Номер 38 (783), 30.09.2005

К 110-летию со дня рождения Сергея Александровича Есенина

Великий русский лирик XX века. он до двадцати восьми лет не написал ни одного стихотворения, которое можно было бы причислить к любовной лирике. По воспоминаниям Анатолия Мариенгофа, в сентябре 1923 года поэт с грустью сказал ему:

— А у меня стихов про любовь нету. Всё про кобыл да про телят. А про любовь – хоть шаром покати.

— За чем же дело стало? – спросил его Мариенгоф.

— Для этого ж влюбиться надо, – ответил Есенин, – да вот не знаю, в кого... В городе, черт побори, два миллиона юбок, а влюбиться человеку не в кого! Хоть с фонарем в полдень ищи.

Ранняя лирика Есенина и в самом деле не знает любовных стихов – только стихи про любовь, да и то, как правило, включенные в общую картину опоэтизированной сельской жизни. Большая часть этих стихотворений с любовным сюжетом, вроде "Сыплет черемуха снегом", "Под венком лесной ромашки", "Темна ноченька, не спится", представляют собой явную стилизацию в духе кольцовских песен, в которой почти невозможно разглядеть самого поэта, приметы именно его жизни, его сердечного опыта.

Объяснить это странное обстоятельство, так не вяжущееся с образом жизнелюбивого, влюбчивого и имевшего успех у женщин поэта, можно лишь тем, что сами эти успехи не стали событиями его духовной жизни. Видимо, те многочисленные увлечения не осознавались им как сильное и глубокое чувство. В знаменитой "Исповеди хулигана", оглядываясь на свою юность, поэт вспоминает родину, мать и отца, своих односельчан; в его памяти находится место для заросшего пруда, звона ольхи, для зеленого клена, коровы и пегого пса; но и беглого упоминания нет ни о первой любви, ни о девушке, хотя впоследствии в "Анне Снегиной" и "Сукином сыне" эти воспоминания вдруг проступают.

В своем первом любовном цикле "Любовь хулигана", написаном в конце 1923 года, он сам отзовется о предыдущих своих увлечениях цинично и резко, а про любовь к Айседоре Дункан скажет в разговоре с близким человеком: "Была страсть, и большая страсть. Целый год это продолжалось. А потом все прошло и ничего не осталось, ничего нет. Когда страсть была, ничего не видел, а теперь... боже мой, какой же я был слепой! Где были мои глаза?"

Конечно, дело не в самих увлечениях: любовь в поэзии вовсе не обязательно тождественна любви в жизни. Мы не раз видели, как случайные встречи рождали прекрасную лирику, и напротив – глубокое и сильное чувство могло оставаться никак не отраженным в стихах поэта.

Но богемная жизнь, которая липким своим угаром и чадом обволакивала Есенина, наложила печать на его творчество, внеся в него ноты пьяного надлома, трагических переживаний.

И можно лишь удивляться мощи нравственного здоровья Есенина, которое сумело преодолеть обморочность этого липкого угара и вырваться к чувствам сильным, чистым и высоким. Возможно, отсутствие любовной лирики в первое десятилетие его творчества и было одним из проявлений этого нравственного здоровья.

Тот перелом, который произошел в 1923-1924 гг., был вызван, очевидно, не тем, что "наконец-то" встретилась поэту женщина, "достойная его любви", а более глубинными причинами, в частности, переломом в самом поэте. Этому в значительной степени способствовала его поездка по Америке и Западной Европе, в которой открылась поэту не только омерзительность буржуазного "железного Миргорода", но по контрасту с ним – человеческая красота родины, красота человеческих отношений. "Душевное возрождение" Есенина отразилось и в самом возникновении в его поэзии любовной лирики.

Это возрождение давно уже мечталось поэту.

Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.
Здравствуй, златое затишье.
С тенью березы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.
Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поёт...

Цикл "Любовь хулигана" был написан в сентябре-декабре 1923 года. Он был связан с артисткой Камерного театра Августой Леонидовной Миклашевской, с которой поэт познакомился у А. Мариенгофа. Ей этот цикл и посвящен. А. Миклашевская вспоминала: "Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребенок. Трогал руками дома, деревья... Уверял, что все, даже небо и луна, другие, чем там, у них. Рассказывал, как ему трудно было за границей, и вот, наконец, он все-таки удрал! Он – в Москве". Несомненно, отсвет этого настроения освещает весь цикл, построенный на противопоставлениях того, что было, тому, что есть.

Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить...

* * *

Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синий.

* * *

Я помню, любимая, помню
Сиянье твоих волос.
Не радостно и не легко мне
Покинуть тебя привелось.
Я помню осенние ночи,
Березовый ворох теней.
Пусть дни тогда были короче,
Луна нам светила длинней.
Я помню, ты мне говорила:
"Пройдут голубые года,
И ты позабудешь, мой милый,
С другою меня навсегда".
Сегодня цветущая липа
Напомнила чувствам опять,
Как нежно тогда я сыпал
Цветы на кудрявую прядь.
И сердце, остыть не готовясь
И грустно другую любя,
Как будто любимую повесть
С другой вспоминает тебя.

Следующим за "Любовью хулигана" был цикл "Персидские мотивы". Их разделяет почти год, но год, наполненный интенсивной духовной, поэтической работой. "Припадок кончен. Грусть в опале. Приемлю жизнь, как первый сон", – так начинает поэт одно из новых стихотворений. "Персидские мотивы" – это история не сколько любви, сколько поисков забвенья в любви, вдали от родины, и невозможность этого забвенья. Таким образом, "Персидские мотивы" – не только о любви, они и о родине: экзотика "шафранного края", прелести восточных красавиц не смогли заслонить Россию, без которой для поэта не могло быть ни любви, ни самой жизни.

По свидетельству жены поэта С.А. Толстой-Есениной, сам он считал "Персидские мотивы" вершиной своей лирики: "Это лучшее из всего, что было им написано".

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ...

* * *

Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное "люблю"?..

И хотя В. Белоусовым была разыскана Шагандухт Нерсесовна Тертерян, все же Шаганэ, как и "прекрасная Лола", не столько реальная женщина, сколько образ, рожденный поэтической мечтой, воображением. С Шагандухт Тертерян Есенин познакомился в Батуми, где она преподавала арифметику в школе. На третий день знакомства, выйдя из школы, она увидела ожидавшего ее поэта: "Мы поздоровались, и Есенин предложил пройтись по бульвару. заявив, что не любит такой погоды (был шторм на море), и лучше почитает мне стихи. Он прочитал "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." и тут же подарил мне два листика клетчатой тетрадочной бумаги, на которых стихотворение было записано. Под ним подпись: "С. Есенин". Есенин прочитал еще два стихотворения, которые, как он пояснил, были сделаны им в Тифлисе ("Улеглась моя былая рана...", "Я спросил сегодня у менялы..."). Конечно, я задала ему тут же вопрос: кто же такая Лала? Он ответил, что имя вымышленное... В другой раз он сказал мне, что напечатает "Персидские мотивы" и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны, и моя карточка к ним ничего не прибавит..."

* * *

Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Полыхающее голубым огнем.
Не ходил в Багдад я с караваном,
Не возил я шелк туда и хну.
Наклонясь своим красивым станом,
На коленях дай мне отдохнуть.
Или снова, сколько не проси я,
Для тебя навеки дела нет,
Что в далеком имени – Россия –
Я известный, признанный поэт...

Такое впечатление, что принцип, наиболее четко проявившийся при создании "Персидских мотивов", продолжат действовать и в остальных стихах о любви. Таково, например, стихотворение – один из шедевров есенинской лирики – "Собаке Качалова", написанное в марте 1925 года. Очарование всему стихотворению придают, конечно, последние две строфы, деликатность и важность их. Они оправдывают весь разговор с Джимом, который оказывается как бы посредником между ним и ею:

Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и невсяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.

Следующее стихотворение связано с Софьей Андреевной Толстой – внучкой Льва Толстого. Она познакомилась с Есениным в начале марта 1925 года. Незадолго перед их женитьбой попугай цыганки-гадалки вынул Есенину обручальное кольцо. Этот эпизод и "обыгран" в стихотворении:

...Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днем.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнем.
Коль гореть, так уж гореть сгорая.
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая –
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть...

Стихотворение датировано 14 июля 1925 года. 28 декабря Сергей Есенин ушел из жизни.

Подготовил Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.