Номер 29 (1323), 5.08.2016

Вот и подошел очередной юбилей одного из важнейших событий в истории нашего города. 75 лет назад, 5 августа 1941 года, началась героическая оборона Одессы. В моем архиве сохранились воспоминания ветерана войны, участника обороны Одессы, подпольщика Сергея Никитина. Предлагаю их вниманию читателей.

- В начале войны я был зачислен в военно-морскую спецшколу. Когда началась эвакуация, нам объявили, что вновь зачисленные остаются в Одессе, чтобы в тылу врага выполнять подрывную работу. Но, как оказалось, это касалось не всех и многие такого объявления не слышали. Не слышал их и мой соученик по школе, с которым мы вместе проходили медкомиссию. Правда, фамилии его я не помню, знаю, что потом он стал капитаном II ранга и, выступая по одесскому телевидению в передаче, посвященной 50-летию со дня рождения Яши Гордиенко, вспомнил забавный эпизод, который произошел со мной во время осмотра на медкомиссии. При измерении объема легких я так усердно дунул в прибор, что из него вылилась вся вода...

Я пытался понять затем, почему так получилось, что не все знали о приказе, и пришел к выводу, что, видимо, курсанты должны были приходить в школу не ежедневно, а только в определенные дни - по группам. Так что некоторые и не увидели объявления, висевшего в школе...

А с Яшей Гордиенко я встретился в самом начале оккупации. Он был с тремя незнакомыми парнями. По его поведению можно было заключить, что он претендует на лидерство, хотя по своему возрасту вряд ли сможет быть настоящим подпольщиком и рискует быстро провалиться, потянув за собой других.

Почему я сделал такой вывод? Да потому что Яша кричал на многолюдной улице, что оккупантов надо убивать, как бешеных собак, и ставил мне в вину, что я этого не делаю. Я намекнул ему, что так не следует вести себя подпольщикам, но он не понял. Уже позже, когда я узнал, кем был Яша Гордиенко, я решил, что невысокий парень, по виду старше всех, был его братом Алешей, но Нина Гордиенко, сестра Яши, сказала мне, что Алеша был высоким. А встреченные мною ребята, оказывается, входили в Яшину группу.

Яшу Гордиенко я затем встречал еще несколько раз в районе железнодорожного вокзала. Дело в том, что после того, как подпольщики установили со мной связь, я получил задание: наблюдать за тем, сколько в Одессу прибывает эшелонов с вражескими войсками, каков род этих войск, где они размещаются и т. д. Возможно, Яша Гордиенко выполнял такое же поручение.

Потом, когда я уже работал на лакокрасочном заводе, то встретил там парня, который тоже был курсантом военно-морской спецшколы, только годом старше. Он был арестован, сидел в тюрьме вместе с Яшей Гордиенко и рассказывал, что Яша, несмотря на пытки, подвешивания к потолку (т. н. "аэроплан") и другие жестокие меры, не отвечал на вопросы карателей. А когда его били, пытался бить в ответ. Но каратели на это не обижались, говорили: "физкультура - бун (хорошо)", - и опять продолжали пытки.

Курсанту, который это рассказал, мы доверяли. Я делился с ним рассказами о том, как убежал из тюрьмы, другие говорили о своем негативном отношении к оккупантам. Но после освобождения Одессы оказалось, что он был соглядатаем полиции, хотя нас почему-то не предал. Не называю его фамилию, он был арестован и вскоре умер в заключении...

А вот моя первая связь с подпольщиками прервалась после одной трагической истории. В оперном театре проходило важное совещание оккупантов, на котором присутствовали многие военные чины. Нам с одним товарищем поручили проникнуть в театр для диверсии, причем я должен был отвлечь часового. К сожалению, моя попытка не удалась, и румынский часовой заколол штыком парня, который пытался пройти в театр. Так закончился первый этап моей подпольной деятельности...

А вот еще один эпизод, относящийся к первым месяцам оккупации.

На Слободке, где я живу, фашисты создали еврейское гетто. К нам в дом подселили две семьи: двух пожилых одесситок и молодую супружескую пару учителей из Румынии. Каждый день группу евреев этапом гнали в Березовку, где их расстреливали. Жители Слободки к этим людям относилось по-разному: одни откупались, чтобы к ним не ставили евреев; другие старались скорее от них избавиться; третьи вообще заявляли румынам, что у них долго засиживаются евреи, которые подкупают румынских солдат; но немалая часть населения относилась к нежданным постояльцам сочувственно.

Евреи, которые были у нас, также подкупали румын, чтобы не попасть в группу тех, кого увозили на расстрел. Я старался им помочь: покупал на рынке продукты, приносил воду. Как-то одесские еврейки попросили меня пойти на Садиковскую улицу, где они жили, с запиской к соседям, у которых одна из них оставила новые туфли. Приходилось рисковать: гетто было оцеплено, и в тех, кто пытался из него выйти без разрешения, стреляли. Но мне удалось добраться до Садиковской, однако соседи сказали, что никаких туфель никто не оставлял, хотя записку не вернули... Наши евреи покинули гетто среди последних, погрузив свой скарб на мои салазки, а в благодарность супружеская чета подарила мне на память две румынские фарфоровые чашечки с блюдцами...

Однажды ко мне пришел мой товарищ и сосед Саша Лаврученко. Сестра его матери была замужем за сотрудником из "органов". Еще до оккупации города Лаврученко предложил мне пойти к ним в гости на Софиевскую. Нас угостили, разговор был о родителях, о жизни. Теперь Лаврученко мне рассказал, что незадолго до начала оккупации он был у родственников, и дядя Костя сказал ему, что именно нам следует делать в оккупации. Саша сказал, что завтра мы с ним должны пойти устраиваться на работу. На следующий день мы пришли на улицу Гоголя, 12. Здесь охранка превращала здание в свой офис. Работали мы чернорабочими и наблюдали за теми, кто посещал здание, кто тут работает. Все данные передавали Сашиному отцу. Руководил работами военный инженер в зеленой офицерской форме, говоривший по-русски, а бригадиром была пожилая немка из местных. Но мы здесь не только таскали камни и выносили мусор, но и вели антинемецкую пропаганду, отговаривали рабочих ехать на восстановление взорванной дамбы. Среди рабочих был местный немец, он меня и предал. Меня попытались под благовидным предлогом прощупать, но я догадался и притворился лояльным. Но меня все же вежливо уволили. Вскоре за мной приехал "черный ворон". Я успел спрятать свои документы. Меня отвезли в сигуранцу. Немцы передали меня своим румынским коллегам. Привели в сигуранцу, у меня потребовали документы, я сказал, что сдал их на продление. Меня обыскали, все, что нашли, забрали, записали фамилию, имя и адрес, посадили в этот же "черный ворон" и отвезли в городскую тюрьму. Здесь все повторилось, но регистратор, спросив мою фамилию, переспросил, назвав какую-то другую. Я сказал: "Да" - и был записан под другой фамилией, а адрес уже сам частично изменил. Вместо номера дома 35 назвал номер 25, а улицу сказал верно.

Тюрьма была переполнена, меня посадили в помещение карцера, пол был цементный, и я застудил легкие, они больны до сих пор. Вскоре, при отправке заключенных на работы, мне удалось бежать, я скрывался у родственников, меня разыскивали, но вскоре перестали искать. Возможно, я попал под амнистию королевы Румынии Елены. Может быть, регистратор был подпольщиком.

А в это время сестра познакомила меня с приятелем своей подруги Нади Абиленис Иваном Зозулей. Он был подпольщиком. Мы с ним ходили в город устанавливать связь с другими группами, подготовкой диверсий и др.

В оккупации я вел дневник, но сохранилась только часть его - 1942-й и начало 1943-го года. Там записано о положении населения в городе, о ценах на продукты, о нормах отпуска хлеба - 150 г на два дня, о положении пленных, налетах советской авиации на город, о том, что я был в тюрьме и др. Теперь я не мог вспомнить, как прекратилась связь с Зозулей. Заглянул в дневник. Оказалось, что он хотел, чтобы я уговорил свою сестру Тамару встречаться с ним, а с Надей он ничего общего не хочет иметь. Ну а я сделать этого не смог, он сестре не нравился, и Зозуля перестал к нам приходить.

Оккупанты, ужесточая свой режим, заставляли всех работать на трудповинности. Понадобились специалисты. Я сказал, что могу работать электриком. Работал на лакокрасочном заводе под руководством Романа (фамилию не помню, помню, что он жил в Одессе с женой и маленькой дочкой), и Михаила Воеводы, москвича. Они говорили всем, что были в плену. А пленные, кто был одесситом или был взят на поруки, могли жить дома. Однако, вероятно, они были разведчиками, судя по их действиям. Накануне пуска завода они решили сжечь химическую лабораторию. Для этого был подготовлен стальной провод, и я должен был проложить его на роликах по деревянному потолку лаборатории. На ночь к нему подключили мощный вентиляционный мотор, разместили в лаборатории горючие материалы, но подгорела лишь слегка часть потолка, очевидно, потолок был пропитан определенным раствором, а проводка сгорела.

Началось расследование пожара. У завода был хозяин - румынский миллионер, приближенный к королевской семье. После окончания ремонта завода он говорил, что королева Елена поздравила рабочих, отличившиеся были награждены, в том числе, орденами и медалями. На расследование приехал хозяин с дочкой - девушкой лет 20. Я должен был сказать ему, что взял провод со склада в отсутствие кладовщика, и не знал, что он стальной, работа была, мол, срочной. Мои объяснения были "шиты белыми нитками". Но хозяин не был заинтересован в огласке, и дело постарались замять. Мне уменьшили возраст, и комиссии я был представлен как ученик. Запомнилось, как дочка хозяина - некрасивая блондинка - рассматривала завод и, встретив меня, удивленно на меня смотрела. Хозяева уехали в Бухарест, а меня, опасаясь последствий, вскоре перевели на другой завод. Затем туда были переведены Роман и другие рабочие. Сюда немцы привезли для ремонта пушку. Рабочие отказывались ее ремонтировать, мол, завод выпускает линолеум и пробку. Но немецкий офицер сказал, что на заводе есть инженеры, мастера, и, если не начнут ремонт пушки, всех повесят. Позже Роман мне сказал, что в обеденный перерыв он меня подстрахует, а я должен в механическом цеху перерезать в незаметном месте провода, что я и сделал. Но мастер электроцеха Иван Сударушкин догадался, что это сделал я. Он возмутился, наказал меня, а потом в электроцеху стал меня учить паять провода, запер меня на ключ и ушел. Но уже электрики завода выключили на столбе высокое напряжение, частично повредили электроподстанцию, а немцам сказали, что напряжение выключила электростанция или случилось повреждение на трассе. Пушка так и не была отремонтирована.

Все дни оккупации были опасными, но все же самыми опасными для меня были последние дни, когда немцы отстранили румын от власти. Начались облавы. И в этот период Роман послал меня на вокзал выяснить, в каких вагонах вывозится оборудование заводов и фабрик. У железнодорожных вагонов стояли пожилые железнодорожники, все они были навеселе. Я под видом продавца румынских сигарет и табака подходил к вагонам.

Решение было неудачное, тогда все старались избавиться от немецких денег, но пьяненькие железнодорожники не вникали в суть и охотно покупали мой товар. Но тут я заметил парня-дублера. Только он покупал у них сахаринчик. Мы отнеслись друг к другу настороженно, и когда в городе я был уже по другому делу, увидел этого парня. Он быстро подошел ко мне и спросил: "Ты зачем за мной шпионишь? Ты что - большевик? Я сейчас скажу офицеру". Я не растерялся, мы посмотрели друг другу в глаза, вместе развернулись и разошлись. После освобождения Одессы мы с ним встретились на том же месте, на Дерибасовской. Он хотел со мной поговорить, но я на него был зол и слушать не стал. А надо было выслушать...

Перед тем как оставить город, немцы приказали всем жителям открыть ворота и двери, а окна закрыть. По улицам ходили "власовцы". Хотя они к Власову и его армии никакого отношения не имели. В основном это были преступники - воры, грабители, убийцы - и вместо расстрела им предлагали вступать в каратели. Иные ходили с собаками. Забирали молодых мужчин и парней, готовились массовые расправы. Мы же закрыли ворота и договорились с соседкой, что она откроет свою калитку, и когда придут за мной, я перелезу через забор, а когда выйдут и будут к ней стучать, я перелезу обратно. Когда к нам постучали, я перелез через забор, а когда вышли, и сестра мне об этом сказала, я вылез на забор. В это время калитка открылась (она была не заперта), и власовец, подняв винтовку, нажал на курок, забыв снять предохранитель. Он крикнул: "Слезай, раз так тебе повезло". В это время вышла соседка, прибежали сестра и мать.

Власовцев было двое. Тот, что стрелял, был местным, знакомым соседки, а второй - сибиряк, ярый враг советов. Соседка стала просить, говоря своему знакомому: "Это же наш, слободской". Она вынесла большой кусок сала, побежала и принесла бутылку вина, но они не соглашались меня отпускать. Сибиряк говорил: "Нам за него дадут награду". Я вспомнил о своей справке, что я работал чернорабочим у немцев. Показал ее власовцу. Власовец заколебался, по-немецки читать не умел, возможно, подумал, что немцы за меня ничего не дадут, и согласился меня отпустить. Взяв сало и вино, они ушли.

Через несколько дней Одессу освободили. К нам на квартиру поставили девушку-военфельдшера, а солдаты, постелив шинели на пробивавшуюся траву, легли спать во дворе. Один из них спросил меня, как мы здесь жили. Я ответил: "Плохо". Он улыбнулся, сказал: "Ну теперь будет лучше".

Публикацию подготовил Александр ГАЛЯС.