Номер 43 (1140), 16.11.2012

Петр ВАХОНИН

Из всех видов человеческой деятельности
власть над себе подобными,
хотя и вызывает наибольшую зависть,
наиболее разочаровывает,
ибо она не дает уму ни минуты роздыха
и требует постоянных трудов.

М. Дрюон. "Яд и корона".

(Продолжение. Начало в № 41, 42.)

"Масть" - это определение человека в тюремной или криминальной иерархии. Основных "мастей" две: "красная" и "черная". К "красной" масти относятся все связанные с правоохранительными органами и "суки", о которых будет рассказано ниже. "Черная" - воровская масть, в тюрьме она делит по ступеням всех арестантов, за тюремным забором, на воле, имеет отношение только к профессиональным преступникам.

"Черная масть" безразмерна, как недоброй памяти 58-я статья сталинского уголовного кодекса. Если вдуматься, то изначально она и порождена этой самой статьей, проложившей забор покруче тюремного между "социально близкими" уголовниками и "социально чуждыми" политическими. Удивительно, что люди, гордящиеся тем, что "живут воровским", не задумываются, а возможно, просто не хотят понимать, что их писаный неписаный воровской закон составлен в тридцатые годы прошлого века в недрах приснопамятного НКВД. Конечно, он базировался не на ровном месте, а на тех полулегендарных традициях еще дореволюционной России, но потом трансформировался, прогнулся, иногда приобретая уродливые формы, и, более или менее неизмененный, дошел до наших дней.

Итак, "черная масть", то есть люди, поддерживающие воровское, криминальное движение, делится на четыре неравные части: "блатные", "мужики", "козлы" и "опущенные".

"Блатные" и "мужики" в тюремном мире относятся к так называемым правильным (или "честным") арестантам. Они должны выделять на общее, то есть делиться сигаретами, чаем, иногда даже одеждой, формируя определенные запасы, такой себе госналог, и поддерживать из этих запасов тех, у кого ничего нет. Они не должны сотрудничать с администрацией, участвовать в любых мероприятиях, которые организовывает власть. Основную массу "честных" арестантов составляют "мужики", на них держится тюрьма. Несмотря на это, последнее слово в решении споров принадлежит "блатным", ибо только они могут определить судьбу арестанта. К чему подобное положение приводит в "черных тюрьмах", я уже говорил. Не углубляясь в подробности, в общих чертах, надеюсь, понятие "порядочный арестант" стало понятным.

Следующая, низшая, в понимании арестантов, ступень - "козлы", во времена ГУЛАГа "лагерные придурки". Это заключенные, сотрудничающие с администрацией тюрьмы и выполняющие хозяйственные работы: раздача пищи, уборка мест общего пользования, строительные работы, направленные на улучшение охраны и режима. "Козлами" их называют потому, что, как правило, они выполняют работы, которые обычному порядочному арестанту делать "западло", то есть недостойно, не положено.

Наконец, следующая, самая низкая "масть" - это "опущенные": к ним относятся люди, нарушившие воровской закон и определенные в "петухи", то есть в педерасты. Чем-то эта категория напоминает индусских неприкасаемых. С ними нельзя здороваться за руку, пользоваться общей посудой, даже жить в одном помещении с ними нельзя. Нарушивший эти правила сам рискует определиться в "опущенника". Любой намек на близость к этой масти - оскорбление.

Не зная этого деления, словом "залетай" я как бы определил всю "порядочную" камеру. Конечно, больше таких ошибок я старался не совершать. Меньше говорил, больше слушал и вникал.

Думаю, что работал хорошо, потому что где-то через полгода меня вызвал начальник оперативной части и поинтересовался, хочу ли я работать оперативником. Я честно сказал, что даже не понимаю, что это такое.

Часть 2

Начальник оперчасти, он же "главный кум" (на жаргоне контингента), в моих глазах и по внешности, и по характеру был образцом офицера. Среднего роста, плотно сбитый, с черным ежиком волос над пронзительными орлиными глазами, он настолько твердо стоял на земле, что казалось, она прогибалась, а он сам как бы становился выше ростом. Ощущение это возникало потому, что от него буквально волнами разливалась сила, основанная на понимании и знании. Я видел за годы службы людей, любящих, знающих, понимающих свою работу, но все равно мой первый "главный кум" был сильнее. Пожалуй, только один человек, обычный старшина, мог соперничать с ним в знании тюрьмы и арестантской психологии. Я обязательно вернусь к этому старшине и расскажу более подробно, тем более что и повод "достойный" - побег приговоренных к смертной казни. Немного предвосхищая события, скажу, что мой первый централ был "исполнительный".

В Советском Союзе, да и потом в Украине, смертная казнь приводилась в исполнение не в каждой тюрьме, были так называемые "конечные", то есть места, куда осужденный доставлялся для исполнения приговора. Эти тюрьмы были засекреченными, хотя это и был "секрет Полишинеля", о котором знали все и всегда. Что действительно являлось и до сих пор является тайной, так это члены расстрельной команды, то есть непосредственные исполнители. Убежден, что это правильно; впрочем, более подробно мы поговорим об этом в специальной отдельной главе.

Так вот, вернемся к оперчасти. "Главный кум" буквально в двух словах объяснил, чем должны заниматься оперативники в тюрьме, дал время подумать и рассказал о перспективах служебного роста. Я тогда не понимал, почему оперчасть и опера назывались "кумами", хотя понимание лежало на поверхности. Вообще же многие кажущиеся оскорбительными слова в действительности изначально не несли в себе оскорбительного подтекста.

В дореволюционной России, да и сейчас, сотрудников сыскной полиции называли "лягавыми", казалось бы, оскорбление, однако ничего подобного, на полицейском металлическом жетоне была изображена бегущая лягавая собака, отсюда и прозвище. Чуть позже появился Московский уголовный сыск - МУС, он породил следующее прозвище. "Кум" - это уже совсем просто, даже добавлять ничего не нужно. В тюрьмах и лагерях были отделы криминально-уголовной милиции - КУМ, появились они в 1920 году и просуществовали почти до 30-х. Отделы преобразовали, назвали оперативными, а старое прижилось до сих дней, причем прижилось настолько, что даже сотрудники до сих пор называют оперов "кумовьями".

Забавно, но на мое согласие повлиял случай комический. Возвращаясь на корпус, думаю, вдруг резкая, как выстрел, команда: "Стоять!" Поднимаю голову, смотрю: какой-то мужчина с бегающими маслянистыми глазками, в накинутом на плечи, как на вешалку, белом халате, из-под которого выглядывали офицерские брюки.

- Стоять, - повторил он. - Ты кто?

- Контролер первой смены.

- Да ладно, ладно, что контролер - вижу, тут что делаешь?

- Был вызван в оперчасть, следую на корпус.

- Зачем вызвали? Работу предлагали?

- Так точно.

- Гласную, негласную?

- Что? Что?

- У, так ты еще зеленый, - протяжно протянул незнакомец.

- Согласился?

- Думаю.

- Ух, ты еще думаешь? Это у нас редкость. Скажу по секрету, только ты никому не говори, глубокая тайна, - он приник к моему уху. - У нас на централе два думающих человека. Я и ты, не считая, конечно, моих пациентов. Так что соглашайся. Чаще будем встречаться.

Исчез он так же неожиданно, как и появился. Я был очень заинтересован и спросил у корпусного, на вставке, с кем я разговаривал. Оказалось, с психиатром. Я начал хохотать, не дойдя до корпуса, вернулся в оперчасть и дал согласие на перевод. Потом я неоднократно видел доктора, оказалось, что "дурхаты", так в просторечии называются камеры для душевнобольных, еще не получивших медицинскую актировку, располагаются на том же этаже, что и служебные кабинеты.

Мы часто смеялись, вспоминая нашу первую встречу.

Поначалу оперотдел встретил меня неласково. Кабинет напоминал бетонный кубик со случайными дырками - грубо прорубленными, забранными густой "решкой" (решеткой) окнами и дверями. Дешевенький изрисованный, исписанный и изрезанный канцелярский стол и неоднократно чиненный колченогий стул. Руководитель моей стажировки находился на учебе в академии, за мной закрепили постороннего опера, с которым мы сразу не нашли общего языка.

(Продолжение следует.)

Литературная обработка
Валентина РОЕВА.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья