Номер 22 (1168), 21.06.2013

Вадим Ярмолинец

(Продолжение. Начало в № № 20-21.)

Коридор коммунальной квартиры, которую Климовецкие делили с Кононовым, шел вдоль стены кинотеатра, вход в который был с улицы Ленина. В конце коридора были три двери. Одна - в туалет, вторая - в комнаты Климовецких, третья - в комнату оказавшегося буддистом Кононова.

О том, что Кононов - буддист, Климовецкие никогда не говорили. Подозреваю, что слова "буддизм" в их вокабуляре просто не было. Характеристика "дегенерат" исчерпывала их представление о нем. Миша работал приемщиком стеклотары, а его мать и жена работали в Первом гастрономе на углу Дерибасовской и Советской Армии. Мать - тетя Ира - заведующей отдела, а жена Света - продавщицей. Она намеревалась поступить в торговый техникум и перейти на более чистую и менее изнурительную работу товароведа. С Мишей меня связывали две вещи. Первая - когда-то он был моим одноклассником, вторая - по воскресеньям мы вместе ходили на сходняк в парк Шевченко. Там мы меняли пластинки с той самой музыкой, которую мое комсомольско-кагэбешное начальство считало идеологически вредной. В рабочем столе у меня лежал список западных групп и исполнителей, слушание которых грозило подорвать устои советской власти. Составитель, некая Пряжинская, поработала над списком плохо. Я бы сгруппировал исполнителей в соответствии с их антисоветской специализацией, а у нее все шло вперемешку. А может, она просто нервничала. Скажем, Nazareth и Black Sabbath совместно пропагандировали насилие, садизм и религиозное мракобесие, но находились в разных концах списка. Pink Floyd, извращавший внешнюю политику СССР, отстоял на большом расстоянии от антисоветского Dschinghis Khan, который в свою очередь был оторван от насаждавших миф о советской военной угрозе Talking Heads. 10CC, которые, на мой взгляд, грешили только тем, что сильно смахивали на Beatles, оказались, ни много ни мало, неофашистами. Объяснимым было только соседство уличенного в эротизме Рода Стюарта с Тиной Тернер и Донной Саммер, которые просто занимались сексом. Внаглую. От имени гомосексуалистов выступали Canned Heat. Согласно этому списку секс приравнивался к неофашизму и антикоммунизму. Короче говоря, все представленные в нем, и особенно группа Canned Heat, были редкими в своем роде пидорасами, как сказал бы один наш бывший генсек.

Если бы эта Пряжинская не привлекала своим исследованием внимание общественности к этим группам, никаких означенных в них пороков никто бы и не заметил. Лучшей, и при этом совершенно естественной, защитой от этой неофашистской секс- чумы было тотальное незнание нашей молодежью английского языка. Слушали ритм, мелодию, голос. О содержании судили по редким понятным словам, по интонации. Но кому это было объяснять? Этой Пряжинской? Я бы, кстати, мог. Я бы мог порекомендовать этой дубине из красного дерева взять словарик и перевести первую песню Wholе Lotta Love со второго "Цеппелина".

Way, way down inside,

I'm gonna give you my love,

I'm gonna give you every inch of my love!

Поняла бы она с первого раза и без подсказки, о каких любовных дюймах шла речь? В Lemon Song тоже были неплохие строки:

Squeeze me baby, till the juice runs down my leg.

The way you squeeze my lemon, I'm gonna fall right out of bed.

Если бы она попросила помочь ей с переводом, я бы ей это сделал в стихах. Для большей доступности:

Дави сильней, подруга, пока не брызнет по ногам!

Когда ты давишь мой лимон, могу упасть я под диван!

Или - за диван. И лучше не лимон, а банан. Тогда бы лучше рифмовалось - не дави на банан, упаду за диван! Иногда я думал: что спасло "Цеппелин" или, скажем, "Перпл", от этих гонений? Самым простым объяснением было то, что за этими кампаниями идеологической бдительности стояли люди, которые не знали предмета. Получив команду "взять!", они вцепились в то, что оказалось на виду. Но я также допускал, что где-то в глубине наших идеологических органов мог сидеть какой-то Вася, который лично любил "Цеппелин" и уберег его от удара.

Квартиры Климовецких и Кононова когда-то были киношными подсобками, но в эпоху острого дефицита жилплощади обжили и их. Из кинозала в коридор постоянно просачивались глухие голоса, крики, визг тормозов, стрельба, музыка. Свыкшиеся с этими звуками жильцы перестали обращать на них внимание, как перестают обращать внимание на тиканье будильника или шипение радиатора парового отопления.

У Климовецких были две крохотные комнатки. В первой, сразу возле двери, лежала на продавленной кушетке тетя Ира. Закинув правую руку за крутое бедро, левой она доставала семечки из стоявшей перед ней синей эмалированной миски. С губ свисала шелуха. Не переставая грызть семечки, она пристально смотрела на вошедшего, пока тот не осознавал, что смотрит она не на него, а на экран телевизора, стоявшего на холодильнике у двери. В центре комнаты находился круглый стол, сжатый с боков сервантом, платяным шкафом и воткнутыми между ними стульями, - не гостиная, а миниатюрный склад мебели. Вторая комната отделялась от первой слегка вогнутой фанерной стеной с проемом, завешенным ситцевой занавеской.

Эта комната была еще меньше первой и в ней помещались только диван и еще один платяной шкаф, на котором громоздились до потолка чемоданы. Между чемоданами были втиснуты колонки. Крохотный промежуток между шкафом и стеной был забит всевозможным барахлом, прикрытым точно такой же ситцевой тряпкой, из какой соорудили занавеску. Между диваном и шкафом стояла тумбочка, на которой громоздилось главное Мишино достояние - японские усилитель Marantz и кассетник Akai, похожие на приборы с космического корабля, и вертушка "Вега". На полу возле тумбы стояла картонная коробка с дисками.

Я узнал, что Кононов покончил с собой, за неделю до того, как об этом сказали в редакции. Труп обнаружили в воскресенье, когда запах разложения выбрался в коридор. Тетя Ира несколько дней шморгавшая носом в поисках объяснения сладковатой мути в воздухе, встала, наконец, со своего диванчика, прошла к двери соседа и приложилась на секунду к замочной скважине. Пошморгав еще немного, она пошла на улицу, чтобы из телефона-автомата вызвать милицию. Своего телефона у Климовецких не было.

Мы с Мишей возвращались со сходняка и разминулись с Кононовым в подъезде. Его вынесли на носилках, накрытых зеленым ватным одеялом с прогоревшим от утюга черно-коричневым пятном на углу. Из-под одеяла торчали края простыни, которой сначала прикрыли труп.

- О-па, жмурика понесли, - сказал Миша. - Интересно, откуда он у нас тут взялся?

Мы поднялись по узкой деревянной лестнице на второй этаж и в коридоре столкнулись с милиционером.

- По какому делу? - спросил мент, доставая из кармана брюк желтую пачку "Сальве".

- Живу я тут, - сказал Миша, направляя плечо в промежуток между ментом и стеной.

- Стоять! - заслонил дорогу мент. - Не слышишь, что спрашивают?

- А че спрашивают? - Окрик заставил моего дружбана притормозить. - Ты спросил, я ответил. Живу тут.

- Фамилия как?

- Ну, Климовецкий.

- Ничего подозрительного у соседа не замечал в последнее время?

- У какого соседа?

- У тебя здесь сколько соседей?

- Э-э... - посчитал в уме Миша. - Ну, один. Вовик. Это что, его вынесли?!

- Вот я тебя и спрашиваю, ты за своим Вовиком ничего подозрительного не замечал?

- Да я его вообще видел раз в месяц. А что случилось-то?

- Кончил с собой твой Вовик.

Мент выпустил струю дыма и повернулся ко мне.

- А ты кто?

- Я товарищ его.

- Кого его?

- Климовецкого.

Мент молча пропустил нас и потопал к выходу.

Когда мы вошли в квартиру Климовецких, тетя Ира продолжала начатый с невесткой разговор:

- Что ты хочешь? В такую жару он просто потек.

- Фу, мерзость, - ответила Света и, повернулась к Мише. - Представляешь, наш дегенерат перерезал себе вены!

- Жить надоело, что ли? - удивился Миша.

- Следователь говорит, что он уже где-то неделю тут вонял. Я все время слышала запах, только не могла понять, откуда он. Завтра пойдешь в ЖЭК, скажешь, что мы въезжаем в эту комнату.

- А на каком таком основании?

- Скажешь, жена беременна.

- Я не понял! Ты что, беременная?

- А ты что, против?

- Что значит против? Я знать хочу!

- Нет, я не беременна, но мама говорит, что может пойти к своей врачихе и та даст справку. За десяточку. Да, мама?

- Ага, - подтвердила тетя Ира, сплевывая шелуху.

- Ну и что ты будешь делать с этой справкой?

- Что?! У нас на троих две комнаты общей площадью 15 метров, а на человека полагается четыре метра. Если нас будет четверо, то нам не будет хватать одного метра до нормы. Понял?

- Большое дело - один метр! Это по 25 сантиметров на нос.

- Да, а то ты их не знаешь? Им надо будет кого-то сюда вселить, они миллиметры считать будут.

Откинув занавеску, Миша вошел в свою комнату и, присев на корточки, включил аппаратуру.

- Димон, иди сюда.

Я прошел к нему и сел на краю незастеленного с ночи дивана.

- Мама, а можно взять справку, что у меня двойня? - не успокоилась Света.

- Светуня, я же тебе говорю, нам и одного хватит, - ответила тетя Ира.

- Нет, ну просто, чтобы уже наверняка. А врач вообще может установить на четвертом месяце, что у тебя двойня?

- Дадим врачихе четвертак, она тебе пятерых установит, - ответила свекровь.

- Правильно, а когда тебя спросят, где весь этот выводок, что ты им тогда скажешь? - подал голос Миша. - Цыгане украли? Или мы их в ведре утопили, чтобы не вякали по ночам?

Света, между тем, повернулась боком к зеркалу в двери шкафа и выкатила живот. Она была худая, как глиста. Глистоватость, видимо, была тем качеством, которое позволило тете Ире принять невестку на свою крохотную жилплощадь. С такой можно было жить в тесноте и не в обиде. Места она не занимала. Взяв висевшее на ручке холодильника кухонное полотенце, Света скрутила его и сунула под халат. Снова выкатила живот. Получилась беременная глиста.

- Миша, надо будет позвать дворничку, чтобы она там убрала, и сразу начнем ремонт. Дашь ей десяточку.

- Десяточку дворничке, четвертачок врачихе, - недовольно заметил Миша. - А сами вы хоть что-то можете сделать?

- Ты хочешь, чтобы я своими руками убирала этот гной, да? - спросила Света. - А потом бралась за тебя?

- Помоешь с мылом и возьмешься.

В этот момент мои друзья походили на кладбищенских вурдалаков, делящих богатый склеп. До его прежнего обитателя дела им не было.

- А чего он покончил с собой? - спросил я.

- А хрен его знает, - пожал плечами Миша. - Дегенерат он и в Африке дегенерат.

- Может, любовь несчастная, - предположила Света. - К нему тут ходила одна.

- Ага! Любовь! - подала голос тетя Ира. - Я ее знаю. Проститутка валютная.

- Откуда у него деньги на валютных? - усомнился Миша.

- Может, она ему по любви давала, - предположила Света. - Меня лично одно возмущает. Ты хочешь покончить с собой, пойди и утопись в море! Чтобы потом никто не возился с твоим вонючим трупом!

- Так трупешник же потом все равно всплывет, - сказал Миша.

- Ну и что?

- А то, что все равно кому-то надо будет с ним возиться.

- Положи кирпич в трусы и не всплывешь! - нашлась Света. - А главное, напиши объяснительную записку, чтобы людям из-за тебя не морочили голову.

- Так, все, - сказал Миша. - Дай послушать музыку.

- Опять музыка, - недовольно сказала Света. - Как ребенок со своей музыкой. А что ты наменял?

Миша протянул ей обложку Sheffild Steel Джо Кокера, за который отдал Infatuation Рода Стюарта. С идеологической точки зрения это был очень хороший обмен. Стюарт был списочным эротоманом, а Кокер нет. Судя по фотографиям на дисках, он был алкашом, но наши культуртрегеры с этим готовы были смириться. У нас своих было хоть отбавляй. Света уселась рядом со мной на диван, сложила ноги по-турецки и стала рассматривать обложку.

- Последний?

Этот вопрос меня раньше сильно доставал, поскольку для большинства слово "последний" отражало качество диска. Прошлогодний альбом, альбом десятилетней давности в сравнении с последним всегда проигрывал. Потом до меня дошло, что в своей привязанности к року 70-х я сильно отстал от жизни. Музыка менялась, и это особенно остро ощущали те, кто не слушал ее, а танцевал под нее. Их не интересовало ничего, кроме ритма, ну и еще характера звука. 80-е были веком электроники. Даже барабаны стали электронными. Чем и объяснялась популярность Modern Talking или C.C. Catch, которую Миша называл, с присущим ему стремлением к простоте жизни, "Соси квэч".

- Ну! - с гордостью ответил добытчик Миша крохотной хозяйке маленького дома.

Звукосниматель опустился на черную массу, в динамиках послышался хруст выскользающей из-под иглы пластмассы, затем размеренно и звонко застучал барабан, начал вить упругое кружево бас. Кокер запел:

I don't need no one to make my bed

I don't need no one to rub my head

I don't need no one to do me wrong

I don't need no one to sing my song

- Ништяк, а? - сказал Миша, счастливо улыбаясь. - Там одна царапина была, если она сейчас стукнет, я его в следующий раз убью на хрен.

Угроза относилась к бывшему владельцу диска, который утверждал, что царапина - поверхностная.

When you left me it was for the first time

When you left me I was in a bad state of mind

I couldn't think, I couldn't drink, I couldn't eat

It's been four whole days, I haven't had no sleep

Света отложила обложку и, прикрыв блаженно глаза, ударяла ладонями по бедрам в такт музыке.

Baby, baby look what you done - Тч!

Baby, baby look - Тч! - what you done - Тч!

- Убью гада, - сказал Миша темнея лицом. - Убью на хрен, я же знал! Я ему идеального Стюарта отдал, идеального, блин!

- Дай побольше давление на иглу, может она проскочит, - предложил я, но у Миши было такое лицо, словно он уже готов был бежать назад в парк, чтобы вернуть своего Стюарта.

(Продолжение следует.)

Рис. Алексея КОСТРОМЕНКО.