Номер 50 (743), 17.12.2004

21 декабря этого года исполняется 125 лет со дня рождения И.В. Сталина. В 1949-м, в связи о 70-летием вождя, известный российский писатель Леонид Леонов предложил ввести с этого дня... новее летоисчисление. Сталин воспротивился. Не исключено, что это была инсценировка, чтобы лишний раз продемонстрировать и величие, и скромность юбиляра...

В книге "Москва. 1937" знаменитого немецкого писателя Лиона Фейхтвангера читаем: "Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмернее поклонение... искренне. Люди чувствуют благодарность, беспредельное восхищение Сталиным за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это благополучие... К тому же Сталин действительно является плотью от плоти народа".

Л. Фейхтвангер не был первым и единственным большим художником, "очарованным" Сталиным. Дьявольскому обаянию поддались автор популярных исторических романов Эмиль Людвиг, знаменитый фантаст Герберт Уэллс, похвалу вождю пропел классик европойского гуманизма Ромен Роллан. Неистовый Анри Барбюс после многочасовой беседы со Сталиным на даче в Зубалово пафосно завершает свою книгу о нем: "Человек, чей профиль изображен на красных плакатах рядом с Карлом Марксом и Лениным, – это человек, который заботится обо всем и обо всех, который создал то, что есть, и создает то, что будет. Он спас. Он спасет. И кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках человека, который бодрствует за всех и работает, человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата".

Известно, что художники сколнны увлекаться, поэтому приведем два примера из политической сферы. Ветеран большевистского лагеря, тертый партиец Владимир Антонов-Овсеенко незадолго до своей казни, совершенной по приказу кровавого Иосифа, восклицает: "Еду в Испанию! Я был у Сталина. Это необыкновенный человек. Какая концентрация воли и ума. Какая колоссальная энергия!"

Спустя два десятка лет совсем другой политик, глобального масштаба деятель, принципиальный, последовательный, непримиримый враг большевизма, Советского Союза и его вождя, прозорливый Уинстон Черчилль писал: "Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все вставали, словно по команде, и, странное дело, держали почему-то руки по швам".

"Вчера на съезде ВЛКСМ сидел в 6 или 7 ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пришел к нему, взял его в передние ряды... Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов, Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали – счастливая! Каждый его жест воспринимался с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой – все мы так и зашептали: "Часы, часы, он показал часы" – потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: "Ах, эта Демченко заслоняет его (на минуту)".

Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью".

Это половодье чувств, это удушье от восторга, это безбрежное счастье лицезрения владели не безмозглым комсомольцем, а 54-летним доктором философских наук, известным писателем, крупным литературоведом, превосходно образованным англоманом, пропагандистом Уолта Уитмена, писавшего в своих стихах слово "Демократия" только с заглавной буквы. И сказано это не на трибуне, прилюдно, не в компании друзей в присутствии возможного (или неизбежного) стукача, не под угрозой опалы или ареста. Вышеприведенная цитата воспроизводит запись, сделанную собственноручно Корнеем Ивановичем Чуковским в его дневнике. Ну как не проникнуться уверенностью, что упомянутый съезд комсомола, как и все другие массовые сталинские представления: митинги, съезды, парады, шествия, общественные суды, выборы, был масштабным театральным представлением, где в окружении статистов, с помощью реквизита (в данном случае – часов) великий лицедей играл свою сценическую роль, зомбируя сознание широчайших масс, истребяляя в душах нравственные сомнения и запреты. Так шел он шаг за шагем к своей заветной и единственной цели – безграничной власти.

"Упивался радостью" общения со Сталиным и Борис Пастернак. Исследователи его творчества и биографы говорят о многолетнем увлечении поэта личностью и деяниями тирана. Завершающим аккордом мистического альянса "поэт – вождь" прозвучал стихотворный цикл Пастернака, посвященный Сталину и напечатанный в "Известиях" 01.01.1936 г. Сам поэт оценил этот цикл как "искреннюю, одну из сильнейших (последнюю в тот период) попытку жить думами времени и ему в тон". Что, он до разгула террора жил в вакууме? Не слышал о Соловках, процессах начала 30-х, коллективизации, раскулачивании, голодоморе? Как и вся страна, слышал и знал. В 1932 году поэт решил вслед за другими коллегами написать книгу о новой деревне. "То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невыразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывающимся в границы сознания. Я заболел. Целый год не мог спать". И вместе с этим – восхищение Сталиным, вдохновенным творцом всего этого ада.

Из многих оценок такой неадекватности отношения больших художников к личности и бесчеловечным деяниям тирана наиболее верным представляется объяснение, данное дочерью знаменитого дипломата Литвинова, Татьяной Максимовной: "Когда я в дневнике Корнея Ивановича читала об их (Чуковского и Пастернака) искренней любви к "вурдалаку", я подумала – ведь это истерика. И еще: что подо всем этим все же был и страх... Сужу по себе, по своему впечатлению, когда единственный раз слышала и видела Сталина, выступавшего на съезде по поводу конституции. Я его обожала! Власть – властность – желание броситься под колесницу Джаггернаута".

Уточним, что истерия – болезнь, проявляющаяся в том числе глухотой, слепотой, помрачением сознания, галлюцинациями, а готовность броситься под колосницу индуистского божества восходит к ритуальным шествиям с жертвоприношениями и самоистязаниями экзальтированных масс.

Широко известно, что Горький оправдывал сталинские карательные акции лозунгом "Если враг не сдается – его уничтожают", не раз славил вождя, очень много сделал для интеллектуальной сталинизации советского общества. А ведь "Буревестник революции" отлично знал нравственную цену этому идолу: "Он, прежде всего, обижен на себя за то, что не талантлив, не силен, за то, что его оскорбляли... Он весь насыщен, как губка, чувством мести и хочет заплатить сторицею обидевшим его... Он относится к людям, как бездарный ученый к собакам и лягушкам, предназначенным для жестоких научных опытов. Люди для него – материал, тем более удобный, чем менее он одухотворен"... Убийственно точную, но неполную характеристику тирана дал Горький.

Назвать Сталина "неталантливым" – ошибка. Дополним оценку писателя впечатлениями жены известного дипломата, революционера ленинской гвардии (ранняя смерть спасла его от участи сотоварищей) Адольфа Абрамовича Иоффе: "Сталина мы видели часто. Мы встречались с ним на премьерах Большого театра, на которые администрация бронировала нам места в ложе. Сталин обычно появлялся в окружении приближенных... Он держался как открытый душевный собеседник, был чрезвычайно общителен и дружески настроен, но во всем этом не было ни единой искренней нотки... В общем, Сталин был актером редкого таланта, способным менять маски в зависимости от обстоятельств. Одна из его любимейших масок – простой, добрый парень, без претензий, не умеющий скрывать своих чувств". Именно актерский талант, виртуозное лицедейство, магия всесилия обеспечили Сталину признание избранных, индуцировала всеохватную истерию. А правду найдем в строчках Анны Ахматовой из "Поэмы без героя":

Ты спроси у моих соплеменниц –
Каторжанок, стопятниц, пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.

Подготовил Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.