Номер 48 (741), 03.12.2004

Игорь ПОТОЦКИЙ

Повесть

(Продолжение. Начало в №№ 29-34, 36-38, 40-47.)

18

В Одессе множество таинственных двориков-колодцев с железными лестницами и открытыми верандами, а между домами натянуты веревки с бельем. По утрам соседи открывают окна и переговариваются друг с другом. Квартирки в этих домах маленькие, одно название, более напоминают мышиные каморки, но все детство я, Путник, мечтал жить в одном из таких домов, подниматься в свою квартиру по железной лестнице, чтобы моими соседями были клоун и жонглер. Мечта моя не осуществилась, но с клоуном я в юности познакомился. Я помню, что звали его Нуолк, но, вполне возможно, что это был сценический псевдоним. Он говорил мне: "У меня две тоскливых профессии: по первой я клоун, а по второй еврей, вот и мучаюсь в своей жизни, да и жене с дочерью покоя не даю".

Ему было чуть больше сорока, а мне вдвое меньше, но он только на сцене был полон энергии, а в обычной жизни более флегматичного человека я не видел. Он любил сидеть в Горсаду со скучающим видом, а мимо него проходили люди, и никто из них не догадывался, что сидит на скамейке клоун, самый настоящий клоун и ему хочется, чтобы кто-нибудь присел рядом и начал с ним разговаривать. Я лично присел, потому что более часа кружил возле скамейки, где он сидел, дожидаясь некую миловидную одесситку, но она не пришла на свидание. Он не выдержал и приказал мне присесть с ним рядом. Я рассвирепел: "Кто дал вам право мной командовать?" – "Жизненный опыт, – сказал он мне. – Да и профессия у меня такая". – "Понятно, – сорвался я, – вы являетесь инструктором по любовным отношениям". – "Да нет, – пожал он плечами, – на самом деле я – клоун. Умею творить чудеса". Я ему не поверил, потому что был настроен скептически к чудесам. А он меня спросил: "Вам горько, потому что девушка не пришла на свидание?"

Я, помнится, не ответил на его вопрос. Но мы начали беседовать на отвлеченные темы. О чем мы тогда говорили? Так ли это важно. Помнится, минут через пятнадцать он сказал: "Сейчас случится чудо". Я ему не поверил, но он рассмеялся и попросил: "Закройте глаза". Я выполнил его просьбу, а потом, когда он мне разрешил снова их открыть, я увидел ту девушку, которую ждал, а лицо у нее было растерянным, словно она боялась, что я ушел, не дождавшись ее. Она оглядывалась по сторонам, словно никак не могла меня найти. Нуолк тогда к ней подошел и показал на меня. Улыбка убрала боль с ее лица; она присела на скамейку между мной и клоуном, стала мне что-то быстро объяснять, а я не слушал, ведь я ей не мог объяснить, что произошло чудо, – я не хотел, чтобы она начала раньше времени задаваться. Я думал, что Нуолк уйдет, но он не уходил, словно дожидаясь, чтобы я их представил друг другу, что я и сделал. Девушка назвала свое имя, при этом пленительно улыбнулась, чуть повернув к нему свою голову с водопадом рыжих волос, а потом и он ей представился: "Нуолк – клоун и еврей", а она рассмеялась, не поверив в его клоунские способности. Ее сияющие глаза просили развеять сомнения, вот он и исполнил несколько клоунских трюков с тростью, которая тогда была при нем. А девушка шутливо попросила: "Теперь докажите мне свое еврейство". Нуолк сказал: "Разве у меня и вашего избранника лица не выдают семитскую расу? По крайней мере, прошу, оцените мой нос". Девушка задорно рассмеялась, словно услышала новую одесскую шутку.

Потом мы довели его до двора в начале улицы Канатной, и он с нами церемонно попрощался. Уходил он от нас, тяжело опираясь на трость, а нам было весело, так весело, что мы не заметили его душевных страданий. Потом мы долго с той девушкой бродили по Одессе, но перед нашим прощанием она храбро спросила меня: "Ты разве еврей?" Я, сами понимаете, ответил утвердительно. Тут ее глаза потускнели, довольно сухо со мной попрощалась, но я подумал, успокаивая себя, что она торопится домой. Но больше мы с ней никогда не встречались. А Нуолк сказал мне, что он сразу понял, чем кончится для меня свидание. Просто он не мог опережать события. И начал для меня петь какие-то частушки, почему-то грустные и нелепые.

Я с ним делился своими удачами и неудачами, а он никогда мне ничего не советовал. Говорил: "Не беру на себя ответственность за чужие жизни. Я и в своей разобраться не могу. Имею веселое настроение всего лишь на арене цирка. Там я – передовик производства, незримый герой социалистического соревнования. Гвардеец смеха".

Порой, когда его донимали особенно грустные мысли, Нуолк ходил по Одессе в футболке с болтающимся на шее галстуком. Изображал при этом из себя денди. Щипал за щиколотки худых дочерей Молдаванки и томных одесских дам, осуществляя, как он часто мне повторял, стремительный натиск. Дочери Молдаванки и жены директоров промтоварных магазинов, умеющие уважать себя, млели от его нахальства, словно им довелось пережить настоящее приключение. Редко кто из них злился. Многие готовы были отдаться ему на месте. Но он их в этом никогда не поощрял. Снимал перед ними воображаемый котелок и вежливо раскланивался. При этом его глаза пылали лукавством. И маленькая толика этого лукавства оседала в женских глазах, не давая их обладательницам сердиться. Надо сказать, что Нуолк никогда не цитировал модного Жванецкого, а только исключительно древнегреческого философа Эпикура, который, как известно, приобщал к философии гетер – Мамарион, Гедейю, Фемисту. Из Эпикура он особенно часто повторял: "Если вы ко мне не придете, я могу сам клубком катиться, куда бы ни звали меня вы..." Он постоянно учил меня совершать нелогичные поступки. Однажды я, по его наущению, ущипнул за щиколотку молоденькую красотку, но при этом получил по физиономии. Почему? Просто у меня не имелось такой обворожительной улыбки, как у Нуолка. И я тогда не знал ни одного изречения Эпикура. Даже вот этого: "Я ликую от радости телесной, питаясь хлебом с водой, и плюю на дорогие удовольствия – не на них самих, но за неприятные последствия их".

Нуолк, а не я впервые придумал дорогу для будущего Путника. Дорога была особенной – она начиналась с маленького человеческого сердца, а потом резко поднималась в гору. Перед смертью он взял с меня обещание, что я заставлю на его похоронах всех скептиков смеяться, а потом стану Путником. Он умирал тяжело, так что я постоянно кивал головой. Молоденькая медсестра смотрела на меня расширенными глазами, а я тогда наклонился над своим седым другом, теряющим связь с рассветами и закатами, с кленом за окном палаты, с милой медсестрой, с которой ему уже никогда не удастся завести интрижку, и дал клятву выполнить все его заветы, а он прохрипел: "Учти, я твою клятву заберу с собой на небеса". И процитировал мне своего любимого Эпикура: "Как из ран самая худшая болезнь есть рак, так и при обладании деньгами самое худшее – желание постоянно прибавлять к ним".

(Продолжение следует.)

Одесса, 2003 г.

Рисунок Николая Дронникова (Париж).