Номер 03 (1535), 25.02.2021

Евгений ГОЛУБОВСКИЙ

Есть знаменитая фраза Фёдора Достоевского о том, что вся русская литература вышла из "Шинели" Николая Гоголя.

Я бы продолжил её — вся настоящая одесская журналистика второй половины ХХ века вышла из "Комсомольского племени", потом ставшего "Комсомольской искрой", а сейчас "Порто-франко".

Впервые я зашел в редакцию этой газеты в 1956 году. Повод был не из приятных. Разворот газеты был посвящен "разгрому буржуазной вылазки студента Голубовского", который противопоставил нашему соцреализму французский импрессионизм. Меня принял ответственный секретарь газеты Зиновий Могилевский. Ироничный, мудрый, весёлый.

— Вы недовольны, молодой человек? — потирая руки, улыбался Могилевский. — Это же для вас превосходная реклама. Когда-то за такой разворот нужно было большие деньги платить, а мы так, по доброте душевной. Хотите ответить всем "злопыхателям"? Даю вам сто строк. Обещаю, что не буду их править...

И обещание сдержал. И когда мы прощались, уже была напечатана моя реплика, тихо сказал мне — "Эта вся бодяга рано — поздно, но закончится, приходите в редакцию, начинайте работать".

Так и случилось. Первой заметной публикацией моей в газете стала статья, занявшая газетную страницу, — "Четыре кисти пишут жизнь", где я представил читателям Льва Межберга, Геннадия Малышева, Александра Фрейдина и Славу Божия. Все они со временем станут прославленными мастерами, но тогда это было первое появление их в печати. Премьера.

Тогда-то я познакомился с редактором газеты, который, как я понимаю, вдохнул творческую жизнь в коллектив, отказавшись от процентов, норм выработки, пафоса праздничных лозунгов, а прежде всего ценившего в газете — человека, личность. Этим редактором был Ерванд Григорянц.

В маленькой книжке Ерванда Григорянца ("ИСТИНЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ"), выпущенной в Ереване, увы, после его трагической смерти, есть такая запись:

"Смысл жизни следует искать не в сочинении книг. И даже не в самой жизни. Смысл жизни — в сочинении жизни".

Вот этим как раз и пытался заниматься Ерванд Григорянц. Во времена полнейшего безвременья у себя в газете "Комсомольское племя", он, можно сказать, сочинял жизнь. И в этом помогали ему Зяма Могилевский, Галя Семенова, Белла Кердман...

Сейчас эта книжка притч и строчек из дневника, подаренная мне его сыном Тимуром Семёновым, одна из моих настольных. А тогда я и не знал, что Григорянц и Семенова (она стала со временем редактором журнала "Крестьянка", а потом и секретарем ЦК КПСС) — муж и жена, в редакции все были равны, не было никого равнее других.

Спустя годы, когда я уже работал в штате "Комсомольской искры", мы изредка встречались с ним в Москве, его из Одессы забрали в "Комсомолку", затем он работал в "Литературке".

Помню, Григорянц меня и Юрия Михайлика пригласил в "Националь", на 10 утра, позавтракать. И рассказал старый одесский анекдот, который не раз помогал мне в дальнейшей жизни, учил, что такое интернационализм:

"Умирает старый армянин, глава рода. Стоят внуки, правнуки. Он подзывает сына и что-то шепчет ему.

— Что он тебе сказал?

— Отец завещал: берегите евреев...

— Причем тут евреи?

— Отец сказал, когда покончат с евреями, возьмутся за нас — армян".

Этот анекдот, утверждал Григорянц, родился до второй мировой войны, до фашистского геноцида, но армяне уже хорошо знали, что такое геноцид, — в памяти поколений живет преступление, содеянное партией младотурков. Не знаю, после какого из геноцидов перебрались в Одессу дед, отец Ерванда, человека, создавшего школу журналистов, на которой держались "Комсомольская искра", "Вечерняя Одесса". Но, когда потом в своей жизни я сталкивался с тем, что какой-то народ обижали, грузин, армян, литовцев, я всегда про себя повторял — берегите евреев, так как потом возьмутся за тех же грузин, армян, литовцев...

Когда я пришел уже в штат "Комсомольской искры" в 1965 году, редактором был Игорь Лисаковский, который при Ерванде был замом, а заместителем редактора Игорь Беленьков. Талантливые журналисты, замечательные люди, но, как выразился бы художник Валя Хрущ, — "карты из разных колод".

Лисаковский — энциклопедически развитый, гуманитарий до мозга костей. Привязанности, любовь — оперный театр, особенно — балет и кинематограф. Всё остальное — урожаи, производительность труда, номенклатурные игры — досадная помеха творческой жизни.

Игорь Беленьков — из военной семьи, человек с традициями, тонкий специалист в истории Второй мировой войны, собиратель книг про тоталитарные системы, в частности, про итальянский фашизм. Он был убежден, что с фашизмом еще придется столкнуться и не где-то, а в России, на Украине, и готовился к этому.

Работать с этими очень разными людьми, нередко иронически воспринимавшими друг друга, было очень интересно.

Ведь газета, выходившая на украинском языке в русскоязычном городе, выросла до тиража в 100000 экземпляров.

Тимур Семёнов подарил мне фотографию, где его отец, Ерванд Григорянц, вместе с Игорем Беленьковым пируют на одесских склонах по поводу рождения у Семеновой и Григорянца сына — Тимура.

Гляжу на это фото и вспоминаю отдельные строки из песни Юрия Михайлика. Всю её уже давно не помню. Написана она была по случаю прощания с Игорем Лисаковским, снятым за очередные "прегрешения".

Шумел, гремел пожар московский,

Казалось, это вдалеке,

Стоял редактор Лисаковский

Со свежей... клизмою в руке.

И думал он с душевной болью,

Что надо родине служить,

Что так балетно,

так футбольно

Нельзя на этом свете жить...

В этой песне Михайлика было много героев:

...Там Деревянко строчит очерк

Из двух записок докладных.

Там и

Веселый боцман Варла-а-мов

В кино под парусом ходил...

И тень — "печальный образ Григорянца" — любимого редактора, уехавшего в Москву.

И, конечно, Белла Кердман:

А в комнатенке самой скверной,

Гоняя авторов взашей,

Всем озабоченная Кердман

Кефиром поит малышей.

Отдел, в который я был принят на работу, носил пугающее название — идеологический. Но преимущественно это был отдел культуры, которая тогда рассматривалась как идеология.

Наш отдел находился в крошечной комнатке. Потом я узнал, что наша редакция была частью квартиры известного одесского врача Ильи Ефимовича Циклиса, у которого лечилась вся театральная Одесса. И у него это была когда-то ванная, где помещался наш идеологический отдел. Возглавлял его Саша Варламов, позднее он стал замечательным социологом. В отделе был Юра Михайлик, Вадик Овсянников и аз грешный.

К нам в отдел приходило много авторов. Аркадий Львов чувствовал себя у нас, как дома, и его бесконечные устные рассказы привлекали всех, кто был в редакции.

Я постарался привести в редакцию людей, которые могли ее украсить. Это Юра Макаров, Сема Лившин, ставшие известными журналистами. Но это уже было во времена редакторства Олега Приступенко, которого назначили к нам из Киева. Но он очень хорошо вписался в Одессу.

Была придумана система клубов в редакции. Я стал вести, впервые в одесской печати, краеведческую страницу "Одессика". У меня впервые начал печататься Саша Розенбойм. Тогда ему пришлось придумать фамилию Ростислав Александров, чтобы не привлекать слишком много внимания еврейской фамилией. Сергей Лущик, Сергей Калмыков, Виктор Корченов — они все начинали на страницах краеведческого клуба.

Одна из самых важных статей, которую я написал в "Комсомольской искре" вместе с Алексеем Ивановым, — "Одесса должна быть Одессой". Статья, вышедшая как редакционная, вызвала большой резонанс. И вот наш материал, в котором говорилось о том, как пытаются уничтожить достопримечательности, культовые здания Одессы, имел "последствия"... Неприятности начались не столько у нас, как у редактора. Газету всегда очень внимательно читали. И шаг в сторону сразу замечался, и следовали меры партийного воздействия. После этой статьи уволили Игоря Лисаковского. Мне до сих пор кажется, что Игорь Беленьков, сняв мою фамилию и фамилию Алексея Иванова и превратив двойной подвал в редакционную статью, предвидел, что неприятности будут у Лисаковского...

В памяти остались литературные номера. Мы выходили на 4 области — Крым, Николаев, Херсон, Одесса. И часто выезжали в поисках материалов. В Крыму я побывал в доме Волошина, а тогда это имя было совершенно забыто. Мы приехали на машине. И попали к Марии Степановне Волошиной — вдове поэта, которая заведовала домом, принадлежавшим Союзу писателей. Мы пробыли у нее сутки. Она оставила нас ночевать. И это была ночь в библиотеке Волошина, среди его картин. Но самое главное, она дала нам несколько стихотворений, которые в те годы нигде не печатались. И мы опубликовали их в "Комсомольской искре". "Дом поэта" — одно из итоговых стихотворений Максимилиана Волошина.

А разве не чудом было, что мы в те годы печатали Хлебникова, Пастернака, Мандельштама, Бабеля. И самое интересное, власть на это не обращала внимания. Наверное, по невежеству. А стоило написать критическую статью о каком-то из фильмов Одесской киностудии, так вопрос рассматривали на бюро обкома — не комсомола, а партии. Как понимаете, тогда единственной.

И все же, мне кажется, работа в те годы была и веселой. В 1973 году началась Одесская Юморина, центром которой стала "Комсомольская искра". Её юмористический клуб "Козлотур", который придумал и возглавил Семён Лившин. Тогда-то и родилось слово "Юморина", его изобрёл Олег Сташкевич. Алик Цыкун — нарисовал морячка.

Кстати, в газете работали замечательные художники: Александр Ануфриев, в доме которого начинался нонконформизм в Одессе. Люсик Дульфан, Игорь Божко. В редакции в первой комнате мы все время устраивали выставки. Достаточно сказать, что первая выставка Андрея Антонюка, ныне лауреата Шевченковской премии, Народного художника Украины, состоялась в зале "Комсомольской искры" и была закрыта в тот же день, так как в обкоме комсомола углядели в его творчестве религиозные мотивы. Кстати, это была единственная выставка, из проведенных мной тридцати, которую закрыли. Выставки Олега Соколова, Валентина Хруща, Людмилы Ястреб и многих, многих других, тогда андерграундных художников, прошли успешно.

А разве было хоть одно событие, которое не запечатлел бы лучший фоторепортер того времени в нашем городе Миша Рыбак. Его снимки и фоторепортажи украшали каждый номер газеты. Кто из нас думал тогда, что именно так складывается летопись времени.

Мы много работали. Умудрялись всю ночь сидеть и писать. Если у Юрия Олеши вышла книжка "Ни дня без строчки", то у нас перефразировали "Ни дня без полосы". Почти все писали по-русски. А на украинский нас беспрерывно переводили Галина Островская и Владимир Зинченко. Они владели великолепным литературным языком. И все, что выходило из их рук, было сделано по-настоящему качественно.

Мне кажется, что "Комсомольская искра" была дрожжами, на которых дальше поднималась "Вечерняя Одесса". Именно тогда мы научились делать шажки для того, чтобы свободы в печати было чуть побольше. Все это не давалось само по себе, нужно было почувствовать вкус к раскрепощенной журналистике, шаг за шагом отстаивая возможность свободного самовыражения.

Замечу, жизнь тогда была недоброй и невеселой. Но мы ее старались, как возможно, расшевелить. И, кажется, это у нас получалось.

А значит, мы твёрдо усвоили завет Ерванда Григорянца — "Смысл жизни — в сочинении жизни".

На фото — Ерванд Григорянц и Игорь Беленьков на фонтанских склонах отмечают рождение сына Ерванда.