Номер 31 (1375), 23.08.2017

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 22-30.)

* * *

В Варшаве я поселился на квартире, которую Абвер арендовал для своей агентуры. Она располагалась довольно далеко от центра города, в районе "Варшава-Прага". Зато это были просторные апартаменты, хорошо обставленные, удобные для проживания и работы. Рядом с домом - красивый парк, магазины, кинотеатр, рестораны.

С чего начать: "прощупывать" проститутку из борделя пани Ванды или заняться формированием вооруженных отрядов? Что касается злачного заведения - тут все предельно ясно. Но зачем сейчас вооружать украинских националистов, причем устаревшими винтовками и пистолетами, помнившими еще кайзера Вильгельма? Может быть, ответ на этот вопрос следует искать в исключительно сложной международной обстановке? Ведь доморощенные украинские националисты как будто притихли; редкими стали митинги протеста; польская печать неустанно призывает к единству всех граждан, независимо от этнического происхождения и религиозных верований. Не надо забывать о том, что в Польше на то время проживали десятки различных народностей... Тем не менее Абвер упорно продолжал разыгрывать "украинскую карту". Я подозревал, что Германия желает поступить с поляками так же, как поступила с Судетской областью, входившей в состав Чехословакии.

На следующий день я направился в "Украинский дом", чтобы встретиться с друзьями из нашей диаспоры в польской столице, выпить кофе с французскими булочками, немного расслабиться. Но, оказавшись в вестибюле, увидел Каца, который с кем-то разговаривал. Заметив мою скромную персону, Зигмунд приветливо улыбнулся и подошел ко мне. Я, признаться, тоже был рад этой встрече. Кстати сказать, владелец ресторана был убежден, что я - деятель молодежного националистического движения и журналист.

"Пан Кац, - начал я, - уделите мне немного времени". Любезный дядя Зюзя не только охотно согласился, но и пригласил к себе в рабочий кабинет на чашку чая, хотя, честно говоря, я предпочел бы кофе. Мы сели за столик, через несколько минут официант принес чайник превосходно заваренного английского черного чая и вазу свежего печенья.

Буквально минуту я раздумывал, с чего начать нашу достаточно щекотливую беседу. Но разговор начал пан Кац, который решил обратить мое внимание на сложную внешнеполитическую обстановку. "Польша многие столетия была "яблоком раздора" между европейскими державами. Даже, когда Польша могла себе позволить активно вмешиваться в дела России в начале XVII века, она все равно не чувствовала себя в полной безопасности. Да, Россия была тогда слаба из-за смуты, но сильной оказалась Османская империя; Франция, претендовавшая на роль ведущей державы в Европе, которая радовалась русским проблемам..."

А теперь? Пан Кац какое-то время раздумывал, потом сказал следующее: "Теперь Польша - между молотом и наковальней. Молот - в руках Гитлера, наковальня - великий Советский Союз. Я уверен: Гитлер рано или поздно будет здесь. Ему не нужна суверенная Польша, к тому же населенная евреями, украинцами, белорусами, литовцами... Нацисты претендуют на наши земли..."

Пан Зигмунд опять задумался, отпил уже остывший чай и вдруг спросил меня: "А Вы, как полагаете, пан Янковский?".

Признаться, мне стало как-то неловко. Надо отвечать, но что сказать? Ведь Зигмунд Кац прав. Германии, в самом деле, не нужна Польша как самостоятельное государство, и чтобы прекратить ее существование, Абвер направил меня, возможно, и сотни других своих агентов в эту страну, страну моей юности...

Я отделался общими фразами, заметив своему собеседнику, будто никто не желает войны ни Германия, ни Польша... Пан Кац вежливо промолчал.

"Теперь, - сказал я, - разрешите, пан Зигмунд, кое о чем у Вас полюбопытствовать". Кац кивнул головой, все еще допивая чай. "Вы, наверное, знаете: рядом с "Украинским домом", за углом, в неприметном переулке, кажется, Лещинского, расположено специфическое заведение пани Ванды. Не так ли?". Пан Кац, едва усмехнувшись, сказал: "Я слышал, но если честно, ни разу там не был". "Зато, - парировал я, - почти все "воспитанницы" пани Ванды с удовольствием здесь обедают, а иногда и завтракают". Ресторатор согласился. "Может быть, Вы знаете проститутку по имени Саманта?" "Ее, пан Янковский, знает вся Варшава. Я лично к ней отношусь с уважением. Профессия Саманты меня не смущает. У каждого - свой хлеб. Она торгует своими телесными достоинствами, умением нравиться; ну а я, к слову, тоже торгую, только своим кулинарным мастерством".

"Все это верно, - согласился я, - осуждать ее - не моя цель. Я прошу нас познакомить". Вы бы видели, господин профессор, - какими огромными стали глаза у этого примерного семьянина, отца пятерых детей. Мне пришлось добавить к сказанному: "У меня к ней имеется важное поручение. Только я прошу Вас никому ни слова о моей просьбе и, разумеется, наше рандеву должно состояться без посторонних глаз". Кац заварио "Это не проблема, пан Янковский, скорее всего, пани Саманта появится здесь в воскресенье, где-то в полдень".

