Номер 05 (750), 11.02.2005

2. ПАСТОРАЛЬ В ПЕСНЯХ ГРУЗИИ ПЕЧАЛЬНОЙ

(Окончание. Начало в № 4.)

— Отождествляете ли вы себя со своими героями?

— Я в оcновном снимаю фильмы о заблудших людях. А так как в каждом из нас есть отход от намеченного Господом Богом пути, то все мы в какой-то мере заблудшие. Просто одни отходят от прямой дороги, а потом возвращаются, другие нет. Я отождествляю себя с моими персонажами, даже с самыми мерзкими. Все они разбойники, а я люблю, когда люди-разбойники, мне они интереснее и симпатичнее тех, кто всегда соблюдает правила приличия. Помните: "Было 12 разбойников, и их атаман Кудеяр"? Помните, как совесть у него пробудилась? Люди возвращаются на праведный путь, потому что у них есть орган, такой же реальный, как рука или нога, – его в народе называют "совесть". Но если взять глубже, это то, во что мы верим, это Бог. Совесть грызет, мучает человека, хотя человек борется с ней... Недавно я был на интересном большом форуме бывших премьеров разных стран. Форум проходил под эгидой Горбачева. Бывшие премьеры собрались, чтобы поучать нынешних премьеров, чтобы уберечь их от своих ошибок, которые принесли им разочарования и сожаления о содеянном. Словом, совесть...

— О ком или о чем вы сейчас хотите снимать?

— Меня в данный момент интересует человек, потерявший свою функцию. То есть люди, утратившие власть, привычный мир, свои привычки.

У Марка Твена есть чудесное произведение "Принц и нищий". Принц, лишенный привилегий и защитной скорлупы, вдруг оказывается среди обычных людей, страждущих, бедствующих, и какие качества вдруг в нем появляются.

— Вы хотели бы снять фильм о Сталине?

— Сталин непростой персонаж. Я не могу хладнокровно относиться к той холопской волне, которая может обвинить одного человека во всех несчастьях, в беде, обрушившейся на народ, участвовали все, с радостью, яростью, наслаждением. Все пытки, доносы и истязания проводились не по повелению, а по какому-то дьявольскому совпадению дозволенного с собственными желаниями и жестокостью. Вспомните булгаковскую "Дьяволиаду", она не просто так написана. Все происходило по странному внутреннему желанию распоясавшихся людей. Возможно, сказалось то, что в России долго люди были под крепостным правом. Недаром так актуальны сегодня произведения Гоголя и Салтыкова-Щедрина, в частности, мой обожаемый "Город Глупов". Это ведь копии того, что происходит сейчас.

— Должен ли, по вашему мнению, художник пытаться что-то изменить в том, что происходит?

— Ни в коем случае. Художник никогда не должен описывать то, что у него перед носом. Он должен суммировать некоторый опыт, обобщать то, что происходит во всем мире (Kомментарий Е.К.: У Андрея Битова есть в книге "Семь путешествий" глава "Три Грузина". Один из них Отар Иоселиани. Вот цитата из Битова, посвященная О.И.:

"Подлинные художники неизменно современны, даже если они пишут исторические полотна, или предаются фантазии, или ощущают мир до полных абстракций. Они неизбежно современны, потому что выражают время, себя в этом времени, и в форме ли отрицания, в форме ли побега, в форме ли мечты, но выражают именно это мгновенье общей жизни, что делает их впоследствии неподражаемыми и неповторимыми. Именно такого рода редкий художник Отар Иоселиани. Это современный художник уже успевший много рассказать о современном состоянии мира, открывающий художественную формулу времени и закон образов с такой же точностью, с какой делается новое научное открытие, но с той возвышающей разницей, что кроме того, что этот закон действовал всегда, а мы его до сих пор не знали (как в науке), а внутри его, открыв и тот закон, который действует сейчас, которого, может быть, вчера еще не было".

И раз уже приведена одна цитата из Битова об Иоселиани, трудно не процитировать еще:

"О подлинном мастере говорить трудно, хотя бы потому, что он сам все сказал". И это тоже об Отаре Иоселиани.)

— Но даже, если снимаешь то, что вроде бы у тебя перед глазами, то не всегда твоя картина соответствует тому, что происходит на самом деле. Она соответствует тому, что вселяло в меня радость или тревогу, и для сего я этот фильм делал. У каждого из нас образ того, что нам любо, и что нам дорого, может быть другим. Я не могу сказать, что я создал образ Грузии, которая была бы дорога всем. Любой предмет, какой бы вы ни взяли, выглядит для вас так, а для другого иначе. Трехмерное пространство, в котором вы видите предмет, для каждого свое. Но кинофильмы, созданные в определенную эпоху, пусть раздавленные и искореженные гребнем цензуры, все равно отражают какое-то время и состояние. Старые, картины – это много разных точек зрения на то, что происходило в то время. В итоге они суммируются в картину эпохи.

— Вы упомянули цензуру. Как вы относитесь к засилью насилия и порнографии на экране?

— Цензура была неплоха с одной стороны: она не давала распоясываться. Кровожадность нынешнего кинематографа воспитана долгими усилиями Голливуда. Этот стандарт, как вечно работающий механизм, вселился в молодых людей. Его непрерывно подпитывают. И чем жестче ситуация, чем бестыдней, тем больше поставщиков этого барахла собирают себе в карман денежек. Пусть собирают – это все равно все сгинет. Долго длиться оно не может. Кинематограф – это макаронная фабрика. Многое из того, что существует сейчас, сгинет навсегда. Ведь не знаем мы имен тех, кто марал бумагу, у кого из-под пера выходили безобразия во времена Шекспира. А Шекспира знаем, знаем Данте, знаем Гомера, Софокла, Аристотеля...

Люди в погоне за сиюминутным, за сегодняшним достатком забывают о той функции, которая на них возложена, делают невесть что. И говорят: "Потом я сниму или напишу настоящее..." Но потом не наступает. Андрей Кончаловский снял "Асю Клячину", ее запретили, и он решил, что так жить нельзя, что пока он будет ставить что-то другое, а вот по-о-том. Но потом не наступило...

— Вы бываете в Тбилиси. Многое в нем изменилось?

— В Тбилиси все как будто похоже на то, что было, и все совсем не то. Меня это очень угнетает. Это стал город, обладающий совсем другой, непонятной мне психологией. Мой родной город! "Перейти Рубикон" – это потрясающее понятие. Такое же точное, как то, что "в одну реку нельзя войти дважды". Пока в Тбилиси все меняется к худшему. Будет ли потом лучше? Когда я смотрю на поколенье, следующее за мной, я ужасаюсь. Они выросли, наблюдая за своими родителями, которые были, как правило, коньюнктузщиками. Родители натворили много бед. Они, как правило, были не чисты на руку. Те, кто сидел в лагерях, убереглись от этой скверны. Это были сливки, самая прекрасная часть народа. Остальные, оставшиеся на свободе в ежовские и бериевские времена, им позавидовать нельзя, они морально покалечены, а дети, глядя на них, все понимают. Дети хорошо усваивают правила поведения в этой жизни, а их внуки хорошо усваивают правила поведения родителей. Единственная моя надежда на то, что мы все перемрем, и вырастет новое поколение, которое никогда этой низости не видело и будет вести себя достойно. Хотя, вряд ли.

— Париж начала 80-х и сегодняшний очень разнятся?

— Я не застал тех кинематографистов, которым поклонялся. Рене Клер, которого я наследовал в своей первой студенческой работе ("Апрель" в 1962 г. – Е.К.), был уже очень стар. Спектакли в "Мулен руж" превратились в автомат. Исчезли афиши, созданные Тулуз Лотреком. Я застал еще какие-то заведения, где стены расписаны завсегдатаями, но в большинстве стены теперь зашиты пластиком. Еще некоторое время существовал клуб "Кастеньо", где можно было встретить приличных людей. Монпарнас превратился в туристскую Мекку. За 20 с лишним лет люди стали замкнутее, осторожнее. У них не хватает времени на общение, лишь на случайные встречи. После войны Париж был другим. У многих не было ванн, порой и клозета, который, чаще всего находился на лестничной площадке или во дворе. Людей тянуло на улицу, в бистро, в кафе, и жизнь шла. Сегодня свои ванна и туалет, а главное, СВОЙ ТЕЛЕЭКРАН ПЕРЕД НОСОМ разобщили людей.

Я не застал ту эпоху, хорошо знаю ее по кино и литературе. Но когда я приехал, город был еще живой.

— Значит сейчас во Франции люди очень замкнуты?

— Люди очень пугливы. Запоры, сложные замки придуманы от страха. И от греха. Человек, который что-то наскреб или наворовал, не будет гостеприимным.

В Грузии есть поговорка: "Абхаз вором не бывает, но если он что-то взял, значит ему это было очень нужно". И отсюда мораль: любого несчастного бродягу надо привести в дом, пусть проспится, а потом вместе опохмелимся.

— Осталось ли в вашей профессии что-то непостижимое и в жизни что-то недостижимое?

(Kомментарий Е.К.: А. Битов, говоря об Иоселиани, отметил особенность профессии режиссера. Она в том, что если у музыканта есть звук, у художника цвет, а у писателя слово, то у режиссера есть только ВРЕМЯ, в котором отражены звук, цвет и слово, которые он должен синтезировать. И при этом оказывается, что кино меньше всего взяло у театра, живописи и литературы).

— "Если бы молодость знала, если бы старость могла". Конечно, есть вещи которые я не умею и не научусь никогда. Например, я не умею работать с компьютером. Я даже не умею печатать на машинке – пишу ручкой. Еcть то, что я хотел бы делать, как делают другие. Я безумно завидую Джойсу: писать так, как пишет он, я не умею. Это для меня недостижимо. Завидую Набокову, Булгакову, Сэллинджеру, создавшему единственный, но замечательный роман "Над пропастью во ржи". Но лучше делать то, что можешь, как можешь, делать легко, а то если тужиться, то можно и лопнуть. Если каждый будет делать что-то свое, то общими усилиями будет создана большая хорошая панорама мира.

Надо помнить слова Козьмы Пруткова: "Нельзя объять необъятное".

Елена КОЛТУНОВА.

Одесса-Киев, октябрь, 2004 г.