Номер 28 (1421), 17.08.2018

Полвека назад, августовским вечером 1968 года, на Куликовом поле Одессы мог измениться ход мировой истории...

Напомню, что именно 21 августа 1968 года пять государств - участников Варшавского Договора ввели свои войска на территорию суверенного государства, также принадлежавшего к этому военно-политическому блоку. Официально этот в высшей степени неординарный шаг мотивировался "империалистической угрозой в отношении дружественного государства", фактически же тогдашнее кремлевское руководство попросту испугалось "Пражской весны" (так была названа политико-экономическая реформа, проводимая в середине 1960-х годов Компартией Чехословакии и имевшая целью либерализацию модели советского социализма). За ходом "Пражской весны" пристально и с надеждой следили во всем мире, потому появление советских танков на улицах Праги для многих либерально настроенных людей означало крушение иллюзий по поводу возможности построения "социализма с человеческим лицом".

Протесты не заставили себя ждать. В том числе и внутри страны. Уже 21 августа в московских писательских домах на Аэропорте и в Зюзино, а также в общежитии МГУ на Ленинских горах появились листовки, осуждающие пребывание союзных войск в ЧССР. 25 августа в Москве семеро смелых попытались провести демонстрацию протеста, но были тут же задержаны и впоследствии осуждены на разные сроки. Эта история обошла страницы мировой печати и фактически стала "точкой отсчета" развития диссидентского движения в Советском Союзе. Имена семерых смельчаков ныне широко известны. Долгое время считалось, что, кроме них, никто в СССР не рискнул открыто и публично протестовать против ввода войск в Чехословакию. И лишь в начале 1990-х стало известно, что 21 августа была как минимум еще одна попытка открытого протеста - а именно в Одессе, на Куликовом поле. Другое дело, что ни по форме, ни по последствиям она, разумеется, не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло в Москве, но факт остается фактом.

Имя героя этой истории мы до поры до времени сохраним в тайне (почему - станет понятно), пока что назовем его Студентом, тем более, что он действительно учился в ту пору в Ленинградском университете, а в Одессу приехал на каникулы вместе с родителями. Здесь его и настигло известие о чехословацких событиях.

Не могу обойтись без авторского отступления.

Этот августовский день я запомнил очень хорошо. Но вовсе по иным, чем остальной мир, причинам. Именно 21 августа должен был начаться товарищеский матч по шахматам между юношескими сборными Одессы и Житомира. После игры мы, естественно, попытались накормить наших соперников в системе общепита, но не тут-то было. В городе царила самая настоящая паника. Поскольку призвали в армию резервистов и возле парка Шевченко чуть не по всей Маразлиевской (тогда еще Энгельса) стояли в ряд военные машины, то по Одессе гуляли упорные слухи, что резервисты будут направлены в Чехословакию. В магазинах и столовых стихийно возникли гигантские очереди, по которым можно было себе представить, что творилось в городе летом 1941-го. Поскольку в ту пору еще очень прекрасно помнили войну, то одесситы бросились запасаться солью, спичками, мукой, крупами и т. п. Кончились наши поиски пропитания тем, что мы разобрали гостей по своим домам, и я до сих пор помню, с каким аппетитом уплетал у нас дома сваренные мамой сосиски лидер житомирской команды Иосиф Дорфман (мы его звали Леней) - тот самый, что через полтора десятка лет станет международным гроссмейстером и даже тренером чемпиона мира Гарри Каспарова. Но это так: штришок к характеристике эпохи. А мы же давайте вернемся к нашему Студенту.

Годы учебы в либеральной (по советским меркам) Северной Пальмире, да еще на философском факультете, сформировали из сына военного, преподавателя марксистско-ленинской философии убежденного демократа, и для него подавление "Пражской весны" стало подлинным крушением надежд.

Три с половиной десятилетия спустя наш герой рассказал Яне Ковальской для газеты "Бульвар Гордона", что постоянно слушал западные радиостанции, знакомился и общался с чехами и словаками, которые приезжали в Ленинград как туристы или в служебные командировки, так что картину того, что происходило в этой стране, представлял себе более или менее адекватно. Радуясь за Чехословакию, которая становилась все свободнее, наш Студент остро осознавал, в какой безнадежный тупик завели его страну давление идеологии и номенклатуры.

