Номер 07 (700), 20.02.2004

— Бог с вами! – воскликнут читатели. – Где вы видели у Падуки мистерии? Разве он со своими учениками ставит музыкальные представления на библейские сюжеты вроде тех, что разыгрывались на площадях средневековой Западной Европы?

Конечно, нет. Но Анатолий Иванович Падука-Голот вот уже скоро десять лет совершает mysterium magnum – ВЕЛИКОЕ ЧУДО, ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО (лат. – Е.К.)

Это таинство педагогики, которое позволяет совсем еще юным исполнителям, почти подросткам, читать стихи великих поэтов, Пушкина, Тютчева, донося до слушателей не только музыку и ритм стихов, но и глубинный, философский их смысл. Это таинство проникновения ребят – учеников Падуки – в "иероглифы" Хармса и Хлебникова (спектакль "ЛАПА, или ИЕРОГЛИФЫ). Это чудо того, что мальчики и девочки, пришедшие в театральный лицей к Анатолию Ивановичу Падуке, окончив его, разлетаются по престижным театральным вузам и театрам, а Мастер продолжает свой труд с новыми поколениями ребят.

Но не меньшим чудом становится каждый спектакль Падуки, когда из ничего, из каких-то разбитых столов и шкафов рождается образ спектакля, возникает убедительная сценография. Но это "ничего" мнимое. Потому что образ спектакля создается не реквизитом, а фантазией, полетом мысли. А что касается отсутствия реквизита, денег, помещения (спектакли разыгрываются на 18 кв. м сцены в маленьком зале Дома детского творчества Приморского района, где театральный лицей номинально значится драмкружком), статуса, наконец-то, как тут не вспомнить гениальную строку Анны Ахматовой: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи..."

Достаточно напомнить об удивительной придумке Падуки в спектакле "Лапа", где эффект движения времени и пространства достигается тем, что на колеблющиеся и перемещающиеся с помощью лицеистов экраны проектируются слайды с картинами Иеронима Босха и Эль-Греко.

О виртуозности, о чуде педагогической и режиссерской работы в постановке "Лапы, или "Иероглифов" можно говрить много (к разговору об этом спектакле следовало бы возвращаться не раз). Но сегодня предметом разговора станет другая работа Падуки – пьеса Михаила Угарова "Обломов". Эта новая редакция постановки. Новая потому, что, во-первых, поиск – это состояние души Анатолия Ивановича-режиссера, во-вторых, сменен почти весь состав спектакля, и Падука-педагог не может не учитывать индивидуальность своих учеников.

Новая постановка "Обломова" – это экзамен, на котором молодые исполнители должны доказать, что силы, вложенные в них педагогом, были потрачены не напрасно.

В этот раз свое право на звание актера отстаивали Алеша Кочетов – Андрей Штольц, Дмитрий Кукурудзяк – доктор, Ольга Михайловская – Ольга Ильинская, Екатерина Курмаярцева – Агафья Матвеевна и Андрей Беседа – Захар.

Самого Илью Ильича, как и в первой постановке "Обломова", играет Евгений Баль.

Газетная заметка – не экзаменационный матрикул, поэтому расставлять в ней оценки ребятам я не стану. Сегодня их работы должен оценивать педагог. Скажу только, что меня вновь поразило глубокое понимание столь юными актерами психологии, осознанность в их исполнении.

"Обломов" у Падуки – это рассказ не о внешней жизни Ильи Ильича, а о жизни, бьющейся внутри Обломова.

"Душа обязана трудиться...". Душа Ильи Ильича, в отличие от его тела, трудится "и день, и ночь".

Не устаешь удивляться, как удается Анатолию Падуке столь скромными средствами так выразительно показать сны Обломова, его внутренний мир, его уход в детство, в недоигранные из-за забот мамушек и нянюшек забавы, в мечты о недоданном, не реализованном. А ведь в распоряжении режиссера всего лишь старый стол, переворачивая который и забираясь под защиту его крыши, Обломов уходит от нынешней жизни с ее скучным и ненужным ему прагматизмом. Заставками ко снам и воспоминаниям детства становятся ярко поставленные игрища дворовых с пением и хороводами.

Блестяще решена сцена, раскрывающая отношения Ильи и Ольги. На вращающихся (с помощью ребят-лицеистов) столах стоят Илья и Ольга и тянут, тянут друг к другу руки и взгляды. Столы вращаются в разные стороны, герои оказываются то лицом один к другому, то спиной. Их глаза и руки никак не могут соединиться надолго...

Таких находок много. Чего только стоит уход Обломова из жизни. Баль с присущей ему замечательной пластикой мгновенно исчезает, как растворяется, за портьерой,завешивающей находящееся на уровне сцены окно. Эффект усиливается тем, что до этого момента портьера никак в спектакле не функционировала, ее просто не замечали.

Большое впечатление оставляют похороны Обломова. Падука строит буквально библейскую мизансцену. Обломова выносят на наклонной доске, как бы распятого вниз головой. И слышен голос нянюшки, зовущий Ильюшеньку.

Это режиссерские находки настолько совершенны, настолько завершены, что подчас играют против режиссера, потому что просят после себя точки. Но на ее месте возникает лишь запятая, выстраивается следующий эпизод.

Толстого, обрюзгшего Обломова играет тонкий, гибкий, пластичный юный Баль. Поэтому в спектакле звучит фраза: "Я очень исхудал". Но если учесть, что Баль "играет не тело", а нежную, тонкую душу Обломова, то эта поправка кажется лишней.

Работа Баля может быть оценена по самой высокой мерке. Достаточно послушать, как он произносит монологи. Или хотя бы один монолог, тот, что произносится в стену. Вместе с молодым исполнителем поневоле начинаешь вглядываться туда, куда он проникает мысленным взором. (Монологи Обломова взяты Анатолием Падукой из произведений В.В. Розанова).

Большую роль Падука отводит музыкальному оформлению спектакля. (Кстати, его ученики прекрасно поют). В "Обломове" режиссер применяет тот же прием, что и в "Лапе". Он задолго до начала спектакля погружает зрителей в его атмосферу. Эту задачу выполняет музыка – русские народные песнопения, хоры звучат и звучат еще до того, как на сцене начинается действие. В этом есть какая-то магия.

Одним словом, начинается mysterium magmum.

Е. К.