов позволили мне подавить волю их героев. Лахтина - надежный товарищ. А вот за ними глаз да глаз. Ведь первый из них уже по уши влюблен в красивую актрису, того гляди, даст ей сбежать. Второй, наоборот, может сгоряча "пристрелить эту сволочь". И то, и другое совсем неправильно. В Москве разберутся! Но до Москвы еще нужно неблагонадежную бабенку довезти, а она откладывает возвращение, что-то задумала...

"А вы помните меня? Нет? Нас уже знакомили в Москве однажды, на спектакле. В вашем же театре. Не помните? Я тогда бант носила", - журчит речь Софьи Михайловны. Сергей Михайлович говорил: "баки носил", но это ж не годится, почему бы моей героине не носить для эпатажа большой бант в прическе, как поэтессе Ирине Одоевцевой? Молодость имеет свои права... Романтичная барышня принимала близко к сердцу неиллюзорные страдания своего народа и сознательно примкнула к революционерам, чтобы не было больше детей, работающих на фабрике, чтобы прекратилась эксплуатация, чтобы бедным девушкам не выдавали так называемых желтых билетов, да мало ли что еще Лахтина могла бы занести в список преступлений царизма, если бы стала его составлять?

Но тут входит взбешенный Дьяконов: он принес с собой эмигрантскую газету, где опубликован дневник Лёли, та его часть, где она составляет список преступлений... советской власти. Вначале Лахтина не постигает всей сокрушительности международного скандала: "Вот сволочная газетка. Едва приедет человек из Москвы...". Вроде бы идет светский разговор. Похоже, сегодня день такой, приходится читать газетные "утки", но тут взгляд Лахтиной падает на газетный абзац, и она читает, сперва не веря своим глазам, бесцветно: "Бежавшая из советского рая актриса Гончарова беседовала с сотрудником газеты "Россия". На руках у нее имеется разоблачительный материал совершенно своеобразного культурно-исторического значения... Тайна советской интеллигенции в обмен на парижское платье". Дьяконов скандалит, Лахтина с улыбкой, нараспев, обмахиваясь газетой, словно веером: "Ничего не понимаю... Давайте тише...". А у самой все обрывается внутри: полетят головы, расстреляют всех! Нужно ускорить отъезд. Безумно, наверное, ей хочется выругаться, а нельзя. Нельзя привлечь внимание остальных посетителей кафе, нельзя спугнуть Лёлю...

Но следующий пассаж она читает вслух уже с некоторой издевкой: "Каждая строчка этого документа омыта слезами. Это исповедь несчастного существа, высокоодаренной натуры, изнемогающей под игом большевистского рабства". А между строк: "Вот ведь мерзавка, вывезли ее на гастроли в Париж, вознесли до небес, и чем она отплатила?!" Софья Михайловна не откажет себе в удовольствии, не срываясь на допросный тон, откровенно сказать Лёле, уже прямому врагу: "Ваше преступление в том, что вы тайно ненавидели нас". И так по-женски понять, что желание потанцевать на балу в красивом платье привело наивную Лёлю к эмигрантам, которые, как на флейте (привет Гамлету!), сыграли на ней свою мелодию. Но теперь не место и не время для женских слабостей. "На мне играть нельзя", - размахивая рапирой, утверждала Лёля-Гамлет в одной из предыдущих сцен, но какой жестокой насмешкой оказалась шекспировская фраза. На флейте водосточных труб - и то сыграют, что положено!

"Тогда все интеллигенты - предатели! Всех надо расстрелять!" - патетически восклицает Лёля. Тут уж Лахтина откровенно обижена: "Зачем вы клевещете на интеллигенцию?". Она-то не такая, она ради бального платья не стала бы ставить под угрозу свою страну. Да и порочащих родину дневников не писала бы. У нее своя правда. Это витающая в облаках Лёля не соображает, что ее "пасут" давно и очень плотно, что проговаривающийся на каждом шагу Федотов на самом деле в курсе каждого ее слова, сказанного еще в Москве. И что только дурак не поймет: она задумала остаться в Париже. Но Лахтина-то далеко не дура.

В финале сцены, когда Лёле удается скрыться от чекистов, а очарованный Федотов мямлит: "Я думаю, что она с нами... наша... правда?.. Вы отправляйтесь в полпредство, а я поеду за ней... искать. Может быть, она в пансионе", Лахтина мигом смекает, как надо поступить, и подавляет его волю спокойными указаниями: "Если ты увидишь ее, скажи, что ерунда. Скажи, что все устроится. Скажи, что в Москву поедем вместе. Скажи в ее стиле, что пролетариат великодушен". А он послушно повторяет за ней упавшим голосом каждую фразу, означающую приговор женщине, в которую влюблен. Мы оттачивали этот обмен репликами на трех репетициях, но, наверное, он наиболее зловеще прозвучал уже на читках, при публике, которую не видишь из-за щедрого света софитов на площадке, только чувствуешь ее дыхание где-то там, за пределами, как посетителей кафе на улице Лантерн, перед которыми нельзя показывать все свои эмоции, незачем усугублять уже разразившийся международный скандал...

Вот и все с Лахтиной. В финале пьесы Лёля найдет свою смерть в Париже, и ЧК тут не при делах, ее застрелит спятивший на революционной почве молодой романтик, белоэмигрант Кизеветтер (его, а также популярного певца Улялюма завораживающе сыграл Сергей Бабков, оба эти героя странноваты притягательны и по-своему опасны для героини). Надо полагать, в Москве к стенке поставят как раз "тройку", упустившую актрису: Лахтину, Федотова и Дьяконова. Ну что сказать, жалко всех, каждый ведь думает, что служит добру, а получается... Вот то и получается. Через несколько лет после премьеры "Списка благодеяний" был арестован и казнен Мейерхольд, Зинаиду Райх зарезали прямо дома при странных обстоятельствах, а о пьесе Олеши, оказавшейся мрачным пророчеством, благополучно забыли на долгие годы. Спасибо ТЮЗу, что напомнил.

Мария ГУДЫМА.

На фото Олега ВЛАДИМИРСКОГО:
Дуня, Трегубова и Татаров
(Виктория Чекмак, Юлия Сущенко,
Алексей Межевикин).