Номер 17 (1506), 25.06.2020

По просьбам читателей мы публикуем новые главы из воспоминаний Бориса БОГАЧЕВА, полковника в отставке, заслуженного юриста Украинской ССР и Молдавской ССР. Предыдущая публикация "Я прошёлся по войне, и она прошлась по мне" — в "Порто-франко" от 18 июня с. г.

НАСТУПЛЕНИЕ

В наступлении 12 июля 1944 года на 1-м Украинском фронте принимали участие 15 армий. Для сравнения: в Первой мировой войне всё русское войско состояло из 13 армий.

В состав фронта входили 80 стрелковых и кавалерийских дивизий, 10 танковых и механизированных корпусов, 4 отдельные танковые и механизированные бригады, чехословацкий пехотный корпус, 10 инженерно-саперных бригад. Всего 2806 самолетов, 1614 танков, 13900 орудий и миномётов, всего 843 тысячи человек. Для сравнения: Наполеон, когда он нападал на Россию в 1812 году, имел армию в 500 тысяч человек.

Это наступление считалось стратегическим, т. е. имеющим решающее влияние на исход войны.

В этой воинской операции 246 полкам, бригадам, дивизиям, корпусам были присвоены почетные наименования "Львовских", "Висленских", "Сандомирских", "Чистоховских", "Рава-русских", "Дрогобычских". 353 воинские части были награждены орденами, 160 воинов удостоены звания Героя Советского Союза.

Направление наступления нашего батальона было на город Горохов Волынской области. До нас Горохов четырежды освобождался от немцев: в 1943 году — оуновцами, в феврале 1944 года партизанским отрядом генерала Наумова, потом батальоном партизанской дивизии генерала Вершигоры и в апреле 1944 года — 389-й Бердичевской Краснознаменной стрелковой дивизией, которая через несколько дней вынуждена была оставить город под натиском немцев.

О напряженности боев за овладение городом Горохов свидетельствует такой факт, что только 389-я стрелковая дивизия уничтожила свыше двух тысяч гитлеровцев. За это командиру дивизии полковнику Колобову Л. А. было присвоено звание Героя Советского Союза. Такое же звание было присвоено за бои у города Горохов командиру 136-й стрелковой дивизии полковнику Мещерякову М. М., а также начальнику политотдела 150-й танковой бригады полковнику Столярчуку Ф. Б., погибшему 14 июля под Гороховым при отражении атаки 120 немецких танков.

Велики были и наши потери. После войны на воинском мемориале вечной славы Горохова на мраморной стене были высечены фамилии более двух тысяч погибших бойцов и командиров, в том числе и 30 человек из нашего батальона.

ПОЖАР. БОМБЕЖКА

Вечером 13 июля 1944 года наш штурмовой батальон, продвигаясь к передовой линии фронта, проходил через только что взятый с боем нашими войсками город Горохов. Центр города был объят пожаром. Картина ошеломляющая.

Мы шли по улице шириною метров 30. Справа и слева жарким пламенем полыхали деревянные дома и постройки. Было светло, как днем. Нестерпимый жар, дым и копоть, раскаленным воздухом дышать было трудно. Казалось, вот-вот от жары вспыхнет наша одежда.

Огонь бушевал в домах. С грохотом рушились стены, крыши и перекрытия. Огненные языки пламени то с треском взвивались ввысь, то почти касались нашей колонны, слепили глаза. Летели головешки, разбрасывая вокруг себя потоки ярких искр. Пламя выплескивалось из окон и дверей со шлейфом черного дыма, как бы преграждая нам путь. В треске и гуле пламени, рушившихся стен и потолков слабыми казались доходившие до нас звуки идущего вблизи боя.

Пожар никто не тушил. Жителей не было видно. Только выбравшись из этого ревущего моря огня на окраину города, мы облегченно вздохнули. Я подумал: таким, наверное, представляется ад.

На другой день, выполняя какое-то поручение командира батальона, я оказался на площади в центре города. Послышался мощный прерывистый рев. Внезапно на город налетела девятка вражеских пикирующих бомбардировщиков "Юнкерс-87", сопровождаемых истребителями "Мессершмит". Посчитав, что убежать уже нельзя, я быстро впрыгнул в вырытую кем-то ранее стрелковую ячейку — так называется окоп лежа. Голова и тело было немного ниже уровня земли.

С душераздирающим воем включенных сирен самолеты стали пикировать. Площадь города была хорошо видимой для них целью. Вниз полетели черные тушки. Бомбы летели, как казалось, прямо на меня, привораживая взгляд и парализуя волю. Я закрыл глаза и сжался в комок, ожидая первого взрыва. Шли томительные, бесконечно долгие секунды. Сердце учащенно билось. Самолеты сбросили бомбы буквально на наши головы.

От взрывов бомб, слившихся в сплошной грохочущий гул, земля тряслась, как в лихорадке. Неприятный запах взрывчатого вещества. Едкий дым. Градом сыпались рядом осколки, а падающие на меня комья опаленной взрывами земли заставляли каждый раз вздрагивать. Мне казалось, что раскололось небо, и из него хлынула лавина бомб и пуль. Вражеские самолеты, как стая хищников, пикировали один за другим, проносясь чуть ли не над головой. Жду смерти. Время застыло. Нет солнца, нет неба. Есть только чувство конца. Душа парализована. Пролетая над площадью, самолеты стреляли из крупнокалиберных пулеметов. Пули ложились рядом, взрыхляя землю. Как ни старался, никак не мог унять нервную дрожь.

Потом звенящая тишина. Тут и там занялись пожары. Раненые взывают о помощи. Страшная картина, которую нельзя забыть! И на сей раз смерть, стоявшая рядом, только опалила меня своим дыханием. Воронки от бомб были семь метров диаметром и два метра глубиной. По опыту я уже знал, что вес каждой такой бомбы 250 килограммов.

Страшно подумать, что погибнешь от бомбежки. Уж очень обидно: ты лежишь, стараясь в землю втиснуться, а он, фашист, падла, видит тебя и твою беззащитность, злорадствует и норовит всадить в тебя бомбу. Умереть не обидно в открытом бою. Как сказал поэт: "Он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу". А вот так помирать и страшно, и обидно. Становится понятным, когда при начислении военной пенсии один фронтовой месяц засчитывается за три месяца службы. Ротная медсестра Юлия Друнина изложила испытанные мною чувства в стихах:

"Мы лежали и смерти ждали —

Не люблю я равнин с тех пор...

Заслужили свои медали

Те, кто били по нас в упор, —

Били с "мессеров", как в мишени.

До сих пор меня мучит сон:

Каруселью заходят звенья

На распластанный батальон.

От отчаянья мы палили

(Все же легче, чем так лежать!)

По кабинам, в кресты на крыльях,

Просто в господа бога мать".

После бомбежки ты в каком-то оглушенном состоянии — вроде ты жив, а вот насколько невредим, сказать трудно. Тут подходила известная среди офицеров-фронтовиков рифмованная присказка: "Ты после боя, что живой — не верь! Проверь на месте ли конечности, и голову, и... проверь!"

ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ НАШЕГО БАТАЛЬОНА

Выполнив поручение командира, я возвратился в батальон, который в поле занял вырытую до нас (видимо, немцами) траншею в 800 метров западнее Горохова. Я разослал своих разведчиков разузнать обстановку вокруг и по их возвращении доложил командиру батальона майору Калинюку, что справа от нас расположился на ночь штаб 389-й стрелковой дивизии. Впереди с километр находится лежащий в цепи и окопавшийся стрелковый батальон майора Батышева С. Я. Батальон входит в 545-й стрелковый полк, который с рассветом намерен продолжать наступление. (Кстати, майору Батышеву С. Я. за освобождение города Горохов присвоят звание Героя Советского Союза, а после войны он станет академиком Академии педагогических наук в Москве.)

Задача нашего батальона заключалась в том, что мы должны были обеспечить в инженерном отношении продвижение 389-й стрелковой дивизии, которая в наступлении находилась в составе 3-й гвардейской армии на острие главного удара правого крыла 1-го Украинского фронта на Рава-Русском направлении.

К ночи, уставшие за напряженный день бойцы тут же уснули на дне окопа, кто сидя, кто на корточках или полулежа. Я и еще два лейтенанта решили спать на траве рядом с бруствером окопа, но со стороны противника иногда посвистывали над нами шальные пули, и мы, решив не рисковать, тоже спустились в окоп.

Немного начало светать. Тут по окопу, задевая нас ногами, пробежал боец из дозора, что был у дороги, ведущей в наш тыл. Встревоженным голосом он сообщил командиру батальона, что на дороге в наш тыл идут немцы. Услышав это, я выглянул из окопа и заметил идущую по дороге серую массу людей. Через некоторое время командир батальона, посовещавшись со своим заместителем по строевой части капитаном Горшковым и начальником штаба старшим лейтенантом Веселовым, передал по цепи команду, которую продублировали своим подчиненным командиры бывших тут двух рот (третья рота была на задании в другом месте), командиры взводов и отделений: "На дороге противник, приготовиться к атаке, вкрутить взрыватели в гранаты, развернуть боевое красное знамя! Батальон! За мной! В атаку! За Родину! Вперед! Ура-а-а!!".

Как наяву, этот бой у меня всегда перед глазами. Такое запоминается на всю жизнь. Все мы с оружием наготове выскочили из окопа и устремились к дороге. Красное знамя развивалось впереди. Сплошной автоматный и пулеметный ливень внезапно обрушился на неприятельскую колонну. Кое-где слышны были взрывы гранат и громкие выстрелы из противотанковых ружей, бывших у нас по одному в каждом взводе. Все это сливалось с оглушающим и продолжительным криком "Ура-а-а!". Наши полторы сотни бойцов, бегом приближаясь к гитлеровцам, били в упор.

Немцев, находившихся на дороге, мы часть побили, другие рассеялись. Потом по команде развернутой цепью мы стали двигаться по направлению к городу, на восток. Однако враг постепенно пришел в себя. В нас стали стрелять из автоматов и пулеметов.

Вскоре стали разрываться снаряды из находившихся где-то недалеко немецких танков. В то же время со стороны города по нам стала вести огонь из автоматов и пулеметов залегшая там немецкая пехота. По команде мы снова ринулись в атаку навстречу свинцовому ливню огня. Две радистки из моего взвода, Крылова и Ганина, впервые попали в настоящий бой. От страха у одной отнялись ноги, и радисты из ее отделения волокли ее за руки по полю. У другой пропал голос. (Через два дня после боя все это восстановилось.) Радиостанцию и батареи питания к ней они бросили в поле.

В атаке я бежал впереди взвода, будучи в большом нервном напряжении, как сейчас говорят, в стрессовом состоянии. Бежал туда, откуда стреляли мне прямо в лицо, в грудь, в сердце. Кто-то сраженный насмерть падал навзничь, раненые кричали и звали санитаров. Останавливаться в атаке было нельзя, т. к. если мы остановимся и заляжем, то немцы на чистом поле нас всех перестреляют.

Тут я заметил, что один боец моего взвода, Чернявский, дней десять тому назад прибывший к нам с пополнением и уже замеченный в недисциплинированности и хвастовстве своими боевыми подвигами, побежал в сторону от нас, несмотря на мои окрики. После боя мы нашли его убитым метров в двухстах от того места, где он уклонился от нас.

Я бежал с пистолетом в руке. Впереди бежавший солдат упал. Я сравнялся с ним, солдат кричит мне: "Стреляй немца впереди, у меня заел автомат, а немец свой автомат перезаряжает". (Грунт в окопе, где мы ночевали, был песчаный, песок попал в скользящие части автомата и вывел его из строя.)

Метрах в 15 я увидел лежавшего в траве немца. Мысль в минуты опасности работает удивительно четко. Тут же я выпустил в него все семь патронов, бывших в магазине моего пистолета марки "ТТ". Все семь потому, что я был в напряжении, рука дрожала после бега, и не было уверенности, что могу в него попасть первыми пулями. Поскольку немец не двигался, я тут же подбежал к нему. Он был мертв. Одна пуля попала ему прямо в переносицу. Мимолетно взглянул на убитого: молодой, лет 25, бело-русый и безусый парень, добротная униформа мышиного цвета, на мундире — нагрудные и нарукавные нашивки, сапоги с широкими короткими голенищами, куда заткнуты запасные рожки от автомата, широкий ремень с пряжкой, на которой значилось "Gott mit uns" — "С нами бог". Рядом с убитым — автомат и граната с длинной деревянной ручкой.

Выхватив из кармана его документы, взяв его автомат "Шмайссер" с запасным рожком, я побежал дальше. Прорвав немецкую цепь, мы прибежали к окраине города. Многих среди нас не было. Тут же, укрепляя оборону, находился и отступивший ночью к городу наш стрелковый полк и 45-миллиметровые орудия истребительно-противотанковой батареи полка.

14 июля 1944 года. Дата, оставшаяся в памяти на всю жизнь как у меня, так и бойцов нашего батальона. Здесь, под Гороховым, я впервые увидел смертельного врага лицом к лицу и с оружием в руках. Такое было дано далеко не всем, кто был на фронте.