Номер 46 (791), 25.11.2005

К 125-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ АЛЕКСАНДРА АЛЕКСАНДРОВИЧА БЛОКА

Трагическое предощущение "неслыханных перемен, невиданных мятежей" пронизывает все творчестве Александра Блока, от первых, еще туманных стихов о сказочной птице Гамаюн, которая "вещает казней ряд кровавых, и трус, и голод, и пожар", до последних его поэм "Скифы" и "Двенадцать".

Смятение поэта перед мрачной "тенью Люцифрова крыла" отразилось и в "камерной" любовной лирике. Недаром печальной тенью прейдет через нее бедная Офелия, не выдержавшая жестокого испытания жизнью.

Лирика Блока – это не только отражение событий, но и опережение событий, это – книга, строя которую, поэт словно бы пересоздавал собственную душу, самого себя. Может быть, именно в атом и таится секрет той загадочности Блока, о которой писал в свое время Ю. Тынянов: "Как человек он остается загадкой для широкого литературного Петрограда, не говоря уже о всей России. Но во всей России знают Блока, как человека, твердо верят определенности его образа, и если случится кому видеть хоть раз его портрет, то уже чувствуется непреложное с ним родство".

Блоку было семнадцать лет, когда в его жизнь вошло первое большее чувство. Ксения Михайловна Садовская, светская дама, старше юноши на восемнадцать лет. Замужняя женщина, мать троих детей и гимназист... Чувство было не только серьезным; растянулось на много лет, оно стало фактом поэзии Блока. К. Садовской посвящен ряд стихотворений 1897-1900 гг., с воспоминаниями о ней связан стихотворный цикл 1909-1910 гг. "Через двенадцать лет" – "одна из драгоценностей любовной лирики Блока", по словам исследователя его творчества. Поразительно, но Ксения Михайловна, по-видимому, ничего не знала не только о стихах, посвященных ей, но и вообще о том, что Блок поэт. Не знала даже тогда, когда слава его распространилась широко по России. Во всяком случае, уже в двадцатые годы, одинокая, неизлечимо больная, от лечившего ее врача – почитателя поэзии – она случайно узнала, кого выпало ей полюбить и кто воспел ее в своих стихах. Когда ей прочитали эти стихи, на глазах ее выступили слезы.

Ты всегда и всюду странно
Очаровываешь взоры.
Я люблю твой взгляд туманный,
Я люблю твои укоры...
Голос твой звучит порывом,
То насмешливо, то звонко,
То волшебным переливом,
Будто детский смех ребенка.
А когда опустишь очи,
Близость сердца сердцем чуя,
Я готов во мраке ночи
Умереть от поцелуя...

Любовь Дмитриевна Менделеева (в замужестве Блок) – дочь Дмитрия Ивановича Менделеева. Поместья их родителей находились но соседству, дед Блока был ректором Петербургского университета, в котором преподавал отец Любови Дмитриевны. В июне 1898 года восемнадцатилетний Блок оказался в Боблово – усадьбе Менделеевых. Затем начались встречи, потому что было решено ставить "Гамлета", где Блоку была поручена заглавная роль, а Любови Дмитриевне – роль Офелии. Вот почему образ Офелии пройдет через всю лирику поэта.

Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духов.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.
"Зачем дитя Ты?" – мысли повторяли...
"Зачем дитя?" – мне вторил соловей...
Когда в безмолвной, мрачной, темной зале
Предстала тень Офелии моей.
И, бедный Гамлет, я был очарован,
Я ждал желанный сладостный ответ...
Ответ немел... и я в душе взволнован,
Спросил: "Офелия, честна ты или нет!!??.."
И вдруг звезда полночная упала,
И ум опять ужалила змея...
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
"Зачем дитя Ты, дивная моя?!!?.."

Эта тема откликнется шестнадцать лет спустя трагическим стихотворением:

Я – Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце – первая любовь
Жива – к единственной на свете.
Тебя, Офелию мою,
Увел далеко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю,
Клинком отравленным заколот.