В августе 1968 года наш герой приехал в Одессу, где в детстве жил и учился, на отдых к друзьям-одноклассникам.

"Мы с другом весело проводили время - отдыхали, купались на море, - вспоминал он в упомянутом выше интервью. - Но, когда встречались с другими ребятами из нашего класса и учителями, всегда говорили о чехословацких событиях. С моей подачи тема стала настолько популярной, что после утреннего похода на пляж во дворе... дома собирались небезразличные одесситы.

Мы рассуждали о том, как события в Праге повлияют на нашу страну. В Одессе у меня появился дополнительный источник информации - порой удавалось ловить на транзисторный приемник чешское и словацкое радио. Так что я научился понимать не только письменную, но и устную речь. На улицах города я иногда видел машины с чехословацкими номерами и разговаривал с пассажирами. Они показывали мне, а то и дарили листовки, газеты, которые перевозили через границу, спрятав под рукава рубашек. Это была техническая интеллигенция... Я много знал, поэтому все время вступал в полемику и отстаивал свою точку зрения".

Можно себе представить, что испытывал двадцатилетний юноша 21 августа, если решился пусть на наивный и бессмысленный, но по тем временам совершенно отчаянный поступок. Впрочем, снова передаем ему слово: "Помню, я ехал в трамвае и удивлялся поведению людей - точнее, отсутствию какой бы то ни было реакции. В тот вечер мы все снова собрались во дворе. На повестке дня был один вопрос - как реагировать на вторжение.

Я знал, что за границей бывают демонстрации протеста, и, немного подумав, решил, что нечто подобное устрою в СССР. Предложил компании присоединяться. Одни ребята промолчали, а другая часть выразила желание пойти со мной. Мы решили тщательнее разобраться в обстановке и через пару дней встретиться на старом месте. Но в назначенный срок пришла только моя школьная подруга Лиля. Она объяснила, что кто-то заболел, а кого-то попросту не пустила мама. При этом боевая девочка предупредила: со мной она идет, только чтобы посмотреть, что из этого получится, - "официально в протесте не участвует".

На трамвае приехали в центр города на площадь Куликово поле. Переходя трамвайные пути, я гордо поднял над головой бело-сине-красное полотнище, подаренное мне кем-то накануне, и заорал во все горло: "Вон оккупантов из Чехословакии!".

Размахивая флагом, вошел на площадь, предназначенную для демонстрации народной любви к вождям. Прямо передо мной находилось здание обкома, а справа, метрах в 300, стоял каменный вождь-истукан. Я быстро дошел до подножия памятника и повернул назад. Лиля за этим наблюдала со стороны.

Помню сильнейшее нервное напряжение, которое тогда испытал. Но вокруг все было тихо. В здании обкома в субботу, во второй половине дня, видимо, почти никого не было. На площади вообще не оказалось ни одного человека. Только когда я был уже близок к выходу с плаца, на противоположной его стороне увидел милиционера. Нас разделяло метров 300, он шел в мою сторону, а я уходил к трамвайной остановке.

Внезапно появилась Лиля, и мы быстро зашагали к железнодорожному вокзалу, находящемуся поблизости. Оба испытали настоящий шок! Но и большое облегчение, потому как сделали то, что собирались. Мы шли молча - говорить не хотелось. А через несколько дней я уехал поездом обратно в Ленинград.

Позже узнал про восьмерых москвичей, вышедших на Красную площадь. Да, шанса спастись у них не было - даже одного из миллиона, люди провели в заключении не один год. А вот меня никто из одесских друзей не выдал..."

А теперь давайте представим себе, что все прошло не так благополучно. Например, среди одесских милиционеров, или чекистов, или просто прохожих нашелся бы человек, разбирающийся в государственной символике "стран социалистического содружества". Или если бы среди друзей Студента оказался "сексот" либо просто болтун"...

Легко представить, чем бы закончилась для нашего героя прогулка по Куликовому полю...

Разумеется, он тут же был бы арестован, и дальнейшей его судьбе завидовать не приходится. Минимум, что ждало бы Студента, это изгнание из университета с "волчьим билетом". Столь же нетрудно представить последствия для членов его семьи: отец почти наверняка был бы уволен с позором из рядов Советской Армии и такой предмет, как философию, уж точно не смог бы преподавать никогда. О других последствиях гадать не будем: достаточно и этих...

- Но при чем здесь "мировая история"? - справедливо спросит нетерпеливый читатель.

Попрошу еще несколько минут внимания.

Я узнал об этой истории в начале 1990-х и даже поведал ее, конечно, в своей интерпретации, не будучи еще знакомым с ее героем, в одной из местных газет. Вскоре после публикации меня разыскал по телефону некий Сергей Петрович (или Павлович - отчество, как и фамилию, я к сожалению, записал нечетко) и рассказал, что в тот субботний вечер 1968 года он, будучи сотрудником милиции, патрулировал как раз в районе Куликова поля и обратил внимание на светловолосого юношу, который нервно ходил туда-сюда. Строго говоря, внимание патрульного привлек не сам юноша, а странной расцветки тряпка, которую тот держал в руках (что это - чехословацкий флаг, милиционеру и в голову не могло прийти). Но к прохожим не приставал, а нервную его реакцию милиционер отнес за счет того, что, видимо, любимая девушка этого юноши сильно опаздывает на свидание. Почти столь же молодой в то время Сергей Петрович даже мысленно посочувствовал незнакомому парню, поскольку его возлюбленная имела весьма вредную привычку приходить, как правило, через полчаса после договоренного срока. К сожалению, связь у нас оказалась односторонней, и больше мой собеседник так и не позвонил, хотя и обещал.

Между тем, он имел уникальный шанс изменить ход мировой истории...

Потому что юноша, названный в моем рассказе Студентом, через двадцать лет после описанных в этом очерке событий стал одним из инициаторов создания и лидером так называемой "Демократической платформы в КПСС" - первой с двадцатых годов официальной оппозиционной структуры в советской Компартии...

Это он в марте 1989 года провел первый массовый митинг в Лужниках...

Это его в 1990 году в числе первых исключили из КПСС...

Это он на первых демократических акциях стоял рядом с Гавриилом Поповым, Сергеем Станкевичем, Тельманом Гдляном, Борисом Ельциным и даже устанавливал порядок их выступлений на митингах....

Могло ли тогда прийти в голову кандидату философских наук, что он фактически руководит действиями будущего Президента России?!

Мог ли представить будущий Президент Российской Федерации, что буквально через два года младший брат его молодого соратника вскоре станет для него соратником еще более близким и проведет акцию, которая войдет в мировую историю как один из самых грандиозных процессов перераспределения собственности, какой когда-либо знало человечество?!

Все дело в том (вот и пришло время открыть тайну), что студента, так отважно и отчаянно дефилировавшего августовским вечером 1968 года у здания одесского обкома партии, звали Игорь Чубайс. А его младший брат, как вы уже, должно быть, догадались, это тот самый Анатолий Чубайс.

Так что окажись иным исход протеста на Куликовом поле, иными были бы и последующие события.

Вот и не верьте после этого, что вся мировая история вершится в Одессе!

P. S. Три года назад меня пригласили выступить перед группой российских журналистов и активистов, которые ездили по Украине, стремясь понять, что же на самом деле происходит в нашей стране. Каково же было мое изумление, когда в этой группе оказался никто иной, как Игорь Борисович Чубайс, ныне доктор философских наук, автор многих книг и статей. С которым я, понятное дело, не замедлил познакомиться, и в общении (увы, вынужденно кратком) задал вопрос, отдавал ли он себе отчет, насколько рискованным был его демарш на Куликовом поле?

- В молодости многое воспринимается иначе, - улыбнулся Игорь Борисович.

Александр ГАЛЯС.