| |
|
Номер 46 (1291), 4.12.2015  (Продолжение. Начало в №№ 37-45.) Незадолго до переезда в Одессу Ризнич посетила салон Розалии Ржевуской. Большой и нарядный дом этой дамы, как обычно в такой день, был полон гостей. Шум от светских разговоров, музыки, пения и просто задушевных бесед то стихал, то усиливался. Один молодой человек с пафосом читал свои незамысловатые стихи, которые удосужились слушать только несколько пожилых дам; в другом конце огромной гостиной седовласая матрона развлекала собравшихся напыщенной прозой...  Но большинство присутствующих нетерпеливо поглядывало на большие часы, стоящие в комнате. Все ждали появления доктора Гартмана. Ближе к полуночи, разочаровавшись в отсутствии каббалиста, гости стали покидать дом графини. Амалия также собралась было отправиться домой, но хозяйка салона настойчиво стала просить ее дождаться доктора. И она согласилась. Чтобы как-то провести время, мадам Ризнич села за карточный столик, за которым Розалия Ржевуская с двумя компаньонками занимали себя покером. За карточной игрой время бежит незаметно. Вскоре часы пробили три ночи. И в этот момент мажордом объявил: "Доктор Макс Гартман". При этом известии пани Каролина вздрогнула и заметно побледнела. Она быстро встала и, едва извинившись за прерванную игру, направилась к доктору. Макс Гартман и графиня Собаньская уединились в одной из комнат. "Не волнуйся, душечка, - обратилась Ржевуская к Амалии, - моя кузина доктора долго не задержит". И действительно, через примерно четверть часа слуга сообщил Ризнич, что ее ждет Гартман. "Примите, дорогая, мои поздравления, - начал доктор, обращаясь к Амалии, - месье Ризнич - достойный человек. Благодарю Вас, что дождались меня". Гартман, видно, спешил, поскольку не давал возможности новобрачной сказать несколько слов признательности. "Я знаю, - продолжал австриец, - Вы собираетесь в Россию. Позвольте сказать Вам на прощание. Почти год тому назад Вы, Амалия, просили меня, чтобы я сказал, что ждет Вас в будущем. Тогда я отказался, но Вы продолжали деликатно настаивать. Мне пришлось обещать, что при нашей новой встрече я открою Ваше будущее. Вы же знаете, милая Амалия, какие чувства я испытываю к Вам. Вы для меня - самый дорогой человек. Однако то, что я могу Вам сообщить, Вы истолкуете..." Голос доктора дрогнул, и он замолчал. "Продолжайте, Макс. Я готова ко всему". Гартман тяжело вздохнул. "Амалия, ради Бога, то, что я Вам сейчас скажу, не трактуйте как попытку разрушить Вашу семейную идиллию. Но я обязан, понимаете, обязан... Больная женщина, несостоявшаяся мать и неверная жена - это Вас ожидает в ближайшем будущем. Откажитесь от поездки в Россию и, возможно, тогда Вы измените предназначенное судьбой. Вы же знаете, что я в своих прогнозах еще никогда не ошибался". Он так посмотрел на хрупкую женщину, точно никогда раньше не видел и как будто рассчитывал на ее слабость и всепоглощающий страх. Амалия едва побледнела, однако, стараясь скрыть волнение, спросила: "Объясните, Макс, что означают эти слова?" Гартман ждал такого вопроса и потому, не задумываясь, ответил: "В Одессе Вы обретете счастье материнства, но ребенка вскоре потеряете; Вас будут пылко любить, но Вы не сможете совладать со своими чувствами; и, наконец, самое печальное: болезнь легких сведет Вас в могилу..." Амалия хотела продолжить свой рассказ, но в это время стрелки часов, висящие на стене комнаты, как раз показали девять, и затем кукушка принялась куковать, однако внезапно треснула пружина... Пушкин вскочил с кресла и чуть слышно пробормотал: "Черт побери, не к добру все это". "Вы что-то сказали или мне послышалось?" - поинтересовалась Амалия. Неожиданно для самого себя Пушкин спросил: "Вы любили этого Гартмана?" Ризнич задумалась: "Знаете, месье Пушкин, все женщины, знавшие Макса, были чуть-чуть в него влюблены, хотя боялись его всепроникающего взгляда, его почти колдовских чар". "Гартман врет! - запальчиво произнес поэт. - Он желает, чтобы Вы, Амалия, были рядом с ним. Он умышленно запугал Вас, ибо им овладела похотливая страсть, а не желание донести до Вас истину". Александр Сергеевич явно горячился. Амалия понимала его состояние. Она слушала, пытаясь изобразить на своем прекрасном лице улыбку. Шло время, а Пушкин все еще стоял около глубокого кресла, в котором сидела любимая женщина, пытаясь опровергнуть пророчества, в которые порой и он так верил. "Ах, нет, дорогой Александр, все не так просто, - возразила мадам Ризнич. - Вы еще не все знаете", - и она жестом пригласила Пушкина сесть. "Только позавчера меня неожиданно навестила графиня Собаньская". Пушкину стоило немало усилий, чтобы не выдать своего волнения при упоминании этого имени. Он достал носовой платок и вытер со лба пот. "Графиня была чем-то очень расстроена, - продолжала Амалия, прекрасно заметившая беспокойство своего гостя. - Вряд ли она знала, что поведал мне Гартман. Правда, Каролина считалась его лучшей ученицей в постижении каббалы. Так вот, Собаньская интересовалась моим здоровьем и настойчиво советовала обратиться к врачу. Потом, разговаривая со мной, графиня, как бы между прочим, заметила: "Все равно ничем не поможешь". Сказала она это тихо, но я услыхала. Я попросила Каролину объяснить мне, чем вызвано ее волнение, странная реплика и вообще какая-то таинственность относительно меня. Собаньская неохотно согласилась, и при этом ее поведение напоминало театральное представление. Она неестественно выпрямилась, закрыла одной рукой глаза, другой - начала что-то чертить в воздухе. Я заметила: это были то треугольники, то щит царя Давида, то круги... Потом графиня открыла глаза и заглянула в священную книгу каббалистов "Зугар". Ее губы беззвучно шевелились. Так продолжалось несколько минут. Собаньская сказала мне то же самое, что и Макс Гартман; правда, в ее сообщении оказались некоторые пикантные подробности относительно наших отношений". Пушкин не усидел на месте. Он опять вскочил и зашагал по комнате. "Откуда графиня может знать, что между нами? Вы, я полагаю, ей ничего не говорили?" Он перестал ходить и пристально посмотрел на Ризнич. Амалия выдержала взгляд импульсивного поэта и спокойно продолжила: "Но и это еще не все. Каролина ясно дала понять, будто ей известно, что я беременна и ребенка жду от Вас, дорогой Александр..." Наступила такая тишина, что казалось, будто стрелки часов прекратили свой бесконечный бег. Теперь Амалия в упор смотрела на Пушкина, а он сидел, склонив голову, руки повисли вдоль туловища, спина сгорбилась. "Что так его потрясло, - думала Ризнич, - известие, что станет отцом, или предсказание о моей и ребенка смерти?" "Вы, дорогая, действительно в положении?" - спросил Пушкин, все еще с трудом осознавая услышанное. Амалия положила руки на живот и кивнула головой. "И Вы верите, что я буду считаться отцом ребенка? А как же Ваши симпатии к Александру Собаньскому? Ведь и он от Вас без ума". Бледное лицо молодой женщины покрылось розовыми пятнами. Ничего не ответив, Амалия отвернулась, чтобы Пушкин не увидел, как слезы предательски навернулись на ее глаза... 1 января 1824 г. Амалия разрешилась от бремени. Сына назвали Александром, который вскоре умер. В том же году, весной, у Ризнич началось горловое кровотечение. Она отправилась за границу на лечение, но было уже поздно... Приморский бульвар, вблизи которого возникал аристократический район Одессы, незадолго до приезда Пушкина устраивался по плану Потье. По сути дела, гостиницы, в которых жил поэт, рестораны, охотно им посещаемые, казино и другие увеселительные заведения, где можно было застать Александра Сергеевича, находились вблизи бульвара, о котором М. Д. Бутурлин, наблюдавший Одессу того времени, писал: "Бульвар на морской набережной только что разводился, и дома вдоль его только начинали строиться..." ("Русский архив..."). С Приморского бульвара шел крутой спуск к морю. В конце Платоновского мола, призванного защищать торговые суда от штормового ветра, находилась площадка, куда утомленные жарой одесситы устремлялись, чтобы подышать свежим морским воздухом. А неподалеку располагались купальни, куда Александр Сергеевич частенько наведывался. Кстати, об этом можно прочитать в "Евгении Онегине": Бывало, пушка зоревая Лишь только грянет с корабля, С крутого берега сбегая, Уж к морю отправляюсь я. Потом за трубкой раскаленной, Волной соленой оживленной, Как мусульман в своем раю, С восточной гущей кофе пью. Иду гулять. Уж благосклонный Открыт Casino; чашек звон Там раздается; на балкон Маркер выходит полусонный С метлой в руках, и у крыльца Уже сошлися два купца. Рядом с Приморским бульваром находится площадь, в центре которой стоял городской театр. Пушкин любил одесский театр, в котором царствовала музыка "упоительного Россини". В письме к брату он писал: "Впрочем, я нигде не бываю, кроме театра". Дом на Херсонской улице, где проживали Ризничи, был открыт для многих одесситов. Ивана Степановича, известного покровителя театра и щедрого мецената, знало и ценило светское общество. Пушкин, отдавая должное И. С. Ризничу, иногда посещал его дом, где собирался весь местный бомонд. Среди завсегдатаев салона Ризнича был Василий Иванович Туманский, считавший себя другом Пушкина. Туманский писал стихи и даже прослыл почти карбонарием. Он действительно поддерживал дружеские отношения с будущими декабристами, в частных беседах позволял себе легкое вольнодумство; но в жизни стремился сделать чиновничью карьеру под началом М. С. Воронцова. В то время в Одессе жила и творила детская писательница А. П. Зонтаг (урожденная Юшкова). В ее доме в Воронцовском переулке (дом не сохранился) собирались любители русской словесности. Липранди, одесский мемуарист, сообщает, что Александр Сергеевич встречался с Зонтаг и даже бывал на ее литературных посиделках ("Русский архив..."). Среди видных личностей, коих встретил А. С. Пушкин в одесский период своей жизни, был А. Ф. Ланжерон, в прошлом Херсонский военный губернатор и одесский градоначальник. Этот французский эмигрант, бежавший от революции в Россию, жил в доме Рено, где, возможно, Пушкин "снимал номера". Ланжерон - личность примечательная во многих отношениях: аристократ, служивший в русской армии немало лет; видный администратор, обретший солидные связи; посредственный литератор, мемуарист. Для Пушкина этот человек был живой историей. Его увлекательные рассказы о днях минувших забавляли любознательного поэта. А. С. Пушкин застал еще в живых М. М. Кирьякова - одного из основателей Одессы, приложившего немало усилий для ее процветания. Сей почтенный муж служил вместе с И. А. Ганнибалом, судьба которого Александра Сергеевича чрезвычайно интересовала. Он рассказывал Пушкину о темнокожем генерале весьма интересные истории. Как городской предводитель дворянства, Кирьяков держал свой дом открытым. По понедельникам там устраивались танцы, на которые съезжались одесские красавицы. Пушкин, как правило, посещал эти увеселения, неизменно привлекая к себе всеобщее внимание. Среди посетителей салона Кирьякова оказалось много примечательных людей; один из них - И. П. Бларамберг - заинтересовал Пушкина и как знаток истории античного Причерноморья, и как радушный хозяин, в доме которого, на улице Канатной, собирались интеллектуалы - любители остроумных шуток. Александр Сергеевич был желанным посетителем воскресных обедов семьи Бларамберг. Остроты сыпались как из рога изобилия; сам знаток древностей удивлял присутствующих искрометными каламбурами. А если к этому добавить, что обеденный стол украшали две прелестные дочери И. П. Браламберга, прекрасно знавшие испанскую и португальскую литературу, то нетрудно догадаться, как Пушкин ждал предстоящего застолья, тем более к Елене - младшей дочери этого чиновника - поэт, как утверждают, был неравнодушен. Гордостью Одессы был лицей, именуемый Ришельевским. Из воспоминаний Е. Клименко можно представить себе здание этого престижного учебного заведения: "Этот всем хорошо известный двухэтажный дом на Дерибасовской улице - такой же, каким он был во времена лицея. Таким он остался и на Ланжероновской улице. Во времена лицея на Екатерининской улице не было двухэтажного, как теперь, дома, а был каменный забор с воротами; по концам забора были двухэтажные боковые фасады домов, выходящих на Дерибасовскую и Ланжероновскую улицы. В этом здании помещался пансион учеников гимназии и студентов, а также и лицея..." ("Литературное наследство", т. 60, 1). В те годы в лицее всем учебным процессом заправляли французские иезуиты. Читать разрешали только одобренные правительством учебники, зато поэма "Руслан и Людмила" была запрещена. Однако запреты лишь усиливали интерес учащихся к творчеству опального поэта. Его произведения, переписанные от руки, прилежные лицеисты передавали друг другу, как святыню. Бывший питомец Ришельевского лицея Тройницкий вспоминал: Пушкина "читали, перечитывали, переписывали, затверживали напамять; некоторые из его ненапечатанных стихов ходили у нас по рукам, в рукописи, как запрещенные". Летом 1824 г. Пушкин посетил лицей, осматривал аудитории, а возможно, встречался с его воспитанниками. С некоторыми преподавателями "Ришельевки" он был раньше знаком, в частности Раичем, с которым обсуждал свои поэтические произведения. И все же Пушкин не всегда в Одессе чувствовал себя как дома. Очень скоро наступило время разочарований, тревоги, тоски... Испортились отношения с Воронцовым. В письме к А. И. Тургеневу поэт пишет: "Воронцов - вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое". Воронцова поведение Пушкина все больше раздражало: его отношение к служебным обязанностям; независимый и гордый характер; всевозрастающая популярность. Да и особое внимание поэта к Елизавете Ксаверьевне Воронцовой не могло не злить всесильного вельможу... Наконец, горечь неразделенной любви к графине Собаньской лишь усиливала душевное смятение... (Продолжение следует) И. Михайлов.
|
|
||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||
)
