Номер 40 (683), 17.10.2003

Рассказ

(Продолжение. Начало в №№ 34, 35, 36.)

4

А в Вилья-Эрмосе они сразу пошли в губернаторский дворец – огромное и несуразное (по слишком пышной архитектуре) пятиэтажное здание. Мануэль сказал: "Я хочу тебя познакомить с сеньором губернатором, сеньора Кецаль". Она засмеялась – думала, что он шутит. Старый Мора принял их сразу. Она была потрясена этим, и только это объясняет, почему она не сразу отметила, что они похожи – отец и сын. Мануэль сказал: "Познакомься с человеком, помогшим мне появиться на этот свет". Она потом долго не могла простить, что он ее к этой встрече заранее не подготовил. "Все в порядке, – шутливо говорил он, – у сеньоры Кецаль не получилось вида блудницы, она не виляла задом, не выспрашивала у дона Мора государственные тайны, а ее улыбка была ослепительной".

Старый губернатор спросил сына: "У тебя серьезные чувства по отношению к этой девушке?" – "Надеюсь, – ответил Мануэль. – Стал бы я иначе мотаться в Мексику, чтобы вас познакомить".

Была поздняя осень. Почти все деревья уже сбросили листву – их замысловатые остовы покачивались под порывами ветра, а редкие листья поскрипывали на ветру незамысловатые мелодии, переговариваясь с птицами и облаками в небе. Эва с Мануэлем были сближены этими тихими скрипами. Он говорил ей: "Мой отец – демократ по убеждениям", а она ему, отбросив все темные мысли: "Мне надоела твоя сдержанность".

Не дожидаясь его реакции на свои слова, она внезапно ускорила шаги, почти побежала – ей не хотелось показать свое лицо, внезапно вспыхнувшее, как солнце, избавившееся от тучи. Он быстро догнал ее, прижал к себе, почему-то провел ладонью по ее волосам, и ему показалось, что Эва – пятнышко, все более и более разрастающееся, как чернильная клякса в тетради, заполняющая дом, улицу, город, страну, но в первую очередь – его жизнь и его музыку, И она, эта молодая женщина, взрослая и одновременно, как ему кажется, наивная, моментально заставляет его сердце биться все быстрее, а еще она стремительно вытесняет из его памяти подробности прошлой жизни – успехи и неудачи, словно у них была одна колыбель, где он, младенец, качался, а рядом качели с ней, совсем крошечной. В это время вдруг, как по заказу, начался дождь – первые капли падают на землю, их все больше и больше – огромная рать, сосчитать ее воинов невозможно; все кругом заполнено запахом благославенной влаги, даже пожухлые листья начинают блестеть. Вполне возможно, что они ждали дождь с надеждой на новую жизнь – возвращение своей потерянной молодости. А Мануэлю жизнь уже не кажется книгой с захватанными страницами, а новеньким томиком, пахнущим типографской краской, а на красивом переплете два имени рядом – его и Эвы. И все боли уходят прочь, будто мыши юркают в темные углы. На лице Эвы губы растянуты улыбкой так близко, что нет возможности его губам увернуться от них.

Эти слитые в поцелуе губы – как у Родена; нет ничего прекраснее первого поцелуя, этот момент запомнится ему навсегда, а все остальное – даже разметанное на постели нагое, прекрасное женское тело Эвы – менее возвышенно, ибо поцелуй – обещание будущего блаженства. И зияющая пустота страха, что этого никогда не случится, отступает, превращается в прах, словно до конца вымыта этими бурными дождевыми струями. А Эва все теснее прижимается к Мануэлю – вдавливает в него свою боль, лишаясь ее, как ей кажется. А он шепчет: "Сеньора Кецаль, вам уже не выбраться из клетки".

(Окончание следует.)

Игорь ПОТОЦКИЙ.