Но главное произведение Блока, посвященное Л.Д. Менделеевой – "Стихи о Прекрасней Даме" (1901-1902). Эта книга получила особое значение благодаря тому, что она была представлена как выражение одного из самых заметных направлений в истории русской поэзии начала XX века – символизма. Реальная женщина, реальная любовь получила в ней мистическое осмысление. "Прекрасная Дама" превратилась в своеобразное евангелие. Мало того, друзья Блока едва ли не потребовали от него и Любови Дмитриевны безбрачия. Во всяком случае, женитьбой их они были весьма раздосадованы.

"Стихи о Прекрасной Даме" были полны веры в возможность прожить одной лишь идеальной любовью, верой во всемогущество духа и вседостаточность его. Эта вера разрушила семейную жизнь Блоков еще до того, как она успела начаться.

Торжественно обвенчавшись с Любовью Дмитриевной, Блок тут же стал объяснять ей, что их брак ни в коем случае не должен быть "вульгарным" супружеством с физической близостью, что близость эта может разрушить гармонию "высших" отношений.

Контраст между идеальными мечтаниями и жизнью, суровой и трезвой, приводил к пессимистическому убеждению, что нет в жизни ни счастья, ни гармонии, ни идеальной любви. Идеал "Прекрасной Дамы" сменился хмельным миражом "Незнакомки". А вскоре отсветы пожаров 1905 года затмили сполохи "брачной зари".

В читательском восприятии, когда "Незнакомка" зачастую воспринимается вне остального творчества поэта, стихотворение порой кажется едва ли не вершиной поэтизации женской красоты. Сам поэт понимал ее иначе: "Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона..."

"Незнакомка" явилась не на смену Прекрасной Даме – она была подменой ее, демоническим миражом, дающим временное забвение, как вино.

...И каждый вечер, в час назначенный
(иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И всей души мои излучины
Пронзило терпкое вино...

Очарование поэзии Блока, ее музыки принималось за очарование самой героини. Впрочем, в стихотворении была не только музыка, но и подлинный драматизм человека, у которого не осталось иной опоры, кроме вина (последняя строка "Я знаю: истина в вине"). Так была подготовлена почва для того увлечения, которое ворвалась в жизнь поэта в конце 1906 года.

Ее звали Наталья Николаевна Волохова, была она артисткой театра В.Ф. Комиссаржевской, стихи, посвященные Н.Н. Волоховой, составили цикл: "Снежная маска", в предисловии к которому Блок писал: "Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в черном, с глазами крылатыми и влюбленными в огни и мглу моего снежного города".

И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
Я опрокинут в темных струях
И вновь вздыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя...

Последней метелью, которая закружила и замела, была неожиданная и в то же время напророченная встреча с "Кармен" – Любовью Александровной Дельмас-Андреевой, Оперная актриса, она исполняла роль Кармен в спектакле Музыкальной драмы. В этой роли она покорила поэта. Цикл стихов, посвященных ей, так и был назван – "Кармен":

Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет, -
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы.

Последнее стихотворение цикла Блок сам считал очень важным:

Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь.
Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,
Сквозь бездну дней пустых, чье время не забудешь,
Вот почему я – твой поклонник и поэт!
Здесь – страшная печать отверженности женской
За прелесть дивную – постичь ее нет сил.
Там – дикий сплав миров, где часть души вселенской
Рыдает, исходя гармонией светил.
Вот – мой восторг, мой страх в тот вечер в темном зале!
Вот, бедная, зачем тревожусь за тебя!
Вот чьи глаза меня так странно провожали,
Еще не угадав, не зная... не любя!
Сама себе закон – летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит,
И этот мир тебе – лишь красный облак дыма.
Где кто-то жжет, поет, тревожит и горит!
И в зареве его – твоя безумна младость...
Всё – музыка и свет: нет счастья, нет измен...
Мелодией одной звучит печаль и радость...
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.

Однако это последнее чувстве было недолгим. И дело было вовсе не в том, что снова возвращалось чувство к жене, а в том, что любовь уже не могла дать ощущения полноты жизни, когда все тревожней и красней полыхало пламя войны и уже занималось зарево революции в мире большом. "Уюта нет. Покоя нет". Он и в самом деле был, как Кармен, волен и неволен в собственной страсти. Только страсть эта не могла определяться одним человеком, как бы прекрасен, как бы очарователен он ни был. О любви он больше стихов не писал. Все заслонила собой Революция.

Подготовил Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.