Я с нетерпением ждал этого дня. Мне казалось, что с помощью Саманты я смогу разоблачить Лемке. В то воскресенье я приехал в "Украинский дом": Стихи Шевченко и Леси Украинки сменялись народными песнями и танцами. Мне было одновременно весело и грустно. Приятно было осознавать, что украинская культура в Польше живет и процветает благодаря бескорыстным энтузиастам; а невесело из-за тяжелого предчувствия. Что будет с этими детьми, с Варшавой? Все ж таки Зигмунд Кац прав в своих суждениях. Не слишком образованный, но умный кулинар предвидел катастрофу, и она оказалась реальной.

От этих пессимистических мыслей меня отвлек официант, пригласивший следовать за собой. Мы поднялись на второй этаж, в дальнем углу особняка была неприметная дверь. Отворив ее, мы оказались в небольшой комнате, где меня ждали Зигмунд и Саманта.

* * *

Только взглянув на женщину, я понял, почему мужчины сходят по ней с ума. Невысокого роста, смуглая, с удивительно большими и выразительными карими глазами; черные, как смоль, вьющиеся волосы прикрывали аккуратные плечи, обрамляя буквально кукольное лицо с чуть вздернутым носиком. Прибавьте к этому прекрасную фигуру, где бюст и бедра как будто созданы для сексуальных утех...

Пан Зигмунд, заметив мое восхищение, чуть улыбнулся, представил меня даме и тут же удалился.

Наверное, в тот момент я вел себя не очень толково, поскольку не нашел ничего более подходящего, чем представить Саманте свое удостоверение лейтенанта германской военной разведки. Взглянув на красивое лицо, я не заметил никакого испуга или беспокойства. Она улыбалась, как мне показалось, слишком профессионально, как обычно улыбаются состоятельным клиентам. А быть может, коварная цыганка умела скрывать свои чувства? Я сообщил ей, что Абвер прежде всего интересует Лемке. При упоминании этой фамилии Саманта чуть напряглась, и мне даже послышался вздох облегчения.

"Я еще не поняла, что вы хотите от меня узнать? - с явным раздражением спросила Саманта, - ведь Абверу известно практически все, что я передаю польской разведке".

"Вот как, - подумал я, - она желает "играть в открытую". Посмотрим". Далее я поинтересовался: откуда она знает о том, что германской разведке известно о сугубо конфиденциальной информации, поступающей польским коллегам.

Теперь лицо "ночной бабочки" озадачила естественная улыбка. "Послушайте, Питер, вы решили, что мы тут все - дуры и набитые дураки. Конечно, их в Польше не меньше, чем в других странах, но поверьте: здесь каждый развитый подросток знает: германские спецслужбы, как, кстати, и русские - повсюду. С ними сотрудничают большая часть генералитета польской армии, полицейские чины и важные чиновники дипломатического корпуса. Польша давно наводнена агентами разведок различных европейских стран, и отдельные госслужащие умудряются сотрудничать..."

"Понятно, - прервал я эту мадам. - У меня к вам дельное предложение..." Теперь Саманта не дала мне договорить. "Я тоже поняла - согласна. В конце концов я много лет продаю свое тело, так почему бы не торговать еще секретной информацией."

Как легко и быстро, - подумал я. А может, эта цыганка желает стать второй Мата Хари? Забавно. Я достал свою чековую книжку и выписал на ее имя финансовый документ на 500 злотых; сумма в то время значительная. Мы обменялись бумагами: я Саманте - чек, а она мне - расписку в получении денег за нужные Абверу сведения. Довольные друг другом, мы расстались.

О том, что произошло, а также свое мнение относительно этой польской проститутки я немедленно сообщил в Центр, лично Гельмуту Зиберту. Из Берлина ответа не последовало. Видимо, были очень заняты, либо моя работа не стоила их внимания.

Через несколько дней Саманта неожиданно вышла на связь. Я ждал Саманту у кинотеатра "Голливуд". Здесь всегда толпилось много людей, и вряд ли кто обратил на нас особое внимание. Я взял "даму" под руку, и мы пошли вдоль аллеи к небольшому скверику, где сели на свободную скамейку.

"У меня для вас кое-что есть", - начала Саманта, почему-то озираясь по сторонам. Я спросил: "Вы боитесь Лемке?". "А вы догадливый". "Такая у меня служба", - ответил я на ее ехидную реплику. Саманта все еще не начинала говорить: то ли собиралась с мыслями, а возможно, подбирала нужные фразы. Трудно сказать, только ее молчание затянулось. Я взял ее за руку: "Саманта, Лемке, по-вашему, - русский шпион?". "Скорее нет, чем да, - таков уклончивый был ответ. - Но проблема в том, что Лемке меня заподозрил...". Саманта вновь замолчала. "В чем?" - не выдержал я. "Он мне прямо заявил, будто точно знает: я - агент русской разведки, а теперь еще сотрудничаю с Абвером, и это при том, что меня хорошо знают польские спецслужбы". "И что вы ему ответили"? - спросил я у испуганной проститутки. "Я стала возмущаться его подозрениями. А он только улыбался..." "Вот что, Саманта, это - типичная провокация долговязого Ганса, причем весьма глупая. Впрочем, на серьезное он не способен. В конце концов это не его дело, с кем вы работаете. Вы - польская гражданка, не так ли?"

