Номер 11 (1256), 27.03.2015

Известный в свое время режиссер и критик Евгений Гершуни полушутя заметил, что вся эстрада вышла из Одессы. Это, конечно, преувеличение, но факт тот, что очень многие представители т. н. "легкого жанра" и в самом деле "корнями вросли" в наш город. "Звездные" имена - от Утесова до Витаса - не нуждаются в представлении, но куда больше было артистов, чья известность не вышла далеко за пределы города, но кто в какой-то период времени был достаточно известным, и чьи имена так или иначе история сохранила.

К числу этих скромных и ныне практически забытых относится и Генрих Григорьевич Пинский. Он был рожден и воспитан в известном в начале ХХ века артистическом семействе Броунталь. Женившись на актрисе Тасе Равич, создал дуэт, выступавший под псевдонимом Таген (ТАтьяна+ГЕНрих). Сойдя со сцены, организовывал эстрадные коллективы, студии, создал варьете в ресторане "Киев" на Греческой площади. В 1950-60-х годах руководил самодеятельностью во Дворце Леси Украинки, при нем, в частности, делал первые шаги на эстраде ныне народный артист Украины Михаил Бакальчук.

На старости лет Генрих Григорьевич собрал воедино артистические байки, которые озаглавил "Из записной книжки эстрадного юмориста". Несколько историй были опубликованы в журнале "Советская эстрада и цирк", но большинство так и осталось в рукописи. День смеха - отличный повод, чтобы узнать, как и над чем смеялись во времена наших отцов и дедов.

А этот кто?

В далёкие годы становления советской власти г. Бахмут был административным центром Донбасса. Наша эстрадная группа приехала туда по приглашению МОПРа для проведения концертов в фонд помощи бастующим рабочим Германии. Необходимо было заказать рекламу, и я вместе с представителями МОПРа отправился в Политпросвет.

В огромной комнате, заставленной столами всех эпох, стилей и назначений, начиная солидными письменными столами царских ведомств и канцелярий и кончая маленькими ломберными и чайными столиками помещичьих усадеб и купеческих особняков, мы с трудом протискивались в лабиринте музейной мебели к табличке "Репертком", под которой сидел за огромным столом с остатками срезанного зелёного сукна мрачный человек в старом, неопределённого вида мундире. У стола стоял высокий мужчина в шляпе. Разворачивая афиши, он раскладывал их на столе.

Чиновник "от искусства" не спеша надел пенсне в черепаховой оправе и стал рассматривать афиши.

Пристроившись сбоку, мы с любопытством просматривали рекламу известного балалаечника Трояновского, который должен был приехать в Бахмут на два концерта. В центре одной из афиш было помещено солидного вида клише, на котором был изображён лес в Ясной Поляне. На пеньке сидел Лев Николаевич Толстой в рубахе и брюках из домотканной ткани, босиком, рядом с ним на скамеечке играет на балалайке виртуоз Трояновский, доставлявший всегда много радости великому писателю.

Внимательно рассматривая афишу, чиновник строго спрашивает, указывая на Трояновского:

- Это кто?

- Балалаечник Трояновский.

- А вот этот? - указывает на Толстого чиновник.

- Господь с вами, это же Толстой!

- А что он делает?

- Переворачивается в гробу! - волнуется администратор.

- Фокусник? В Донбассе выступать не будет!

Администратор пытается что-то говорить, объяснить, но чиновник и слушать не хочет. Наконец обескураженный администратор бежит от стола, петляя в лабиринте мебели, оставив на столе папку и афиши.

Воцарившуюся тишину прервал крик чиновника:

- Едут всякие проходимцы, даже пару штанов купить себе не могут!

Преодолев смущение, мы начинаем деловую беседу. Но не прошло и пяти минут, как к телефону, висящему рядом, зовут чиновника. От грозного тона не осталось и следа. До наших ушей доносится нежный шёпот:

- Слушаюсь. Так, с афишами. Уже бегу. Сейчас буду!

Осторожно положив на рычаг трубку, чиновник мгновенно оказывается у своего стола и свёртывает афиши, бурча:

- Побежал в Губком. Ничего, я их там разоблачу.

Схватив шапку и афиши, он засеменил к выходу.

Но разоблачил чиновник себя.

Завтра, придя в канцелярию, мы застали за столом представителя Политпросвета - пожилого человека в тёмной ситцевой косоворотке.

