Номер 27 (1124), 27.07.2012

Мы продолжаем публикацию материалов, посвящённых 90- летию старейшей на просторах СНГ одесской молодёжной газеты. Начало см. в № № 15-24, 26.

В нашем лексиконе этого выразительного словечка тогда, к сожалению, не было. А самих приколов, в их нынешнем понимании - сколько угодно. Причем, само время придавало иному поступку, слову, даже фиге в кармане особую остроту. Кто помнит, в середине, кажется, восьмидесятых молодые люди - физики и лирики - вдруг стали носить крошечную стеклянную колбочку за лацканом пиджака, а то и на свитере или блузе - на виду. Это называлось "сопротивление" - в прямом, техническом смысле слова: сама электронная деталька. И передовая наша интеллигенция храбро носила ее "со значением". Сейчас пришло в голову: те стеклянные штучки ведь на грудь прикалывали, не отсюда ли пришел в русский новояз нынешний прикол? Или все же словечко попсовое - с концертов под фанеру для юной толпы стадиона, из провального зазеркалья наркоты? Не знаю...

Как же раньше всякое такое у нас называлось? Покупка, розыгрыш, эпатаж? Не совсем то. Позднее в ход пошла от Москвы (а я так полагаю, что от Одессы) до самых до окраин хохма, о еврейском происхождении которой большинство населения не догадывалось. Да, про окраины, пока не забылось.

В нашей молодежке была мания заголовка. У тебя не возьмут материал в секретариате, если в его названии "сестра не кусает собаку". Лучше всего дай кровопийце-секретарю три заголовка на выбор, пусть подавится! Про нас даже статья была в республиканской прессе: "Флаги газетных полос" - ясно, о чем. И вот однажды на каком-то (помню, народу много было) сборище молодежных газетчиков в Киеве что-то из нашей "Комсомольской искры" зачитывают, и зал заходится хохотом. А мы никак, как теперь бы сказали, не въезжаем.

Ему ж, Киеву, наша Одесса - как быку красное, вечный раздражитель, вот и... Ох! Въехали и хохочем громче всех: зачитывается короткая информация под заголовком "От Одессы до самых до окраин", а в ней речь о том, что замечательная продукция нашего канатного завода пользуется спросом не только в Москве, Челябинске, Киеве, а и за рубеж идет, в разные там парижи-лондоны и прочие, выходит, "окраины".

Как же никто из нас вовремя не заметил этот одесский пупизм? А мы и не могли заметить - сами одесситы. Выдала ведь в свет одна наша умница корреспонденцию о провинциальном архитекторе под "кусающим сестрою собаку" заголовком: "Наш районный Корбюзье"! Слава Богу, не обнаружили в комсомольских верхах другой шедевр, над которым бурно веселилась редакционная летучка: в корреспонденции о юных следопытах с большим пафосом было воскликнуто: "Наконец, пришла радостная весть - пионеры нашли могилу героя!" Впрочем, подобные казусы были скорее "ляпами", чем приколами. Хотя не исключаю, что Вадик Овсянников, этот мрачный юморист, своими "окраинами" именно прикололся нарочно.

У самой случился однажды очень душевный прикол с заголовком. Когда нашего редактора Ерванта Григорянца забрали заведовать отделом в "Комсомольскую правду", он стал приглашать кое-кого из бывших своих сотрудников туда на недельку поработать. И вот сижу я, довожу до ума привезенную из Одессы статью для "КП". Тут вбегает кто-то из молодых дарований - "Комсомолка" умела их находить и выдергивать даже со школьной скамьи - и просит: "Помоги, а? Мы начинаем по просьбе читателей печатать слова популярных песен - не подскажешь рубрику?" Я подсказала: "Вы хочете песен?". И столичная коллега, возможно, это была Марина Чередниченко, радостно взвизгнув, помчалась это дело утверждать. Увы, до начальства с моей рубрикой она не дошла, споткнулась в машбюро, где фразу автоматически напечатали "грамотно" (вот и сейчас умный компьютер это "хочете" подчеркнул красной волной, обращая мое внимание на "ошибку"). Я сказала московской коллеге: раз такое дело, забираю рубрику в Одессу, уж там не станут ничего править! Мы поспорили. И вскоре я отправила в Москву номер своей выходившей в ту пору на украинском языке газеты, где на четвертой полосе над текстом типа "Червона рута" стояло: "Ви хочете пiсню?" О храбрых одесситах уважительно заговорили в "Комсомолке". А что по- украински это "хочете" абсолютно законно, иначе просто не скажешь, знал разве что наш земляк Григорянц, но он только посмеивался в усы.

Долгоиграющий прикол запустили на газетную полосу мои коллеги Алексей Иванов (мастер спорта, чемпион Украины на какую- то дистанцию, чей рекорд при жизни так и не был побит - даже почтовая марка существовала с его портретом) и Юрий Михайлик (живущий ныне в Австралии талантливый поэт). Из года в год свои репортажи с праздничных демонстраций ребята начинали одним и тем же абзацем: "Есть непередаваемая прелесть в празднично украшенных улицах города-героя..." (как там дальше, уже не помню), поспорив, что никто из бдящих товарищей постоянства штампа не обнаружит. Так и выходила газета, пока самим авторам не надоело.

Богатейший материал для приколов поставляла наша цензура. Регулярные встречи с ее функционерами в редакторском кабинете были такой тягомотиной, что каждый старался любой ценой их избежать. Уехать на пару дней в самое глухое село - и то лучше, чем томиться, выслушивая цензорские благоглупости. Что это я? Ведь цензуры в СССР не было, это дело иначе называлось - Лито. "Литературный отдел", что ли? Или "общество"? Ба-а-льшие были литераторы! Долгое время главным цензором Одесщины служил Иван Кигитов, который - вот никто мне теперь не верит - одновременно возглавлял областное отделение Союза журналистов. При нем, правда, дышалось немного легче - сам бывший редактор областной газеты. Но к Кигитову всякий раз не набегаешься, да и дежурный цензор может потом на твоих материалах отоспаться - за свой конфуз перед начальством.

Конфузы случались прикольнейшие! Один так стал даже классикой. Из какого-то очерка дежурный цензор потребовал убрать слова: "Машина шла с крейсерской скоростью". Автор - не я, честное слово - полез в бутылку, пытаясь объяснить, что это у него литературный образ, пусть штамп, но не выдача военной тайны врагу - "ведь ни скорость машины, ни даже ее марка не названы, и вообще статья не о военном флоте", - причитал он. Но человек на посту бдительно уперся рогом. Редактор сказал: "Плюнь!" Автор не плюнул, а потребовал снять с номера очерк. Позвонили (ночью!) домой Кигитову, прочитали ему весь опус по телефону, после чего передали трубку его подчиненному и пронаблюдали цвета побежалости на лице бдительного чиновника. Кажется, того цензора куда-то от нас перевели. Но долго потом вопрос: "Что, опять крейсерская скорость?", заданный самым ласковым тоном, вводил цензорскую службу в некоторое смущение.

Мы научились со временем неслабо развлекаться на регулярных занятиях с "литовцами". Был там некий товарищ Лепетун - мужик комплекции Фернанделя и такой же неописуемой красоты, с мощной шевелюрой над узкой полоской лба и детской улыбкой на румяном лице. Он молодцевато оглядывал собравшихся на занятие молодых- необученных и торжественно сообщал, что поступил новый Перечень. С радостью называл рассекреченные параграфы, словно это личный его нам подарок, затем, построжав лицом и голосом, перечислял новые запретительные. К большому удовлетворению товарища Лепетуна наши лица выражали трепетное внимание, мы таращили на него глаза, исполненные сыновней и дочерней почтительности. Умудряясь при этом передать кому-нибудь из коллег "маляву" со смешным рисунком или текстом. А смеяться же нельзя, но можно зайтись в приступе "кашля" и, закрыв лицо ладонями, сотрясаясь спиной, выскочить в коридор и на занятие не вернуться. Иной раз эпидемия "кашля" сильно сокращала лепетунскую аудиторию.

Но случалось, самим уходить не хотелось, так захватывающ был какой-нибудь новый параграф. Например, вводился запрет на ... неполовозрелых крабов. Нельзя о них писать, ни в коем случае! Мы с серьезными лицами задавали цензору вопросы типа, как выяснить да половозрел или не половозрел конкретный краб? А между собой живо обсуждали, что бы такое написать, дабы крабьего недоноска вставить таки в текст? Увы, ничего не придумывалось. Разумеется, мы понимали истоки нового запрета: перебив китов, наша прославленная китобойная флотилия стала хватать все прочее, что ловилось, не вникая в океаническую гинекологию, нарушая запреты Международной Конвенции. И это стало государственной тайной страны СССР. Кто бы догадался, если б не цензорская подсказка!

Один из приколов, случившихся в нашей молодежке, вошел в городской журналистский фольклор, с годами прирастая новыми деталями и подробностями. Идея была не моя, но я ее осуществляла. Короче, исполняю в очередной раз функции "свежей головы", а номер задерживается заполночь - ожидается какой-то официоз. Слоняются, позевывая от скуки, дежурные из других газет. И тут зазывает меня в свой кабинет Игорь Лисаковский, бывший наш редактор, переведенный в партийное издание. Садится за пишущую машинку со стопкой плотных чистых бланков, принесенных из телетайпной, и говорит: "Кердманша, тряси столик, мы сейчас классную хохму выдадим!".

И мы таки выдали! Сочинили "правительственный указ" о награждении Руставели Шота Абессаломовича (отчество, чтоб долго не думать, позаимствовали у коллеги Хиджакадзе с телевидения) орденом Ленина и медалью Золотая звезда "за большие заслуги перед многонациональной отечественной литературой и в связи с 800-летием со дня рождения" - юбилей грузинского классика, кстати, в те дни действительно широко отмечался под эгидой, по- моему, ЮНЕСКО. Напечатанный заглавными буквами, неровной строкой-"коленвалом" (для чего и требовалось сотрясение машинки), да еще на тассовских бланках, наш текст стал неотличим от прочих официальных восковок. Мы скрепили листки, прорвав и загнув вместе их левый верхний угол, как это делали телетайпистки. И наутро я принесла "указ" в свою молодежную редакцию, сунула в середину стопки с прочими официозами, которая об эту пору лежала по обыкновению в приемной.

Теперь нужно было проследить, чтобы подделку не заслали в набор, не дай Бог, и я челноком засновала между приемной, секретариатом и отделом культуры. Началось. Юру Михайлика, зав. культурой вызвали к заместителю редактора Игорю Б., исполнявшему тогда и функции ответсекретаря. Там обретался уже и Алегорьевич - наш редактор Олег Георгиевич Приступенко. Михайлик быстро вышел оттуда, чертыхнувшись, и закрылся у себя писать нечто в стихах в номер - что именно, не сказал. Еще кого- то из завотделов приглашала секретарша к начальству. Рядом с ней томился в ожидании очередного "засыла" курьер. Ага, теперь и меня, зав. отделом учащейся молодежи, позвали. Игорь Б. протянул мне те самые "восковки", проворчав: "Они бы хоть с Александра Невского начали!". Потом спросил, нет ли каких идей - ведь потребуются отклики читателей, как обычно. Идей не было, и он, вздохнув, написал на верхней восковке "в № ", пометил шрифты и потянулся к папке "В засыл" (другая папка называлась у нас "В засол", не стану уточнять, какие материалы туда складывались)...

Вот в этот момент я из руки зама поддельного Шота Абессаломовича выдернула, разорвала и бросила в корзину. Поспешила успокоить их с редактором, что это такая хохма - чтобы не вызвали для меня ненароком карету со Слободки, где городская психушка помещалась. Призналась, что мы с Лисаковским "указ" изготовили ночью на дежурстве. Алегорьевич рассмеялся, поколыхивая своим выдающимся пузом, не умея выказать подобающей случаю редакторской строгости. А Игорек Б. покраснел, побледнел и пошел по лицу пятнами.

Он вызвал меня в свой кабинет через короткое время. Алегорьевича-заступника там уже не было. Зато лежали перед замом вынутые им из корзины и склеенные обрывки фальшивых восковок - надо же, не поленился! Это было так не в духе, не в стиле нашей "конторы", что первой моей реакцией было недоуменное "ха!". Однако дело принимало крутой оборот. "Ты заставила меня думать о руководстве страны хуже, чем я думал, - заявил замред. - И ты за это ответишь! Я сейчас в обком еду!" Имелся в виду "наш" обком - т. е. комсомольский, и я, зная то молодое начальство со студенческой его скамьи, спокойно парировала: "Давай! Пусть и там ребята повеселятся. И над тобой посмеются". Ко мне пару раз заявлялись коллеги-доброхоты - чтоб сходила к Игорю Б. и покаялась, неприятности ж будут! Я и не думала просить прощения, вредная была девушка.

Он сам меня потом позвал. Сказал примирительно, что понимает - я просто по слабости характера поддалась влиянию этого авантюриста Игоря Лисаковского. С того, в случае чего - как с гуся вода, а я ж могла сильно пострадать. И их с редактором подвести, и газету в целом. В случае чего именно? - интересуюсь. Ну, допустим, со мной по пути с ночного дежурства или утром случается несчастье, - фантазирует он, - и вот в моей сумке находят восковки и передают, конечно, в редакцию - что с товарищами будет, я подумала?! Хороши товарищи, - мелькнула мысль, - меня бы не стало, а они страдали бы из-за выговора по случаю невпопад помянутого грузинского классика, уже 800 лет как в числе живых не числящегося! Но вслух я этого не сказала. Из уважения к классику. "Ладно, переступили", - отпустил меня Игорек. И я ушла к себе в отдел учащейся молодежи.

Но в корзину для бумаг в его кабинете успела заглянуть - там моих восковок не было. Он их не выбросил, он их припрятал, в чем я не сомневалась. Для другого случая или других времен.

Белла КЕРДМАН.

На фото Михаила РЫБАКА:

Алексей Иаванов, художник Стас Божий и Белла Кердман.

Гостей редакции встречают
редактор Олег Приступенко (справа)
и Белла Кердман (слева).