Саманта молча смотрела на меня взглядом растревоженного зверька, напуганного, чем-то серьезно обеспокоенного. "Скажите прямо, Саманта, мной Лемке интересовался?" И тогда она подробно все рассказала.

Неопытность и самоуверенность мне порядком вредили. Конечно, я наслышан о недоброжелательных отношениях между сотрудниками Абвера; мне было известно о вражде между военной разведкой, СС и СА. Много у нас говорили, правда, чтобы, не дай Бог, никто из посторонних не слыхал, о многочисленных доносах и кляузах, направляемых лично Гитлеру. Мне не раз намекали, что меня, как молодого служащего, будут особо опекать. Я об этом знал, но вел себя достаточно беспечно. У меня были хороший аттестат и характеристика, полученные после окончания учебы в спецшколе; мной доволен Зиберт... Казалось бы... Однако я не учел, что, если тебя начальство хвалит, другие - твои коллеги - этому не рады и даже готовы на подлость. Я нередко забывал, когда находился в сугубо немецком окружении, что со стороны матери я - украинец, зато моим сослуживцам это было известно. Они не только подтрунивали надо мной, но и стремились намекнуть "кому надо", что я недостаточно лояльно отношусь к национал-социалистической власти. Спустя годы я был удивлен, когда оказался в Советском Союзе, насколько похожи тоталитарные режимы.

...Саманта даже сообщила мне, будто Лемке известно о характере моего задания, а также о ее далеко не интимных связях.

Если это правда, - размышлял я, - то почему Лемке об этом сказал Саманте? Чтобы ее запугать? От кого ему стало известно о моем задании? Неужели Гельмут? Нет, я был почти уверен в том, что майор к этой игре не причастен. Тогда, кто и зачем?

Саманта также сообщила: якобы Лемке невзначай проговорился, будто совсем скоро начнется война между Германией и Польшей. И вроде он лично занимается вербовкой польских немцев в спецотряды и диверсионные группы. Впрочем, нельзя назвать эту информацию большим секретом. Газеты ряда европейских стран активно обсуждают возможность такого вооруженного конфликта.

Разумеется, я догадывался: Лемке, по сути дела, и был направлен руководством немецкой разведки в Польшу не столько, чтобы меня "пасти", сколько для проведения специальной работы среди этнических немцев и отчасти русских эмигрантов, осевших в этой стране.

Сколько немцев проживало в Польше непосредственно перед началом войны, сказать трудно. Германская пресса насчитывала чуть ли не 2 млн человек. Это, конечно, явное преувеличение. Но немцев в стране - немало. Похоже на правду и то, что Абвер вел среди них масштабную пронацистскую пропаганду.

Белогвардейцев в Польше тоже хватало. Многие из них в высшей степени настроены антисоветски. Достаточно в этой связи вспомнить убийство полпреда СССР в Польше Петра Войкова, совершенного в 1927 г. русским эмигрантом.

Тем временем международная обстановка готова была преподнести "сюрпризы". Так, польская пресса, ссылаясь на "информированные источники", писала, что тайные переговоры между СССР и Германией близятся к завершению. Об этом же сообщали, например, французские газеты, которые можно было купить в любом варшавском киоске. Между Берлином и Варшавой отношения напряженные; нужен только повод, чтобы вермахт вторгся в Польшу. Нацисты могли использовать надуманную "немецкую проблему", как они это сделали, стремясь захватить у Чехословакии Судетскую область.

В действительности, немцы, жившие практические повсюду в польском государстве, чувствовали себя отнюдь не ущемленными. Я лично - тому подтверждение. Меня определили в немецкую гимназию, где, напомню, большинство предметов преподавалось на языке Гете. При этом финансирование такой школы осуществлялось польским государством.

Любопытно заметить: в классе, где я учился, находились дети не только "немецких кровей". Я приятельствовал с этническим поляком, нередко списывал математику у еврейского юноши... И все мы были очень дружны. На улицах Варшавы - не редкость немецкая речь... Однако гитлеровская пропаганда всячески стремилась разжечь межэтническую вражду. Украинцы, евреи и другие меньшинства польской властью были недовольны, поскольку подвергались дискриминации. А немцы? Немецкая община в этой стране процветала. Этнические немцы занимали ответственные должности, были образованы, и значимая их часть - состоятельные бюргеры. Конечно, об этом в Берлине известно, но правду не желали признавать.

Лемке, утверждала Саманта, очень хотелось знать, как далеко зашли наши отношения. Неужели Ганс ревновал? Скорее всего, что нет. Лемке не способен любить, а значит, и ревновать. У него время от времени появляется лишь животный инстинкт. Он, по-видимому, догадывается, что Саманта будет мне помогать. Может быть, я чего-то не учитываю?

(Продолжение следует.)

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья