Номер 22 (767), 10.06.2005

"Начинаю почитать наших книгопродавцев", – это из письма А.С. Пушкина князю Петру Андреевичу Вяземскому, поэту и литературному критику, взявшему на себя издание пушкинской поэмы "Бахчисарайский фонтан". В конце 1823 – начале 1824 года он продал рукопись Пушкина московскому книготорговцу А.С. Ширяеву за 3000 рублей. И вот уже Александр Сергеевич, впервые вкусив в Одессе от литературного хлеба, дает отповедь правителю канцелярии генерал-губернатора Воронцова Александру Ивановичу Казначееву – в ответ на предложение последнего "о покровительстве и о дружбе" с графом Воронцовым... Во-первых, отвечает поэт: "Это две вещи несовместимые..." А во-вторых, пишет Пушкин, и это, конечно, главное: "Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это, – самый трудный шаг сделан..."

Трудно сказать, что здесь победило: высокий ли по тем временам гонорар, хотя известно, что Иван Иванович Козлов (1779-1840), поэт-романтик и опять же один из поэтических протеже Вяземского – блестящий гвардейский офицер, завсегдатай танцевальных салонов, в 40 лет потерявший зрение и занявшийся литературой получал за каждую поэтическую строчку 5 рублей золотом. В те времена это был самый высокий гонорар в литературе российской. Царский двор был от него без ума. Все тогдашние музыкальные салоны восхищались его "ВЕЧЕРНИМ ЗВОНОМ" – вольным переводом из Томаса Мура, положенным на музыку автором небезызвестного "Соловья" А.А. Алябьевым, А.Т. Гречаниновым и другими. А его романтическая поэма "Чернец", написанная в подражание Жуковскому, удостоилась перстня с бриллиантом с пальчика императрицы.

И все же первым профессиональным писателем Российской Империи стал Александр Пушкин, а отнюдь не Иван Козлов. Он навсегда увековечил этот факт своим гениальным "РАЗГОВОРОМ КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ", написанным, правда, уже после отъезда из Одессы в селе Михайловском в 1824 году. Но, безусловно, одесские торговые флюиды еще во всю продолжали действовать.

Иначе откуда бы взяться этим афористическим строкам искусителя-книгопродавца:

"Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим"...
"Лорд Байрон был того же мненья;
Жуковский то же говорил,
Но свет узнал и раскупил
Их сладкозвучные творенья"...

И – наконец – апофеоз ПРОДАВЦА всех времен и народов и ОПРАВДАНИЕ, лучше САМООПРАВДАНИЕ для всех пишущих:

"НЕ ПРОДАЕТСЯ ВДОХНОВЕНЬЕ,
НО МОЖНО РУКОПИСЬ ПРОДАТЬ".

И резюме ПОЭТА: "Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся."

Итак, условившись с "книжником" (так в первой четверти XIX века называли книгопродавцов) о цене, литератор продавал рукопись. Одесские пушкиноведы, насколько мне известно, так и не узнали, родственник ли московский книжник А.С. Ширяев нашему одесскому Ширяеву. Во всяком случае, известный одесский краевед и пушкинист Константин Саркисович Саркисьян в своей книге "ОДЕССКИЙ ГОД ПУШКИНА" пишет об этом с осторожностью: "...Здесь, наряду с иностранными, имелась уже и русская книжная лавка, принадлежавшая купцу Ширяеву, может быть, родственнику известного московского книгопродавца Ширяева" (выделено мной – А.Ш.).

Мы никоим образом не собираемся нарушать эту предположительную интонацию – ни про-, ни контра-, а хотим лишь расширить информацию... Дело в том, что в те годы Ширяев был не единственным в Одессе купцом, что торговал книгами. Известный советский историк музыки, ученый-музыковед Василий Васильевич ЯКОВЛЕВ в своем обширном очерке о Николае Дмитриевиче КАШКИНЕ, музыкальном писателе и деятеле музыкального просвещения, профессоре Московской консерватории, говоря об его отце, упоминает о том, что он "сумел организовать постоянную книжную торговлю в Одессе и Таганроге и, неконец, в своем родном городе Воронеже".

Личность Дмитрия Антоновича КАШКИНА настолько незаурядна, что о нем стоит рассказать подробнее...

"Владелец книжной лавки , – говорит Василий Яковлев, – происходил из казачьей семьи, с Дона, но родился в Воронеже и первоначально вел по наследству торговлю хлебом". Так, надо думать, он попал в Одессу, где и организовал в начале XIX века постоянную книжную торговлю, – благо конкурентов, кроме вышеозначенного Ширяева, у него в нашем городе не было. Дмитрий Антонович, находясь в дальних разъездах еще по хлебному делу, проявлял тягу к чтению и самообразованию, а заделавшись книжником, и вовсе овладел литературным языком, обнаружив "поэтические склонности", как тогда говорили. Кроме того, он – опять же самоучкой – выучился рисовать, играть на гуслях и даже на фортепьяно. Минуя детали, изложу дальнейшее в общих чертах...

Книжная лавка Д.А. Кашкина стала "просветительным центром" поначалу в Одессе, а потом – с середины 20-х годов – в Воронеже. Тут, как пишет Василий Яковлев и другие биографы поэта-песенника Алексея Васильевича Кольцова (1809-1842),наш книжник "обратил внимание на плохо одетого и невзрачного мальчика, усердно читающего книги, познакомился с первыми поэтическими опытами подростка, подарил ему пособие для изучения стихосложения, давал советы и бесплатно ссужал книгами". Недаром в единственном прижизненном издании "СТИХОТВОРЕНИЙ КОЛЬЦОВА" (1835) среди 18 произведений воронежского самородка было и "ПИСЬМО к Д.А. КАШКИНУ" (1829). Кстати, ровно половина из этих стихотворений, т.е. девять, стали песнями. Необычайному успеху кольцовских песен способствовало то, что музыку к ним писали такие замечательные композиторы, как М.А. Балакирев, А.Е. Варламов, А.Л. Гурилев, М.П. Мусоргский и др.

Водил дружбу одесско-воронежский книжник и с другим замечательным воронежским поэтом Иваном Саввичем НИКИТИНЫМ (1824-1861), открывшим также в конце 1850-х годов свой книжный магазин в Воронеже. В творчестве Никитина песни занимали гораздо меньше места, чем у Кольцова, тем не менее, в тогдашних песенниках частенько встречалась "Песня бобыля" ("Ни кола, ни двора..."), положенная на музыку известным польским композитором Станиславом Монюшко. Да и песня сумасшедшего из стихотворения "Хозяин" – "На старом кургане в широкой степи...", положенная на музыку композитором В.С. Калинниковым, в свое время пользовалась большой популярностью.

Мы потому так подробно останавливаемся на музыкальной части нашего рассказа, что старший сын Дмитрия Антоновича Кашкина (а было у него 6 сыновей и дочь) Николай Дмитриевич КАШКИН сделал поистине головокружительную карьеру в музыке, не имея никакого систематического музыкального образования.

Когда отец Николая временно потерял зрение – это продолжалось 5-6 лет – двенадцатилетний мальчик вынужден был заняться делами книжной лавки, чтобы прокормить семью. Мать его была из крепостных и плохо знала грамоту, хотя, как замечает Василий Яковлев, "приобрела с годами такое развитие, что могла вести беседу с разного уровня покупателями и посетителями библиотеки (магазин... был одновременно и библиотекой)".

Во времена Пушкина, как известно, Одесса (если верить тогдашней местной прессе) уже имела клуб "Ресурсы" с "кабинетом для чтения" и "Хаджибейский клуб" с "кабинетом для чтения периодических изданий" (К.С. Саркисьян). А через 70 лет энциклопедия Брокгауза и Ефрона упоминает, как одну из культурных достопримечательностей города, Биржевую площадь "с зданiями думы, городской публичной библiотеки и англiйскаго клуба (перед зданiем думы памятник-фонтан А.С. Пушкина)".

В 1894 году Одесса торжественно праздновала свой столетний юбилей. Среди многочисленных изданий, посвященных этой знаментельной дате, стоит обратить внимание на работу А. Кирпичникова "Из исторiи умственной жизни Одессы", помещенную в "Очерках по исторiи новой русской литературы", СПб. 1896 и его же "Столетiе Одессы" ("Историческiй Въстникъ", 1894, авг.). В том году в Одессе насчитывалось 30 типографий, выпускающих в год до 600 оригинальных сочинений, в количестве до 1 млн экз.: на русском языке – 79 %, на французском – 1,65 %, на немецком – 6,9 %, на еврейском – 5 % и на остальных – 7,45 %.

Но вернемся к нашему книжнику, вернее, к его однофамильцу или родственнику Александру Сергеевичу Ширяеву, умершему в 1841 г. – московскому издателю и книгопродавцу. О нем упоминает Александр Герцен в части первой своих мемуаров "Былое и думы" – "Детская и университет" (1812-1834), когда в главе VI пишет о своем университетском товарище Вадиме Пассеке (1808-1842), историке и этнографе. "Проходя мимо лавки Ширяева, – пишет Герцен, – ему пришло в голову спросить, не продал ли он хоть один экземпляр его книги..."Очень рад вас видеть, – сказал ему Ширяев, – от петербургского корреспондента письмо, он продал на триста рублей ваших книг, желаете получить?" И Ширяев отсчитал ему пятнадцать золотых"...

В те времена, когда не было ни Союзов писателей, ни писательских профсоюзов с фешенебельными писательскими клубами, книжные лавки были и местом их общения и кредитования, последнее, зачастую, было связано c определенными сложностями – имеется ввиду взаимоотношения с властями. Существовали, как описывают тогдашние историки и этнографы, в частности тот же В.В. Пассек, даже тайные языки, или жаргоны, или условные, искусственные языки – профессиональные языки офеней, т.е. торговцев, главным образом странствующих, они возникли еще в средние века и продержались до века девятнадцатого. Образец такого условного, тайного языка приводит Мельников-Печерский в своем романе "На горах", он описывает, как в книжную лавку на Нижегородской ярмарке, торгующую, между прочим, и запрещенными старообрядческими книгами, вбегает какой-то паренек и кричит хозяину: "Хлябышь в дудоргу хандырит пельмиги шишлять!" Автор в качестве разъяснения добавляет от себя: "А это он ему по-офенски вскричал: "Начальство в лавку идет бумаги читать". Здесь пельмига – "бумага", "лавка" – дудырга и шишлять – "читать" и т.д.

Знали ли одесский и московский Ширяевы, а также вышеупомянутый Дмитрий Кашкин, этот тайный язык офеней, история умалчивает. Но то, что книжная торговля в ту пору была делом хлопотным, а иногда и небезопасным, вполне очевидно. Впрочем, все дело в одесских торговых флюидах. Если они были, дело спорилось.

Анатоль ШАХЛИЕВИЧ.