Номер 41 (1138), 2.11.2012

Мы продолжаем публикацию материалов, посвящённых 90- летию старейшей на просторах СНГ одесской молодёжной газеты. Начало см. в № № 15-24, 26-40.

(Продолжение. Начало в № 40.)

Часто ездила в рейды вместе с комиссиями "свыше" и телевизионщиками. Пресса тогда считалась престижнее, чем телевидение. Был такой перекос. Печатное слово - документально! Со временем стало чувствоваться: самые острые моменты были запрещены к публикации. В газете шел жесткий отбор годных к публикациям тем: без наркомании, проституции, коррупции, брошенных детей, которых ну просто "не было" при коммунистическом режиме... Я не могла согласиться с этим и спорила с редактором: "А если у подростка в кармане во время рейда мы нашли марихуану, как это назвать? А валютная проституция в портовом городе?" Тогда, к началу восьмидесятых, все это расцветало пышным цветом. Валютные проститутки из бара при гостинице "Красная" смеялись нам в лицо: "Мы зато имеем все, что хотим! А вы что? Мы себе ни в чем не отказываем" - и надушенные французскими духами, в шикарных блузках, шубках - нисколько не тяготились своим положением в обществе. Споря с ними на страницах от души написанных проблемных статей, тяжело было видеть, как они отправлялись в корзину с огромным, на пол- листа приговором "нi". Замредактора Богдан Сушинский доказывал, что это единичные случаи, нетипичные для общества. В отдельных местах... иногда...

Периодически приходил цензор и обозначал запрещенные темы и местности, о которых хотелось бы писать, но нельзя было, как, например, об острове Змеиный.

Тогда я уже получала задания из редакции газеты "Комсомольская правда", от собкора по Украине Аркадия Пальма, в освещении тем по списку. Но это оказалась не моя система - работать по указке. Ничего никуда не писала. Считала себя верной газете. Но становилось порой невмоготу, хотя еще не отдавала себе отчета - почему.

Как любила я газету и ее коллектив! Какие необыкновенные журналисты в ней работали. Один Игорь Божко - это целый многообразный мир: человек-оркестр, художник редакции, карикатурист, изготовитель скрипок, журналист... Мы с ним написали не один фельетон. Не забуду первый: "Стук, грюк, абы с рук" - все сразу ясно. Рада, что, как и с Леонидом Сидорским - прекрасным фотокорреспондентом, независимой, творческой личностью - мы не потерялись в жизни и до сих пор сотрудничаем. Еще работал в то время в газете (правда, не так долго) известный телеведущий и писатель Леонид Сущенко - в те годы он ушел на телевидение. А Света Овсянникова из нашего отдела работает до сих пор! Не забуду, как сидели вчетвером в кабинете: вначале Света Чайка, Света Овсянникова, Игорь Божко и я, потом Николай Деревянко, Света Овсянникова, Игорь Божко и ваша покорная слуга. Потом квартет поменялся: Каневский, Попов, Божко и я. Появилась вместо Божко, получившего вместе с Боречкой Кузьминским кабинет, Наташа Симисинова. Вскоре она ушла на телевидение.

Михаил Ильвес и Людочка Плахтийчук, рыжеволосая красавица, с пышной копной кудрявых волос, с блестящими зелеными глазами, были парой-мечтой. Они писали читабельные статьи. Ее статьи поражали точностью и образностью. А Людочка замыкалась, грустила. Что-то происходило в ее душе.

Хотелось писать в лучших традициях. Еженедельно проводили летучки с обозревателем и высказывающимися журналистами по кругу. Ох, и доставалось всем. Читать газету нужно было от корки до корки. Не всегда это удавалось. Порой отделывались хлесткими фразами, бичующими и призывающими писать точнее, идеологически выдержаннее и пр., и пр. - набор "молодого бойца". Летучки не любила. Это побоище того времени, сведение счетов не отличалось особой справедливостью. Чаще попадало статьям идеологически невыдержанным. Пусть тема и подача ее супер. Мне не позволили опубликовать очерк, а потом сделать передачу на телевидении о многодетной семье Криволенковых, в которой 12 детей, потому что они сектанты. А какой порядок и какие отношения были в этой семье! Очень поучительно могло бы быть. Нет, не случилось тогда пробить мне дорогу для остросоциальных очерков. Меня даже предупреждал кое-кто свыше: "Сиди тихо. Смотри, не возьми себе еще ребенка из детдома, что- то туда зачастила".

А почему бы и не взять! Дать ребенку счастье. Но и со своими было одной непросто...

Появились в газете Люда Бойко с киевского журфака, Люда Авраменко из районки, Светлана Гойденко, закручивавшая свои длиннющие ноги дважды вокруг ножки стула. Она обладала очень едким характером, но мы нашли общий язык по причине, о которой расскажу дальше.

Толстушка Наталия Герасименко занималась проблемами учащейся молодежи, как мне показалось, она быстро ушла из редакции. Неожиданно сильнейшие журналисты, путешественники, собирающие под свои "паруса" на лимане на Тендровской косе многих друзей в выходные (жаль, с ними побывать там не успела), Михаил Ильвес и Людочка Плахтийчук, став семейной парой, и Олег Ордановский уехали на работу в Магадан. В то время туда отправлялись за длинным рублем. Мне казалось это странным, но преисполненным таинственности. Благополучная Света Чайка вдруг тоже отправилась вслед за Ильвесами в Магадан. К счастью, вернулась очень быстро. "Дети там на обыкновенную морковку кидаются", - сокрушалась. Ведь сына Алешку тоже взяла с собой. Рада была видеть ее вернувшейся назад. Много и от души писали в первые годы. Составляли огромные списки себе на заметку и успевали все осилить за несколько дней. Тогда еще строчки не считали, но сами хотели побольше сделать. И авторы приходили. Появилась в редакции школа молодого журналиста - ШМЖ, которую я вела тогда, уже закончив университет. В ШМЖ выросло несколько поколений авторов газеты. Например, Алена Войтенко (Коваль), которая победила на конкурсе сочинений. Алену привела в редакцию ее мама. И долго водила ее, как помнится, самозабвенно любя дочь. Катя Цвигун из ШМЖ, черноглазая красотка в белом капоре марабу. Oриходили многие замечательные авторы, которые выросли потом в писателей, поэтов, журналистов.

Борис Нечерда изумлял своими венками поэзии. Настраивал на романтический лад. Но мою поэтичность сокращали. Стиль газеты не позволяет...

А почта газеты постоянно подбрасывала жалобы. Нужно было писать запросы, давать советы, ответы, встречаться с нерадивым руководством предприятий и председателями профкомов, забирающими жилье у фронтовиков, ждущих его десятилетиями в очередях, с незаконно осужденными, взывающими к порядку и справедливости. О плохой работе общественного транспорта и начальнике управления Исаченко помню до сих пор. Сколько жалоб на рассмотрение и контроль направила ему! Каждый день почта показывала, что не все в порядке в стране. Столько страждущих, столько калек, ездящих еще на дощечках с четырьмя колесиками, бесправных и обездоленных. Детские дома наполнялись с годами все больше и больше сиротами. Школы-интернаты области давали основания для тревоги: что там происходило под прикрытием высшего руководства! Один из первых очерков "Маленькие принцы из интерната" был написан по материалам из Красноокнянского района, где побывала в командировке и, казалось, стала другой, более серьезной, остро чувствующей большие трагедии маленьких детей, оставленных родителями. Как хотелось всем помочь. Казалось, с моего пера капают слезы. И они капали не раз. Меня успокаивали. Потом стали появляться мои очерки "Анатомiя злочину", "Криминальный чай" и другие острые публикации в "многосерийном" формате. Это держало меня в тонусе, не давало расслабляться и особенно радоваться жизни, сталкиваясь с ее изнанкой. Боречка Кузьминский, наш фотокорреспондент (как кое- кто шипел: вечный пионер в тапочках), приносил на вытянутой руке стакан свежего сока - морковного, свекольного, яблочного. "Пей, девчо", - говорил он, угощал всех девушек нашего маленького коллектива редакции - человек 12 вместе с корректорами, может, немного больше. Разводил на солнечной стороне в новом издательстве цветы, кактусы, алоэ и каланхоэ, чьи "детки" перебывали на размножении у меня тоже, лечил нас народными средствами, тратил на меня и других редакционных подруг метры фотопленки (давал отпор редактору, который ругал его за это), привозил из командировок канистрами свежее вино. И все чаще собирались на междусобойчики, отмечали все дни рождения и праздники, расслаблялись.

И это было уже после 1975 года, в новом здании. Мы заняли седьмой этаж. Над нами была "Вечерка", газета, манящая лучших и становящаяся лакомым кусочком, "американской мечтой" над головой, стимулом для многих лучше работать и стремиться в команду Бориса Федоровича Деревянко. Престижная газета, борец в отстаивании принципов в период надвигающегося мрака.

Тогда у нас был редактором "Комсомольской искры" Юлий Мазур. С ним можно было реализовать любой творческий проект. Он поддерживал инициативы. Был другом. С ним можно было поучаствовать в застолье, он мог прийти в гости, пообщаться, выпить с коллективом. С ним ввели рубрику "Журналист меняет профессию". Как-то я стремительно вошла в кабинет редактора, еще на Пушкинской, 37, в... милицейской форме сотрудника ГАИ. Он сразу на вытяжку - не узнал вначале.

Как-то моя дочь, лет уже пяти, зашла в кабинет и предложила булочку редактору: "Хочешь?" - спросила Юлия Марковича Инга. "Давай!" - ответил просто редактор при исполнении, и она протянула полбулочки, от которой он откусил. Очень по-домашнему и мило. Мы хорошо ладили, и мои перформансы он поддерживал. Жаль, что не узнает, куда меня занесло и какие перформансы в сфере "журналист меняет профессию" провожу. Помню, Юлий Маркович уехал в Гренландию, если не ошибаюсь, и потом написал удивительный роман, совершенно новым стилем. Это была революция. Возможно, только сейчас начинают распускаться ростки того, что было тогда посеяно. Мазур привез свежие веяния и желания экспериментировать. Не писать огромными предложениями, а излагать мысль одним словом. Сюрреализм и постмодернизм пришли в литературу, в журналистику. Кинофильм Герасимова "Журналист" еще больше показал профессию изнутри. Подводные камни и течения. Их приходилось обходить каждому или с головой уходить в проблему и сваливать ее, как валуны из замшелой почвы перекатывать. Чистить основу, без чего чисто не будет.

У нас были переводчики и корректоры, следящие, чтобы мы не портили украинский язык, на котором выходила газета, своей стилистикой русского языка. Они переводили наши тексты. От них, Лиды Павловской или Марты Десенко, мы получали первые оценки своего творчества. Их похвала дорогого стоила. А если уж журили, так с юмором. Пока не было построено издательство "Черноморье", вначале носили полосы в типографию напротив, на Пушкинскую, 32. Затем возили их на Черемушки. Лида Павловская любила говорить: "Построили издательство, чтобы работать мухами. Летать туда-сюда, полосы переносить".

А курьером работала у нас кореянка Белла Дегай, чудесное круглое, мраморное личико которой с раскосыми глазами, освещенное ослепительной улыбкой, многих привлекало.

Мы с нею подружились. Улыбка Беллы стала началом более тесных отношений в редакционном коллективе. Появлялись парочки - молодежь же! Две свадьбы. Потом еще. Собирались в общежитии на Ромашковой улице, где потом поселялись некоторые, уже семейные, пары. Бывать там и петь у костра известные бардовские песни - одно удовольствие: Булат Окуджава, Юлий Ким, Юрий Визбор, Владимир Высоцкий... Как мы любили и любим то незабываемое время! Как молоды мы были! Молоды, главное, душой! А она и осталась такой. Душа изменяется гораздо медленнее, если она есть. И держит на себе тело. Тогда и оно не так быстро портится. Это моя теория. В общежитии кастрюля борща могла ходить по этажам для тех, кто не созрел сразу к застолью, так многоуровнево отмечали встречу на природе. Люда Авраменко была прекрасной закоперщицей всех застолий того времени.

Мы, журналисты той системы, становились арбитрами и судьями, должны были не констатировать факты, а выносить свои резолюции, поучать и воспитывать в своих статьях. Редактор Юлий Маркович настаивал на поучительных выводах, значимых последних абзацах, апеллирующих к высокой публике, видимо, вышестоящим инстанциям. Для меня это было мучением, не понимала, к кому я должна апеллировать, как я могу воспитывать других, порой в два-три раза старше себя. Придя со стороны, вторгаться в семьи, не прожив с ними под одной крышей, и поучать их. Писать, как классик, а не как журналист-наблюдатель, описывающий действительность. Я чувствовала, что это некорректно! Очень быстро появились сомнения в легкости и правильности нашего бытия. Не все спокойно в "датском королевстве". Это относилось к нашему обществу уже тогда. О наличии специальных магазинов, распределяющих дефициты, двойном дне многих руководителей, зависимости от вышестоящих партийных инстанций, давлении на идеологию, указке свыше узнавала постепенно и потом. На многое со временем открывались мои глаза. Витала в облаках в красивостях, в поэзии, которую недавно читала со сцены, а опускаться нужно было на грешную землю. Не описывать, что видишь, а влиять, отбирать примеры для подражания, назидать, бичевать, воспитывать. Ездить по зонам, бывать в камере смертников в тюрьме, завести знакомство с редактором газеты "На свободу с чистой совестью" Власенко, который стал моим нештатным автором. Колонии бурлили, там говорили, что в обществе больше преступников, чем сидят за решеткой. Об этом в редакции также спорили до хрипоты. Те же споры на кухне. Кто-то отстаивал рьяно тот строй. Честный "коммунист" в душе, с партийным билетом его папы в нагрудном кармане, Ким Каневский, говорун и врун, сыпал затертыми цитатами. Витя Попов - в вечной перепалке с ним, а также со "злой ведьмой" Лидией Ивановной, желающей его посадить за решетку или требующей хотя бы опровержения, и не без основания, за то, что он опубликовал ее семейные письма, открыл эру судебных редакционных тяжб. С ним ездила два года как представитель редакции на судебные заседания. Она их специально откладывала, дабы затянуть время и выиграть процесс. Иногда приходилось ездить утром из Николаева в Одессу, куда приходило тогда судно моего мужа, везущего из этого порта в спецрейсах оружие на Кубу. О сути интернационального долга и о поддержке оружием, которое стреляет в мирных жителей и разжигает военный пожар в мире, мне было уже ясно.

(Окончание следует.)

Елена АНАНЬЕВА.

Германия, Франкфурт-на-Майне -
Одесса.