Номер 08 (804), 03.03.2006

"У меня и в мыслях не было рожать, когда я узнала, что беременна. От кого сама не знаю. Вышла из больницы, и со мной истерика случилась. Бабы мои на работе говорят: – "Рожай для себя, ведь тебе уже за тридцать". А я им в ответ: – "Делайте, что хотите, не прокормлю одна". Где мне прокормить, себе на проезд на работу еле хватало, обратно – пешком ходила. Я решила – в роддом сдам, а вы куда хотите – туда и девайте.

Как рожала, я не помню, ад, конечно, да и только. Никаких таких чувств, про какие рассказывают бабы, когда на грудь ребенка уложишь, я не испытала. Кроме боли, ничего не помню, только узнала, что пацан, и отрубилась. Хотела его и не видеть, но врачи сказали, что мальчик очень слаб – 1 кг веса и его необходимо покормить грудью. Ну, ладно, – думаю, – покормлю пару дней и отдам в детдом.

В тот день, когда меня выписывали, я решила покормить его напоследок. Он не брал грудь, начал плакать. Я подумала, ну и оставайся, дурачок, голодным, но тут он вцепился ручонками и давай с жадностью высасывать из меня молоко. Потом, когда он заснул, меня разобрала тоска. Как подумаю, что он будет без меня жить в детдоме, так и слезы начали капать. Что-то щелкнуло внутри. Завернула я его в пеленки и забрала с собой. Сынишку Иваном назвала, в честь деда, который из рода нашего один порядочным был. Соседи помогали то едой, то вещами.

Вырастили общими усилиями, в первый класс пошел, но в школе его все обижали. А он сдачи никому дать не может, станет в уголок и плачет. А я ему: "Да дай сдачи, сынок!" А он не мог. Дразнили безотцовщиной, особенно девчонки. В шестом классе вообще худо стало: били его все школьники, кому не лень, ежедневно в классе дежурить заставляли, спортзал после уроков драил, а девчонки, дуры, Дятлом прозвали.

Вот я и решила: соглашусь на предложение Федора, который в школе кочегаром работал, жить с ним совместно – пускай не родной отец, но все же мужик в доме будет, может, и Ивана чему-то научит.

Первое время все шло хорошо. Иван к нему сильно привязался, ходил за ним, как хвостик, помогал на работе, да и дома гвозди с молотком в руки стал брать.

Федор его к футболу приобщил, скворечник научил делать и даже матами обидчиков покрывать.

Иван мой за год сильно изменился, с синяками домой стал приходить, а я радовалась: сдачи научился давать, значит, сможет в жизни за себя постоять.

В девятом классе у сына моего девочка появилась. Правда, страшненькая такая, худющая, но добрая и хозяйственная. Дружили они крепко, по субботам в кино ходили, а один раз в месяц я его и на танцы пускала, но, чтобы Федор не знал, – не любил он, когда деньги попусту из дому уходят.

Но через год беда случилась: в школе мальчики решили пошутить, да и отодвинули стул, когда Ивана Ольга на вопрос учителя отвечала, а когда на место садилась – упала, сильно отбив себе копчик.

Впоследствии девочку парализовало. Иван от ее постели не отходил, ухаживал за ней, но судьба-злодейка сыграла свою роль – Ольга умерла спустя полгода – от падения.

После похорон Ивана как будто подменили: стал угрюмым, злым и полностью замкнулся в себе. Как же мне тогда страшно было. Мне казалось, что вместе с Ольгой умерла его душа, и он, как неприкаянный, не может найти себе место. Как говорят, беда сама не ходит, вот и началась черная полоса нашей жизни.

Федор запил. Он в один прекрасный день пошел на работу и... через три дня дружки его появились, говорят: Федор передал, чтоб деньги дала, да закусь нехитрую, а он, мол, занят сильно – начальство нагрузило.

Передачку Федору я сама понесла. Захожу в кочегарку, а там Федор пьяный в стельку лежит, да как стал на меня кричать, что без приглашения к нему заявилась. Я психанула, бросила ему под ноги кулек с едой и с пятью рублями и ушла.

За Федором и Иван стал пропадать. Сначала на день из дому уходил, а после и ночью перестал появляться. Чуяло сердце мое беду. Я Ивана и нежно, и с криком спрашивала, где он пропадает, почему мать одну бросил, почему на Федора наплевать? Но тут я ошибалась – именно о Федоре Иван и думал, только тогда я этого не знала, а он молчал, каждый раз придумывая разные истории своих исчезновений.

Я навсегда запомню, как начался август 2002 года. Я устала ждать. Устала ждать, пока Федор выйдет из запоя и вернется к нормальной жизни, а Иван, как и прежде, будет находиться дома, ночами напролет вырезая из дерева различные фигурки.

3 июля постучались в дверь. – "Иванушка мой вернулся", – подумала я и с радостью помчалась открывать дверь. Но, открыв эту чертову дверь, я увидела перед собой двух милиционеров.

Представились, зашли в дом и одной фразой просто разорвали мое сердце: "Ваш сын Иван сейчас находится в больнице... в тяжелом состоянии, – колотое ранение в грудную клетку".

Как ехала и как зашла в больницу, плохо помню, в глазах мутилось, в ушах звенело, как будто кто-то бил в колокола. В палату меня не пускали четыре часа – Ивану только операцию сделали, сказали: состояние критическое, шансов мало.

Врач один, толстенький такой, видно, знал, что Иванушка не выживет, подошел ко мне и сказал: "Поговорите с сыном, пока он в сознании" и, похлопав меня по плечу, ушел.

Гляжу на него, и сердце кровью обливается. Бледный такой, беззащитный, глаза грустные-грустные, а губы – неестественно бледные.

— Прости меня, мать, – сказал мне Иван. – Федора жалко было. Задолжал он Хабарю (это в нашем районе блатной один был), в карты ему 500 долларов проиграл, от чего и запил. А я думаю, помогу ему, ведь он так слезно просил меня. Вот и стал к Хабарю ходить – отыгрываться. 500 долларов за месяц отыграл, да и еще 200 заработал, а когда за деньгами пришел – тут-то меня и подрезали.

— Сынок, – взмолилась я, а когда в себя пришла, Ивана-то в живых не было – умер прямо в моих объятиях.

Не думала я, когда рожала, что ради сына готова на все. А оказалось – готова. Помчалась я, как фурия, в кочегарку.

Захожу, а Федор пьяный на полу спит. Схватила канистру с бензином, облила его... в общем – сгорел он заживо.

И не жалею я, что так поступила, собакам – собачья смерть. Жалею только о том, что сына в детдом не сдала, так, как хотела, – жил бы он сейчас, а не хоронила молодым пацаненком. На похороны меня менты в наручниках повезли, но и на том им спасибо.

Вот такая моя история, бабы, пятнадцать лет мне дали, три уже отсидела".

— Отбой! – послышался громкий голос "смотрящей", в камере вырубился свет и заключенные женщины легли на нары, продолжая в полголоса рассказывать свои жизненные истории, наполненные болью, страданием и скорбью.

В.Р. ФАЙТЕЛЬБЕРГ-БЛАНК, академик; Т.Н. КОЛЕСНИЧЕНКО, журналист.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья