Номер 02 (1395), 26.01.2018

Трудно поверить в то, что 25 января Владимиру Высоцкому исполнилось бы всего 80 лет. Всего, потому что немало тех, кто начинал свою творческую карьеру в одно время с ним, живут, здравствуют и даже продолжают творить. А "бард всея Руси" вот уже почти сорок лет как ушел из жизни.

И все же, как ни грустно говорить о В. Высоцком исключительно в прошедшем времени, но все же главное - это то, что не иссякает интерес к его творчеству и жизни. В нашей газете также не раз публиковались статьи и заметки с описанием разных эпизодов из биографии артиста. В первую очередь, конечно, они касались его связей с Одессой. Далеко не все факты из наших публикаций вошли в "канонические" биографии В. Высоцкого, и мы решили в номере, посвященном его 80-летию, воспроизвести эти материалы целиком или фрагментарно.

ОДЕССКИЕ КОРНИ

В. Высоцкого многие считали (и продолжают считать) одесситом, хотя хорошо известно, что родился и вырос он в Москве. Но одесские корни у него имеются, что раскопал исследователь творчества артиста Евгений Митницкий. Вот фрагмент этого исследования, относящийся к данной теме:

"Отец будущего поэта, певца, актера родился в 1915 году в Киеве на Бульварно-Кудрявской улице, 42... Теперь о дедушке Владимира Семёновича. Книг и статей о нем нет, но тут на помощь биографу приходят архивы. Из них можно, в частности, выяснить, что он был киевским юристом. В сохранившемся списке нанимателей квартир по упомянутой Бульварно-Кудрявской, 42, за 1918 год... указано имя жильца квартиры № 9 на втором этаже: "Высоцкий Вольф Шлёмович, контору имеет". Это и есть Владимир Семёнович Высоцкий-старший, владелец адвокатской конторы... В квартире № 10 жил Высоцкий Лев Шлёмович (старший брат дедушки поэта!) - начальник киевского отделения Одесского коммерческого училища.

Тогда вспомнилось, как много лет назад я сидел в кабинете выдающегося знатока и историка Одессы А. А. Владимирского, мы обсуждали материалы для какой-то статьи и затронули в беседе коммерческое училище. Владимирский в этом разговоре сказал мне, что представительства училища по городам Украины возглавляли только его выпускники.

Вот и вышла родословная поэта на одесскую борозду!

Должен признаться, что документов, подтверждающих учёбу Вольфа и Льва Высоцких, я не видел, т. к. эти архивы в годы моего проживания в Одессе были мне и многим другим совершенно недоступны... Один козырный туз в моих розысках именно одесских корней его у меня все же есть - первая жена Вольфа Шлёмовича Высоцкого похоронена в Одессе на старом Слободском кладбище..."

"У ЧЕРНОГО МОРЯ" НА ЦЕЛИНЕ

Сокурсник и товарищ Владимира Высоцкого артист Р. Вильдан любил рассказывать, как их актерский курс летом 1958 года "в учебно-тренировочном порядке" был направлен в Павлодарскую область "для обслуживания тружеников целинных земель". Программа выступлений была стандартной: в первом отделении - отрывки из спектаклей, художественное чтение, композиции по пьесам. Во втором, естественно, "веселенькое" - песни, танцы, пляски, интермедии.

В. Высоцкий к тому времени уже прославился среди коллег умением оперативно и остроумно реагировать на увиденное или услышанное. Вот и тут он сочинил куплеты на мелодию известной песни М. Табачникова и С. Кирсанова "У Черного моря", которая в 1950-х часто звучала по радио в исполнении Л. Утесова.

Вот, к примеру, фрагмент одного из сочинений:

Отец за сынка приготовил урок,

Ему оказав тем услугу,

Когда же к доске вызывал педагог,

То парню приходится туго:

На карте он ищет Калугу -

У Черного моря.

Кроме заранее сочиненных, в числе этих куплетов исполнялись и такие, которые носили сугубо местный характер. Обычно перед каждым концертом кто-нибудь из студентов шел в народ и из разговоров с местными жителями узнавал их беды, жалобы, претензии. Все это передавалось Высоцкому, который буквально тут же, за 5-10 минут до начала концерта, строчил куплеты, что называется, на злобу дня. Например, узнали студенты, что в одном степном колхозе заведующий магазином обещал достать своим односельчанам живых судаков (это на целине-то!). "То ли ему головушку солнцем припекло, - иронизирует Р. Вильдан, - то ли началась белая горячка (он, говорят, любил "проклятую"), мы не знаем. Но в концерте прозвучал следующий куплет:

Толпится народ у отдела "Рыбсбыт",

Живых судаков ожидая,

Завмагом, качаясь, в прилавке стоит,

Торжественно всем заявляя (шла музыкальная пауза):

- Товарищи, проходите, не толпитесь! Есть в любом количестве!

- А где?

(И под заключительную музыкальную фразу.)

- У Черного моря.

Эти куплеты принимались всегда восторженно. Еще бы, приехали артисты из Москвы и знают, чем люди живут, что думают. Попали прямо в самую точку, не в бровь, а в глаз! А для В. Высоцкого при всей веселости происходящего это была отличная школа сочинительства. А заодно и постижения народной жизни, знанием которой он так прославится в скором будущем.

ОДЕССКИЙ РЕПЕРТУАР

"Одесские песни Владимир Высоцкий услышал еще мальчишкой в московских дворах, - рассказывает Александр Линекевич. - И одна из таких песен из разнообразного творческого наследия Леонида Утесова войдет и в его ранний репертуар. В домашних компаниях Высоцкий с удовольствием будет исполнять: "С одесского кичмана Тургенева романа я вычитал хорошенький стишок. Как хороши стервозы, как нежны были розы, потом они истерлись в порошок..." Причем, исполняя ту песню, Высоцкий подражал голосовой манере незабвенного Леонида Осиповича Утесова. Кстати, позже два песенных гения познакомятся и даже какое-то время будут соседями.

А вот где и каким образом впервые мог услышать Высоцкий редкую песню Утесова? Уверен, что в 50-е годы прошлого столетия в домашних компаниях слушали так называемые пластинки "на ребрах", в том числе песню Утесова "С одесского кичмана бежали два уркана...". Почему на ребрах, спросите вы? Да потому, что записать в 1930 году эту песню Утесову разрешили, а вот исполнять на концертах запретили. И можно было ее услышать только на правительственных концертах по просьбе самого товарища Сталина, который заказывал эту песню, видимо вспоминая при этом свою лихую молодость. Рукописи, как и песни, не горят. Магнитофоны в советских семьях в 50-е годы только-только появлялись. И предприимчивые молодые люди брали использованные медициной целлулоидные пленки и поверх них записывали то, что официальные власти не приветствовали. Вот так появлялись пластинки на ребрах или на костях. Потому что, купив такой товар, на свет можно было увидеть чью-нибудь берцовую кость. Но это пока 50-е годы. Нельзя пройти мимо и не сказать о песне "На Перовском на базаре шум и тарарам, продается все, что надо: барахло и хлам..." на стихи одессита Зингерталя Льва Марковича. По предложению Высоцкого эту песню включили в спектакль Театра на Таганке "Десять дней, которые потрясли мир". Можно найти в раннем репертуаре Высоцкого и другие следы одесских песен..."

УВИДЕЛ И... СВАЛИЛСЯ С ДЕРЕВА

Журналистка Елена Колтунова, которая много лет сотрудничала с нашей газетой, в одном из своих очерков вспоминала, что в июне-июле 1978 г. Станислав Говорухин обратился к ее отцу - кинодраматургу Григорию Колтунову - с просьбой разрешить Высоцкому и Марине Влади пожить на даче его семейства в Аркадии (улица Каманина, 15а).

"Естественно, отец согласился, - пишет Е. Колтунова, - тем более что наша семья выезжать на дачу в тот год собиралась лишь к концу лета. Со студии срочно отрядили уборщиц - привести после зимы дачу в порядок, а к Владимиру и Марине прикомандировали моего подростка-сына. В день их переезда случилось ЧП. Дело в том, что у нас на даче в те годы росла изумительная черешня, т. н. "воловий глаз". Это был предмет зависти и объект набегов соседских мальчишек. Особенно усердствовал приятель моего сына Женька Гольденберг. В тот злополучный для него день он сидел на черешне и спокойно лакомился ягодами. И вдруг видит: идет по дорожке Владик, за ним Марина Влади, а за ней... сам Высоцкий. От неожиданности Женька потерял равновесие, упал с дерева и сломал руку".

"ЭТО ЖЕ ТАК ВКУСНО..."

Во время съемок фильма "Опасные гастроли" произошла забавная история, о которой любил рассказывать кто-то из членов съемочной группы (кто именно - за давностью лет не упомнить).

В тот раз В. Высоцкий приехал в Одессу вместе с Мариной Влади. И вот однажды в перерыве между съемками В. Высоцкий с Мариной зашли в буфет киностудии перекусить. В. Высоцкий заказал себе котлеты с гречневой кашей, а М. Влади, соблюдая фигуру, решила есть одну гречку. Стоит отметить, что одесский буфет считался в киномире одним из худших среди киностудийных забегаловок Союза. Понятно, что тягаться со столовыми "Мосфильма" или прибалтийских студий было сложновато, но знатоки утверждали, что в Минске и даже в Свердловске еду готовили лучше. (Так оно или не так - кто сейчас проверит, но я за что купил, за то и продаю.)

И вот тут случилась сцена, которая (по рассказу очевидца), будь она заснятой на пленку, могла бы иметь бешеный успех. Страшно голодный В. Высоцкий уплетал нехитрую снедь, что называется, за обе щеки. А вот его спутница, по всей видимости только постигавшая прелести советского общепита, брезгливо тыкала вилкой в тарелку, никак не решаясь начать вкушать малоаппетитное на вид варево, долженствующее обозначать гречневую кашу. В. Высоцкий, изредка отрываясь от еды, удивленно говорил подруге: "Ты почему не ешь? Это же так вкусно!", но даже аргументы любимого мужчины не возымели на французскую красавицу ни малейшего влияния, и она так и оставила практически полную тарелку еды.

В ГОСТЯХ У ОДЕССИТОВ

Много лет известный радиожурналист Геннадий Степаненко записывал воспоминания, которые потом вошли в цикл передач областного радио "Высоцкий в гостях у одесситов". Вот одно из записанных им воспоминаний старого одессита.

"Мой хороший знакомый был очевидцем такого эпизода. Дело было в то время, когда плёнки с записями песен Высоцкого ходили по рукам, но мало кто имел представление о его внешности. И вот в поезде мой приятель увидел, как один из пассажиров с неброской внешностью достал с третьей полки гитару и вдруг запел одну военную песню, затем другую. Через несколько минут вокруг исполнителя сгрудились пассажиры. Принимали очень тепло. Кто-то из зрителей воскликнул: "Это же песни Высоцкого!" Исполнитель будто только этого и ждал. То, что он произнёс в ответ, невольно заставило всех ахнуть: "А я и есть тот самый Володька Высоцкий!" Люди на радостях несли ему угощения, просили спеть шуточные песни. Но главный сюрприз всех ожидал позже.

"Пропустите меня к этому Высоцкому!" - потребовал кто-то из толпы. Новый персонаж под неодобрительные реплики пассажиров взял в руки гитару и с лёгкостью исполнил "Скалолазку", хитро подмигивая девушке, заворожённо наблюдавшей за происходящим со второй полки. Затем гость вернул гитару внезапно побледневшему хозяину, достал из нагрудного кармана рубахи паспорт и, раскрыв его перед новоиспечённым "бардом", спросил в возникшей тишине: "Если ты - Высоцкий, то кто же тогда я?!" После этой фразы парня как ветром сдуло из вагона".

А МОГ БЫТЬ Д'АРТАНЬЯНОМ

А среди ролей, которые Высоцкий не сыграл на Одесской киностудии, самая большая потеря - это, возможно, роль д'Артаньяна. Как рассказывает Михаил Боярский, свою звездную роль он получил от Юнгвальд-Хилькевича после того, как от нее отказался Высоцкий. По всей видимости, отказ был связан с тем, что в это время снимался фильм "Место встречи изменить нельзя", и у Высоцкого (который, не забудем, еще и играл в Театре на Таганке) просто не было никакой физической возможности совместить съемки. А жаль, ибо, конечно же, в его исполнении д'Артаньян мог бы оказаться очень неожиданным. Да и любопытно было бы послушать, как Высоцкий спел бы шлягер Максима Дунаевского "Пора-пора-порадуемся на своем веку". Хотя, скорее всего, д'Артаньян пел бы песни Высоцкого...

ЕГО БОЯЛИСЬ ДАЖЕ МЕРТВОГО

Летом 1981 года в нашем Дворце спорта должен был выступать Александр Градский. Он тогда находился в зените славы, и сотни его поклонников с нетерпением ждали приезда любимого певца и композитора, тем более что с сольным концертом Градский в Одессе еще не выступал. Билеты уже должны были поступить в кассы, как неожиданно концерты отменили. Для филармонии это был немалый финансовый урон: стало ясно, что инициатива отмены гастролей исходила откуда-то свыше. Так оно и было: приезжать в Одессу Градскому запретили по решению ЦК Компартии Украины. Вскоре выяснилась и причина запрета. Оказывается, выступая в Киеве, Градский позволил себе исполнить свою песню памяти Высоцкого ("Я совсем не был с ним знаком, хоть о друге мечтал таком..."), что вызвало крайнее неудовольствие партийных органов. Украина в Советском Союзе вообще считалась самой идеологически замороженной республикой. Не зря шутили: если в Москве оттяпают палец, то в Киеве снесут голову. Горький юмор, но справедливый...

После этой истории по городу пошла гулять крылатая фраза, якобы сказанная одной высокопоставленной партийной дамой: "Чтобы Градского, Пугачевой, цыган и лилипутов в Одессе не было!" Чем провинились первые два героя этого изречения, было более или менее понятно: оба артиста держали себя свободно, и партийные власти опасались, что они могут во время концерта спеть или сказать что-то такое, что шло вразрез с советской идеологией, а значит, вредно могло повлиять на молодежь. А вот по какой причине в черном списке оказались цыгане с несчастными лилипутами, так и осталось загадкой, - разве что попали под горячую руку. Ну а о том, чтобы каким-то образом в Одессе со сцены или эстрады звучали песни Высоцкого, до "перестройки" и речи быть не могло.

"АЛИСА" РОДИЛАСЬ БЛАГОДАРЯ МАРИНЕ

Летом 1987 года в Одессу приехала группа артистов с концертной программой, посвященной памяти Высоцкого. Среди них - Всеволод Абдулов, один из немногих настоящих, а не постфактум друзей Высоцкого. Сын выдающегося артиста Осипа Абдулова, он и сам был очень неплохим актером (в частности, играл молодого героя в легендарном спектакле МХАТа "Соло для часов с боем"), но, поскольку мало снимался в кино, не достиг популярности своего отца. Зато Всеволод, подобно родителю, много работал на радио и в грамзаписи. В частности, он выступал в качестве ведущего, а также исполнителя нескольких ролей в гениальном (без преувеличения) аудиоальбоме "Алиса в Стране чудес" - едва ли не первом в советской грамзаписи опыте создания истинно сюрреалистического спектакля. Песни к этой постановке сочинил Высоцкий, и, по моему глубокому убеждению, это одна из самых лучших его работ. Естественно, беседуя с Абдуловым, я поинтересовался, как родилась эта постановка. И вот что узнал от Всеволода Осиповича.

Идея постановки пришла в голову режиссеру и педагогу Олегу Герасимову. Он очень хотел, чтобы песни к постановке сочинил Высоцкий, но тот категорически отказался. Дескать, и без того много заказов, а тут какой-то детский спектакль ("Алиса" рождалась в детской редакции, чтобы легче было пробить постановку, непривычную по форме для отечественного радио). Отчаявшийся режиссер обратился к Абдулову, зная о его дружеских отношениях с Высоцким, с просьбой повлиять на несговорчивого товарища. Абдулов, которого идея страшно увлекла, тоже попытался уговорить друга, но и у него ничего не вышло. Однажды он пожаловался Марине Влади, безо всякой задней мысли, просто к слову пришлось. Оказалось, что Марина очень любит сказку Кэрролла, и она охотно стала его союзником. Она доказывала мужу, что эта сказка известна во всем мире, что она никакая не детская, а очень даже взрослая - глубокая и мудрая. Наконец, поддавшись уговорам, Высоцкий соблаговолил прочитать сценарий, а затем и оригинал. И увлекся, да так, что несколько недель трудился исключительно над песнями для "Алисы". Результат оказался замечательным. Песни, обработанные композитором Г. Геворгяном, украсили альбом, который в момент своего выхода стал настоящим хитом. В магазинах грампластинок нередко можно было увидеть объявление: "Алисы" и Тухманова нет" (имелся в виду альбом Давида Тухманова "По волне моей памяти", тоже работа совершенно грандиозная).

Вот так благодаря усилиям друзей Высоцкий создал один из лучших своих песенных циклов.

ДОЛЖОК ЗА ТВОЙ ОЖОГ...

Об этой истории Ким Каневский, заслуженный журналист Украины, долгие годы рассказывал только друзьям. На вопрос, почему никогда не стремился опубликовать свои воспоминания о встрече с Высоцким, отвечал так: "В последние годы его жизни и в особенности после смерти появилось ужасающее число людей, которые так или эдак встречались с Владимиром Семеновичем, но подружились крепко-накрепко, не разлей вода. И впечатление он, разумеется, произвел грандиозное. И - моментально. Что я мог делать в такой очереди, добавить к этим рассказам, самые простые и честные из которых все же казались хоть чуть-чуть, да надуманными? Уж больно много, уж больно шумно. Уж больно вдруг. В основном же это были, хоть и не без исключений, школярские сочинения. А то и вполне взрослые царапанья по нервам, намеки, которых проверить нельзя.

Собственно, мой рассказ также тяготеет к последнему: некоторые его детали были известны лишь троим землякам. А со смертью Высоцкого - лишь двоим. Но, во всяком случае, бесконечно дорожа этими воспоминаниями, не кинул я их тогда в общий котел дымного-шумного варева - вот и не потонуло, не выварилось".

К счастью, предложение нашей газеты все-таки записать свой "мемуар", совпало с внутренним настроем Кима Борисовича: "Прошли не годы - времена; если не все, то очень многое лишнее облетело, отошло. Слава Богу. Как сказал поэт,

На грани кораблекрушенья,

с ледовой бедовой строки

обрушились все украшенья,

осыпались все пустяки.

Самое время для памяти о двух днях в судьбе, когда стечение обстоятельств - и самих по себе замысловатых - подарило мне возможность общения со звездой. Хотя тогда никому из нас и в голову не могло прийти, что звезда его имени вспыхнет на звездной карте мира".

Этот рассказ был опубликован десять лет назад в номере "Порто-франко", который мы посвятили 70-летию В. Высоцкого.

"Дело было на Бугазе, куда я отправился на свидание с маленьким сыном, отдыхавшим на даче у тещи. Так сложилось, что я не мог не только погостить на этой даче, но даже и переступить ее порог. Вот и разбил палатку на берегу моря, куда привели мне отпрыска на свидание. Все мои попытки пробудить сегодня эти воспоминания в памяти тридцатипятилетнего сына не увенчались успехом. Я же и на соответствующем одре не забуду странные эти деньки и выжженную, как стронцием, бугазскую косу. Какие-то не замеченные астрономами гигантские протуберанцы так вдруг лизнули Землю, повернутую Бугазом к солнцу, что даже видавшие виды смуглые одесситы напоминали вареных раков.

Что уж тут говорить об этих двух, явно прибывших из-под иного солнца. Это были мужчина лет сорока и юноша - до шестнадцати. Последний как-то неуверенно (хоть и правильно) говорил по-русски, был длинноног, высок и сутуловат. Назвавший же себя при знакомстве Володей, наоборот, роста казался среднего, даже немного пониже, худой (ребра и мышцы наружу, хоть анатомию изучай), очевидно, сильный. И крайне немногословный. В числе других они купались, а отдыхали на огромном выгоревшем пледе рядом с моей бедной палаткой. Я узнал своего давнего знакомого, киношника Володю Мальцева, которого за курчавую прическу и бороду звали Пушкиным (хотя у А. С. никогда никакой бороды не было), и недавнего - кинорежиссера Станислава Говорухина, еще и не думавшего, не гадавшего тогда о "Месте встречи". Мы поздоровались. И перебрался я на соседский этот плед - перекинулись в "дурачка".

Конечно, к тому времени (середина семидесятых) я видел Высоцкого на киноэкране, слышал его песни. И снобистские анекдоты о его похождениях - вполне понимая "ценность" такой болтовни. Много говорилось о его конфликте с начальством по линии "Поэт и Власть" - тоже, впрочем, не чрезмерно убедительно. Так называемые "настоящие" поэты (то есть члены Союза писателей, частенько фигурирующие в издательских планах), с которыми я общался тогда в Одессе, с большим сомнением относили творчество Владимира Семеновича собственно к поэзии. Вроде в Москве была та же история - поговаривали, барда это огорчало...

Нет, я его не узнал. Волосы - очень длинные, чуть ли не до плеч. На экране он казался более массивным, плотным. И уверенным в себе. Как и положено мужчине средних лет, который прошел войны и тюрьмы. Мой новый знакомый Володя был, конечно, другим. Вот разве что... голос, какой-то давно знакомый, хрипловатый, низкого тембра. Но только через час-полтора мне шепнули: это, мол, Высоцкий и есть. А с ним - Пьер, сын Марины Влади, который в этом году поступил в Парижскую консерваторию по классу гитары (!) и которого Высоцкий звал Петькой.

Говорили о Кире Муратовой, которая тогда запускалась с лентой "Княжна Мэри". Станислав Говорухин пробовался у нее на роль драгунского капитана (того самого, нехорошего, который сварганил дуэль Печорина и Грушницкого) и относился к этому очень серьезно. С младых ногтей влюбленный в Лермонтова и его экранизации, я увлекся обсуждением этой будущей работы и даже не обратил внимание на то, что режиссер репетирует актерскую роль. Тогда это не было такой широкой практикой, как впоследствии, - каждый все еще занимался своим делом. Во всяком случае, о Высоцком почти не говорили. И его это, кажется, вполне устраивало. Ясно было, что Владимир Семенович не хотел обращать на себя внимание. И симпатизировал мне за то, что его не узнал. А позже увлекся беседой с режиссером о его будущей актерской работе.

Говорили, впрочем, немного и о нем: длинные волосы означали работу над ролью Ибрагима, царева крестника. Высоцкий пробовался тогда в фильме "Как царь Петр арапа женил". Но артист отвечал неохотно, как-то односложно и вяло. И название показалось не очень серьезным - где ему до "Княжны Мэри"? Да и какой Высоцкий арап?

А вышепоименованные протуберанцы между тем свое дело хорошо знали. Не знавшие солнечного бугазского коварства москвич и парижанин и чрезмерно положившийся на свой ланжероновский загар одессит спеклись, как раки. И были эвакуированы на дачу говорухинской тещи, которая находилась по соседству с дачей моей тещи, бабушки маленького моего сына. Что? Похоже на литературу, верно? А между тем - святая правда; конечно, я решил серьезно поговорить с Высоцким сегодня же.

Пили сухое бугазское вино (белое, красное, розовое, рубль - литр) все, кроме Владимира Семеновича. В этот день, вечер, в эту ночь и на следующий день он не пил ни капли. Что также озадачивало, колебало сложившийся образ. Вообще, было душно. И начинали мучить ожоги. Высоцкий и Петька на глазах становились марганцевыми. Да и я ненамного темнее. Стали просить Владимира Семеновича поиграть на гитаре, попеть. Он отказывался категорически. Буквально просил не приставать...

К ночи было уже невыносимо: Володя и Пьер страдали от ожога, мне было чуть легче, но тоже несладко. И купание в море только усугубляло ситуацию. Соленое оно у нас. Да-с.

