Номер 27 (1559), 16.09.2021

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 8–10, 12–23, 25.)

* * *

Итальянское круизное судно "Рафаэль" пристало к берегам Ливана. Пассажиры, весело что-то обсуждая, спускались с трапа. Это были туристы из разных европейских государств, совершавших увлекательное путешествие по Средиземному морю.

Среди многоголосой толпы вояжеров итальянский язык слышался чаще. Среди интенсивно жестикулирующих людей нетрудно было узнать жителей Апеннинского полуострова.

Молодой человек в элегантном сером костюме, безупречно облегавшем его стройную фигуру, сойдя на берег, не стал, подобно другим туристам, разглядывать панораму Бейрута. Быстро пройдя пограничные формальности, он поспешил к стоянке такси. Один из водителей ловко подхватил его чемодан и, приветливо улыбаясь, пригласил в свой автомобиль. Это был далеко не новый ситроен выпуска конца 40-х.

Назвав адрес отеля, итальянский путешественник наконец огляделся. Такси мчалось по улицам ливанской столицы, и трудно было определить, был ли это центр Бейрута или его не очень презентабельные окраины. Обшарпанные, убогие дома соседствовали с величественными мечетями, а немного проехав, пассажир увидел вполне симпатичные здания, окруженные аккуратно подстриженными кустарниками. Вдоль, по-видимому, центральной улицы, сверкая рекламой, располагались многочисленные магазины и кафе.

Машина остановилась у большого здания. Это была гостиница под многообещающим названием "Звезда Востока". Шофер поспешно достал из багажника увесистый чемодан и, не говоря ни слова, направился к вестибюлю. Услужливый швейцар мигом распахнул массивную дверь, и вояжер оказался в просторном помещении. Служащий отеля прочитал в предъявленном паспорте: "Анжио Северини".

Гостиничные апартаменты состояли из двух больших комнат с балконом, выходившим на тихую улицу. На первом этаже отеля находились ресторан и бар, в котором были широко представлены вина и коньяки, главным образом, из Франции.

Быстро стемнело. Улицы центральной части Восточного Бейрута — именно в этом районе оказалась гостиница — озарились ярким светом. Было тепло и сухо, хотя по европейскому календарю стоял уже декабрь 1955 года. На улицах этого преимущественно христианского района ливанской столицы слышалась не только арабская, но и французская речь.

Анжио заметил: кафе и рестораны, пабы и павильоны уличной еды заполонила в основном молодежь. Она вела себя так же раскованно, как и молодые тельавивцы, только одеты ливанцы были, пожалуй, получше своих израильских сверстников, да и меню в ресторанах разнообразнее.

Это легко понять: израильская молодежь тех лет — дети бедных репатриантов, бежавших от преследования в странах исхода. Анжио помнил, как многие его знакомые и вовсе не были в состоянии сытно поужинать, не говоря о возможности "посидеть" в каком-то кафе. Большинство из них лишились родных и близких и чудом уцелели в годы Второй мировой войны. Кроме того, в еврейском государстве в то время все еще ощущалась нехватка продуктов питания.

Ливанцы, особенно христиане, живут относительно благополучно. Их страна быстро развивается и богатеет во многом благодаря щедрым инвестициям в ее экономику, торговлю, сельское хозяйство. Стремительно растет индустрия туризма... Этой стране никто не угрожал. Тогда как израильтяне, строя свое государство, должны в одной руке держать лопату, в другой — сжимать автомат.

...Анжио проснулся рано утром и, надев спортивный костюм, отправился на пробежку в близлежащий сквер. На него с любопытством смотрели местные жители. Разминается состоятельный турист. После сытного завтрака Анжио, взяв мольберт и краски, отправился отыскивать примечательные места, которых в Бейруте предостаточно. После обеденного отдыха — вновь прогулка по городу. Он рисовал старинные здания, церкви, восхищался красивым закатом, окрашивавшим прибрежные скалы в причудливый красно-оранжевый цвет.

Шло время. Анжио все больше входил в роль богатого вояжера-художника. Он охотно фотографировал трофейным немецким фотоаппаратом "Велта", приобретенным по случаю на тель-авивской "толкучке". Задание Моссада тем не менее не продвинулось ни на йоту. Тель-Авив молчал. Анжио даже подумывал о поездке на юг Ливана, хотя Гольдштейн строго предостерег его от излишней самодеятельности.

Это случилось в дождливое воскресенье. Чтобы как-то скоротать свободное время, Анжио отправился в известный в Бейруте ресторан "Лиза", где подавали изысканные блюда, звучала современная музыка, выступали симпатичные француженки. Одним словом, было сытно и весело.

У входа в ресторан Анжио встретил атлетического сложения швейцар — чернокожий африканец. Он поспешно отворил дверь в огромный зал и проводил к официанту, который приготовился усадить гостя за столик.

Меню поразило Анжио выбором различных блюд. Здесь были представлены ливанская национальная кухня, французская, еда стран Магриба... А всевозможные напитки просто ошеломляли.

Стоит ли говорить о том, что Анжио не ходил по ресторанам, тем более таким шикарным. В Израиле все значительно скромнее. Социалистические убеждения многих жителей еврейского государства не позволяли им даже в мыслях допускать "буржуазные замашки". Так они старались воспитывать своих детей.

В Бейруте проживало много богатых людей — как местных нуворишей, так и приезжих шейхов из арабских стран, где многое запрещалось. Молодые путешественники с Аравийского полуострова чувствовали себя в Ливане свободными от средневековых канонов шариата.

Вино лилось рекой, доступные женщины буквально осаждали юных миллионеров. Здесь можно играть в азартные игры, а некоторые позволяли себе курить гашиш.

Официант, молодой привлекательный парень, прекрасно говорящий по-французски, терпеливо ждал. Он сразу распознал в Анжио иностранного гостя, поэтому учтиво спросил:

— Может быть, вам помочь?

— Да, я буду вам благодарен. Меня интересует национальная ливанская кухня, — сказал Анжио, чуть смутившись.

— С удовольствием. Ливанская кухня очень разнообразна, как и ливанский народ, состоящий из многих этносов, — не без гордости начал официант. — Наша еда впитала в себя лучшее, что было на Востоке в течение многих столетий...

После импровизированной лекции он записал заказ: ливанские пышки, салат из кускуса с апельсином, табуле с финиками и курица с арахисом.

— Что-то будете пить? — поинтересовался официант.

— Как вам сказать? — вновь смутился Анжио, не имевший опыта в употреблении алкоголя.

Рядом за столиком сидел офицер ливанской армии, который все слышал, хотя старался не показывать, будто разговор его интересует. Когда он понял, что иностранец не знает вкуса хорошего вина, то не выдержал.

— Извините, если я покажусь вам недостаточно тактичным, — произнес офицер, обращаясь к Анжио. — Вы наш гость, видимо, из Европы, а Ливан — это Восток, так что позвольте согласно нашим обычаям... — И он что-то шепнул официанту.

Вскоре на столе, за которым сидел Анжио, появились аппетитные кушанья и в придачу бутылка отличного бургундского вина. Анжио поблагодарил офицера и предложил ему составить компанию. Ливанец охотно согласился, прихватив с собой еще бутылку шампанского.

Офицер представился:

— Мишель, старший лейтенант.

— Анжио, итальянский художник.

Они оказались почти ровесниками и быстро обнаружили общие интересы. Мишель много рассказывал о своем родном городе, давал советы, спрашивал об Италии и вдруг неожиданно загрустил. Анжио заметил, как погас блеск в его темно-карих глазах, как чуть согнулась спина, будто под тяжестью нелегких воспоминаний.

То ли под воздействием выпитого вина или от страстного желания раскрыть душу перед малознакомым человеком, к которому неожиданно проникся доверием, сказать трудно, только Мишель стал рассказывать о себе.

— Я никогда не мечтал быть военным, всегда любил рисовать. Но, как видно, злая судьба диктовала мой жизненный путь. Прежде всего она лишила меня родителей. Мой отец, французский офицер, служивший в Ливане, в то время находившемся под властью Парижа, соблазнил девушку из зажиточной и уважаемой католической семьи. Ее родители — глубоко верующие люди — после моего рождения отправили свою дочь в один из женских монастырей в Сирии, так и не простив ее греха. Француз, обманувший невинную девушку, поспешно покинул Ливан.

Меня воспитывал дед, фанатичный католик и деспотичный человек. Учился я в школе, которую основали французские иезуиты еще в начале XIX века. Там хорошо учили, даже поощряли мое увлечение рисованием. Но однажды святые отцы застукали меня, когда я рисовал обнаженных женщин. Если бы это оказалось моим единственным прегрешением, то меня бы высекли и простили. Но я уже попадался, когда украдкой распивал вино, без разрешения покидал школу и шлялся по городу в поисках "темы" для творчества.

Меня выгнали из школы, а дед так рассвирепел, что велел мне убраться из его дома. В ту пору мне едва исполнилось шестнадцать лет.

Меня приютила родная сестра деда, не очень ладившая со своим братом. Она жила на окраине Бейрута довольно скудно. Днем я за незначительное вознаграждение рисовал портреты, а вечерами упорно учился, запоем читая книги по искусству, любил французскую литературу, увлекался историей.

Добрая старушка меня жалела, пытаясь как-то вывести в люди. Имея некоторые связи, она добилась, чтобы меня приняли в офицерскую школу с пансионом, гордо именуемую "академией".

Это было непростое для Ливана время. Наше правительство присоединилось к коалиции арабских стран, начавших войну с Израилем с целью уничтожить его в зародыше.

Мне — 17 лет, я тоже готов повоевать, но моему начальству хватило ума, чтобы остудить пыл юного глупца. Зато, вернувшись с этого вооруженного конфликта, офицеры лютовали и всю свою злобу за неудачу в войне вымещали на нас, курсантах, большинство из которых были дети из бедных семей.

Мне особенно запомнился капрал Музафар, мусульманин-суннит. Он почти не скрывал своей неприязни к христианам, поносил евреев, презирал мусульман-шиитов... На войне он потерял руку и был ранен в ногу, поэтому хромал. Но этого "героя" приняли на службу в "академию" в качестве наставника молодых военнослужащих. Его боялись и ненавидели. Он постоянно ругался, позволял себе уцелевшей рукой бить курсантов, выдумывал всякие унизительные наказания. Я окончательно возненавидел армию...

Мишель тяжело вздохнул и огляделся. На них никто не обращал внимания. Все заняты красотками, высоко поднимавшими ноги под искрометную музыку Жака Оффенбаха. Часы, висевшие в зале, показывали 2 часа ночи. Анжио собирался уйти. Мишель налил себе очередной бокал вина и, выпив залпом, сказал:

— Анжио, давай завтра встретимся. Я покажу тебе свои рисунки и акварели. Скажешь свое мнение.

Анжио согласился, при этом заметив:

— Только не в ресторане. Сам понимаешь, я не сын сеньора Аньелли.

Мишель улыбнулся:

— Я понимаю, но поскольку приглашение исходит от меня... Итак, вместе поужинаем. Я могу позвонить тебе в гостиничный номер.

Анжио готов был продиктовать номер телефона, но вовремя спохватился. "А что, если телефоны иностранных туристов прослушиваются? — подумал он. — Почему итальянскому художнику звонит офицер ливанской армии? Зачем лишние вопросы?"

Анжио объяснил старшему лейтенанту, что телефонная связь — только в пределах отеля. Они вышли из ресторана. Анжио придерживал изрядно выпившего ливанца, усадил его в такси, а сам направился в свои апартаменты.

Уже через час в Тель-Авиве приняли следующую шифровку: "Поймал рыбку среднего размера". Вскоре пришел ответ: "Из одной рыбки уха слишком тощая, но и за это спасибо". Анжио хотел еще все опять проанализировать, но крепкий молодецкий сон окончательно одолел израильского пинкертона.

Скоро Рождество. Католический мир готовится с размахом его отметить, и для многих тысяч ливанских христиан это большой праздник. Восточная часть Бейрута сверкает тысячами разноцветных лампочек. Кажется, будто ночью ливанская столица превращается в одну гигантскую радугу.

Мишель и Анжио встречаются каждый вечер. Офицер горд, что его творения оценил итальянский художник, получивший образование — подумать только! — в знаменитом университете, патронируемом самим римским папой.

Молодые люди много гуляют по городу, делают карандашные наброски, рисуют акварелью, спорят об искусстве, и ничего — о политике. Незадолго до Рождества Христова Анжио прочитал следующую шифровку: "Море бушует из-за акулы. Опасайся, рыбак, ее острых зубов".

Что бы это значило? Анжио лихорадочно размышляет. Он вспоминает всю информацию, которую посылал в центр в последнее время; внимательно слушает новости о событиях в мире и особенно на Ближнем Востоке. И, кажется, кое-что он стал понимать.

* * *

Цви Гольдштейна срочно вызвал глава Моссада. Иссер Харель по пустякам время не тратит — значит, обсуждать придется что-то очень важное. Цви быстро собрал необходимые для отчета документы и поспешил к ожидавшему его автомобилю.

Когда Гольдштейн вошел в кабинет начальника, Иссер с кем-то говорил по телефону. Звонил секретарь Бен-Гуриона. Когда разговор с ним закончился, Харель сказал:

— Старик собирает узкий кабинет министров. Меня пригласили на это совещание. Приблизительно я знаю, что будут обсуждать.

Иссер потребовал более детального объяснения работы Рами (Анжио) Бен-Ами, которого в разведкругах именовали Студент. Цви к такому разговору был готов. И вот что узнал Харель от своего сотрудника...

...Мишель испытывал к Анжио все больше доверия и благодарности за бескорыстную дружбу. В самом деле, Анжио с большим тактом относился к своему "объекту". Он понимал этого не очень счастливого офицера, которого нужда заставляла служить в армии, к чему тот не имел при этом ни малейшего желания.

(Продолжение следует.)

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья