Номер 42 (735), 22.10.2004

Игорь ПОТОЦКИЙ

Повесть

(Продолжение. Начало в №№ 29-34, 36-38, 40-41.)

12

Мне уже столько лет, что Одесса всего лишь в четыре раза старше меня, а раньше эта разница была более существенна, а теперь мне кажется, что девятнадцатый век не так далек от года моего рождения. Я долго жил в Одессе, но у меня были и другие города, где я проживал годы или месяцы, но они все крепко втиснуты в мою память – Владивосток, Уссурийск, Бикин, Тирасполь, Вилья-Эрмоса, Париж, а рядом с ними еще несколько городов, ставших мне близкими. Я могу назвать и города, где я жил короткое время, но они были для меня менее интригующими, ничего во мне не оставили, а вот когда я в Париже натолкнулся на маленькую улочку Одесса, то сразу же вспомнил свой город и даже представил железнодорожный вокзал; да и несколько случаев, связанных в моей жизни именно с ним, реставрированном как раз в год моего рождения.

Я вспомнил, что однажды я встречал поэтессу Киру Буеву, киевлянку, а поезд запаздывал; вот я и стоял под легкими, метельными хлопьями снега на перроне, боясь оглянуться на здание вокзала, неожиданно показавшееся мне каким-то несуразным. А потом меня пронзил страх: мне почудилось, что в проеме стены проступила скульптура Ленина; сейчас она станет преследовать меня. Я даже представил, как бронзовый Ильич сходит с пьедестала, а люди кругом застыли, будто в столбняке. Все милиционеры, что вполне объяснимо, взяли под козырек, даже не пытаясь Ленина вернуть на место.

Такое не могло присниться в самом кошмарном фантастическом сне, но в стихах Киры Буевой это, как говорят в Одессе, имело место, а я, как на грех, открыл ее сборничек стихов и переполнился ее кошмарами, чего делать не следовало. Если быть до конца честным, я сам нашел Буеву в огромном граде Киеве, потому что мне понравилось ее лицо на фотографии в ее первой книжечке; в нем были дерзость, печаль и мудрость, но главное – оно было красивым, в нем была загадочность лика римской патрицианки, недовольной своим происхождением. И это лицо меня так заинтриговало, что я обходил киевские редакции, задавая заведующим отделами культуры один дурацкий вопрос: "Вы не знаете Киры Буевой?". А в одной редакции словоохотливый старичок ее знал, но он упорно не хотел раскалываться на адрес, а говорил разные глупости о стихах, но я не выдержал и надел на себя личину Путника.

Старичок к Путнику сразу проникся безграничным доверием, выпалил адрес Буевой, потом телефон, но при этом его лицо побелело, будто он осознал, что сделал непоправимую ошибку.

У Путника с Буевой, как нетрудно догадаться, был короткий роман, ведь он не мог оторвать взгляда от ее лица, а Кира ему постоянно улыбалась. Но этой улыбки наш влюбленный герой не видел, а только высокий лоб, дерзкие глаза, утонченный нос, правильную линию губ – от таких женщин теряли головы Овидий, Вергилий, Гораций, Юлий Цезарь, Тит Ливий... Путник ее называл "лучшей из смертных", а себя – "удрученным годами", но Кира говорила: "Брось цитировать Вергилия". Она показывала ему Киев, но он не смотрел на улицы, а только на ее лицо, но не смел сказать, что Киев стоит мессы, ведь она не признавала возвышенных фраз. Они целовались на Подоле и в самом начале улицы Красноармейской, где были дома, населенные художниками, и тогда Буева возбужденно шептала: "Вот бы нас кто-нибудь изобразил на холсте!", а глаза ее загорались ночными фонариками, но все равно для него она оставалась патрицианкой.

Еще Буева говорила: "Только бы нас не застукал мой муж", но она нарочито прогуливалась с Путником по Крещатику, а он, млея от восторга, ощущал себя рабом, опутанным ее чарами, но она просила его опомниться, держать себя в руках, а потом говорила: "Я могу тебе причинить боль", но он не верил. И в Одессе, куда она приехала по его приглашению, у них были три сумасшедших дня, но ходили они только по улице Пушкинской, словно не было других улиц и переулков в Одессе, ходили со счастливыми лицами. Она для него продолжала оставаться лучшей из всех женщин, а потом он ее повел в гости к Борису Барскому, который тогда писал сразу три пьесы, а Буева с ним вступила в спор, пользуясь при этом арго – уличным просторечием парижан, где каждое слово имело условный смысл. А еще она говорила, что в его стихах часто случается аритмия, а он ей говорил, что ее стихи слишком напичканы архаизмами... Они были потрясными собеседниками, но потом заскучали друг с другом, и Путник тогда увел Буеву, дав им напоследок обменяться автографами.

Барский подарил Кире на прощанье букет цветов, лицо ее вспыхнуло от досады, что она не сообразила ничего купить ему в подарок, но, как патрицианка, она быстро нашла выход: достала из сумочки гусиное перо, протянула Борису, а он его принял с очаровательной гримасой.

Путник с поэтессой вновь пошли по Пушкинской, а возле филармонии-биржи свернули направо и оказались в мавританском дворике, где они вновь начали целоваться. Эти поцелуи были азартными, но Путник от них быстро устал, потому что ему в жизни нравилась быстрая смена кадров. Он устал и начал отодвигаться от Буевой, а тут ему еще показалось, что он вновь возле железнодорожного вокзала, а Ленин, превратившийся в Командора, бежит за ним и грохочет, словно железнодорожный состав, что обольщать молоденьких поэтесс не следует.

(Продолжение следует.)

Одесса, 2003 г.