Собственно, история эта о первой и, видать, последней, о единственной в моей жизни вульгарной краже. Я объявил Володе и Пьеру по секрету, что есть спасительный вариант. Но нужно согрешить. Страдания заглушили и в них страх Божий. Да и грех-то выходил пустячный: они охотно согласились на все. И я повел их - под черным, звездным небом бугазского планетария - на спящую детским сном тещину дачу со стороны лимана. Ибо точно знал: обычай той семьи предполагает ранний отбой. И в кухне, на верхней полке холодильника, всегда имеется огромная банка сметаны.

Деяние это, вообще говоря, подпадало под статью УК. Но на шухере-то стояли Высоцкий и сын Марины Влади! Мысль о пикантности дела, впрочем, не успокаивала боли: я действовал быстро и точно. И уже через мгновение мы, в чем мама родила, на берегу лимана вымазывали друг друга белоснежным этим харчем богов. И Владимир Семенович клялся: подобное блаженство испытывал в момент первой настоящей любви. А Пьер попросту мурлыкал от удовольствия и уверял, что всегда будет помнить меня как спасителя жизни. И серьезный разговор с бардом я решил перенести.

На даче изумились - вернувшиеся были совсем другими людьми. Высоцкий даже припомнил о том, что его просили спеть. Что же, он готов. Но, увы, в доме не оказалось гитары. Вернее, так: гитара была у Пьера - огромная, светлого орехового тона, с серебряными струнами, в твердом, черной кожи футляре с калиновой бархатной подкладкой. "Галоша!" - мелькнуло почему-то. Высоцкий потянулся к этой галоше, но Пьер ее тут же, как младенца, взял на руки.

- Не надо, Володя! - буркнул он.

- Петька, дай же гитару! - прорычал бард очень знакомым рыком.

Далее имела место занятная сцена. Высоцкий завелся, просил, требовал, рычал. А Пьер, опустив девственно очи долу, вежливо, но твердо и внятно отказывал. За что в конце концов был назван жмотом. Чтобы сгладить остроту и успокоить публику, Петька лично на гитаре исполнил несколько вещей, требующих виртуозности. А Володя Пушкин-Мальцев, побегав по ночным окрестным дачам, приволок какую-то жуткую семиструнку - с ней возились довольно долго, гвоздиком запирали один из колков. И Владимир Семенович пел новые вещи, которых мы прежде еще не слышали. Сегодня их знает весь мир.

На следующий день, как заново родившийся, он шутил, улыбался. Говорил: большое это счастье и наслаждение - ожечься на солнце и обмазаться сметаной. Я читал ему свои стихи. Потом часа два он сидел, один, в беседке. Что-то сочинял. А после обеда натянул выгоревшие джинсы и линялую футболку, поцеловал Пьера, Галю - жену Говорухина, его тещу, крепко пожал мне руку. Пригласил навестить в Москве. И они с Говорухиным отправились в Одессу. Так что большой, серьезный разговор остался впереди.

А мы еще долго калякали. Так, ни о чем. Пьер рассказал, что мать его с отцом не живет. И что отец его - Робер Оссейн (он рукой изобразил на своем лице шрам: "Ну, Пейрак!"). Удивлялся тому, что Марина Влади до сих пор знаменита в СССР. Во Франции, мол, ее мало кто помнит. Она даже записалась в компартию и выступает на митингах. Но к нашему герою это уже имело лишь косвенное отношение.

Через год были утверждены мои песни к фильму Павловских "Золотая секунда" (вышел под названием "Подарок судьбы") - одну из них, заключительную, я сочинил для Высоцкого. Поехали записывать песни на ЦСДФ. Но Владимира Семеновича в Москве не оказалось. Эту песню спел его друг, Всеволод Абдулов, сын того Осипа Абдулова, который играл в чеховской "Свадьбе" и говорил, что в Греции всё есть. Но большого, серьезного разговора с Высоцким так и не вышло. Как в песне: "Не поговорили..."

Публикацию подготовил
Александр ГАЛЯС.