С тех пор прошло немало лет. Но всегда, видя портрет или фотографии великого писателя, мне вспоминается сухое лицо чиновника, спрашивающего обалдевшего администратора:

- А этот кто?

Тоже мне, квартет!

В Одесском Доме учителя мы выступали вместе с инструментальным квартетом имени Глазунова, на который пригласили мать моей жены и партнёрши.

Не совсем обычный концерт окончен. Всё прошло благополучно. Зрители тепло принимали заслуженный квартет и нас. После концерта по широкой лестнице, ведущей к выходу, сходила солидная группа актёров и зрителей. Моя жена тихо спрашивает мать:

- Мамочка, тебе понравился квартет?

Моя тёща, не задумываясь, отвечает:

- Тоже мне, квартет! Вот в молодости я слушала квартет, так в нём играли сто человек.

Громкий смех глазуновцев и всех, слышавших эту реплику-рецензию, долго не смолкал на улице. Вдоволь посмеялись мы и дома.

Утром, направляясь в Госэстраду, я слышу окрик:

- Таген, минуточку, подожди! - меня догоняет приятель. - Есть новый анекдот.

- Давай, слушаю.

- На днях в зале филармонии на концерте квартета Глазунова сидит старая одесситка.

Я насторожился...

- После концерта одесситку спрашивают: "Вам понравился квартет?"

- Одну минуточку, - перебил я приятеля. - Во-первых, это не на днях, а вчера, во-вторых, не в филармонии, а в Доме учителя, а в-третьих, не старая одесситка, а моя тёща.

Приятель удивлён.

- Правда?

- Честное слово!

- Анекдот! - хохоча, удаляется приятель.

"А что, - подумал я. - Может быть, так и рождается анекдот?"

Халтура

В солнечный Сухуми, белеющий среди экзотической зелени, мы приехали знойным летом. Устроившись в уютном номере гостиницы с балконом-террасой, расположенном почти над безбрежной гладью бирюзового и прозрачного как воздух моря, с трудом оторвавшись от заполнившей наши сердца красоты, спешим в Репертком Абхазской Республики.

В кабинете представителя Реперткома приветливый абхазец приглашает нас посидеть и подождать, пока он освободится. Напротив улыбающегося хозяина в тюбетейке сидит администратор Халамов. Сердечно поздоровавшись со старым приятелем, мы усаживаемся у открытого окна и, чтобы не мешать окончанию беседы, приготовились любоваться очаровательным пейзажем, словно вписанным в окно гениальным художником.

Но не прошло и десяти секунд, как ласковая беседа отвлекла нас от созерцания сухумского пейзажа.

Представитель Реперткома с улыбкой говорит Халамову, державшему в руках афишу известного скрипача - профессора Эрденко:

- Зачем, дорогой, привёз? Не надо. Халтура.

Нервный и экспансивный Халамов кричит:

- Кто халтура?

- Кацо, зачем кричишь? Это халтура!

- Позвольте, - волнуется администратор. - О ком вы говорите?

- Не я один говорю. Все скажут. Был у нас. Халтура!

- О чём вы говорите? Он две недели назад вернулся из заграничной поездки по Европе.

- Всё равно, был у нас. Халтура! - сердится репертком.

- Да вы в своём уме? Это же Эрденко! - орёт Халамов.

- Был Эрденко. Выгнал. Халтура! - кричит абхазец.

- Это возмутительно. Эрденко не был.

- Был!

- Не был!

- Сейчас докажем, - волнуется репертком.

Выбежав из-за стола и распахнув дверь, он кричит в соседнюю комнату:

- Шалва, зайди, пожалуйста!

В кабинет входит молодой сотрудник в длинной белой рубахе.

- Скажи, кацо, вот товарищу. Был у нас этот халтура - Эрденко?

Парень долго смотрит на афишу, потом на своего начальника и Халамова.

- Ну, говори, - кричит начальник.

После большой паузы Шалва, как бы извиняясь, шепчет:

- Нет, Эрденко не был. Баядерка был.

К счастью для жителей Сухуми, концерт Эрденко в столице Абхазии состоялся.

"Я был мальчиком, а вы уже гремели"

На гастроли в Одессу приехала известная в своё время примадонна оперетты Клара Юнг. Надо признаться, что популярная актриса была уже в очень почтенном возрасте, но искусный грим и большое мастерство скрадывали старость, и бывшая опереточная звезда доставляла ещё радость зрителям и делала большие сборы.

Артистические комнаты Одесского Зелёного театра устроены в отдельном флигеле, выходом в парк за театром. Гастролёрша засветло приехала в театр и, закрывшись в комнате, стала гримироваться, попросив до спектакля никого к ней не пускать. Проинструктированный сторож никого не пускает в аллею, ведущую к артистическому флигелю. Сквозь толпу любопытных пробивается аккуратно одетый старичок в твёрдом белом воротничке, украшенном ярким галстуком. В руках старичка - маленький букетик грустных бархатных незабудок. Изучив обстановку, старик обращается к сторожу:

- Мне срочно нужно видеть Клару Ефимовну.

- Пустить не могу. Запрещено, - спокойно говорит сторож.

- Поймите, это очень важно и срочно, - пытаясь обойти сторожа, шумит старик.

- Гражданин, не рвитесь, не пущу! - преграждает путь сторож.

- Это крайне нужно. Она будет счастлива, - упорствует старик.

Но ничего не помогает, сторож непоколебим. Старик нервничает, тычась во все стороны аллеи. Букетик и яркий галстук мелькают перед сторожем, как мотыльки. Но бдительный страж порядка удерживает на месте шустрого и не в меру назойливого старика.

- Где администратор, директор? Позовите всех! Она срочно мне нужна и никаких разговоров!

В это время я прохожу мимо столпившихся в аллее.

- Вот директор, - говорит сторож.

- Товарищ Таген! - бросается ко мне старичок с букетом. - Очень прошу разрешить мне пройти к Кларе Ефимовне.

- Не могу, голубчик. Она категорически запретила до выступления кого-либо к ней пускать. В антракте - милости прошу.

- Это невозможно, вы понимаете, она настроится, она будет счастлива, - молит старик.

- Ладно, подождите. Я спрошу.

Клара Юнг сидит у зеркала в светлом халатике и отдыхает. Лицо уже "сделано".

- Клара Ефимовна! Там какой-то старик с цветами буквально рвётся к вам, мы его не пускаем, но он категорически настаивает.

- Я вас прошу никого ко мне не пускать. Я устала и должна отдохнуть.

- Хорошо, я так ему и скажу, - говорю я и выхожу в сад.

Старик, увидев меня, рвётся из рук сторожа.

- К сожалению, ничего не могу сделать. Она устала и просит никого не пускать.

- Она не знает, - кричит старик. - Умоляю вас, скажите, здесь Омарский Лев Борисович! Она разрешит, она обрадуется. Прошу вас, не откажите, - старик чуть не плачет, и я возвращаюсь.

- Клара Ефимовна, там старик прямо плачет. Омарский. Вы ему срочно нужны. Впустите.

- Омарский? - пожимает плечами примадонна. - Ладно, пусть зайдёт на минутку.

С порога флигеля я даю знак сторожу пропустить старика, который мчится по аллее со скоростью бегуна.

- Сердечно вас благодарю, - шепчет старик и входит в артистическую комнату. Заинтересовавшись предстоящей встречей, я стою у раскрытой двери.

- Здравствуйте, дорогая Клара Ефимовна! - улыбается старик, целуя жилистую руку артистки. - Вот скромный букетик в знак нашей новой встречи.

- Спасибо! - благодарит Юнг, кладя цветы на гримировочный столик. - Простите, но я вас не помню.

- Конечно, столько лет, столько лет. Вы мне своей игрой доставляли столько радости. Столько наслаждения.

- Наверное, - учтиво говорит актриса.

- Как вы, милая Клара Ефимовна, сохранились. Я помню, был ещё мальчиком, а вы уже гремели.

- Вы были мальчиком?

- Да, совсем мальчишкой бегал на спектакли знаменитой Клары Юнг.

- Сколько же вам лет? - с испугом спрашивает актриса.

- 78, милая.

- А я гремела? Убирайтесь! - кричит знаменитость. - Вон!!!

Я быстро выпроваживаю старика. Актриса, падая в кресло, шепчет:

- Воды! Валерьянки! Доктора!

С трудом мы приводим в чувство гастролёршу и спасаем спектакль с участием прекрасной актрисы, которой, по подсчётам старика, минимум лет сто!

Публикацию подготовил
Александр ГАЛЯС.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья