Номер 07 (1496), 27.02.2020

"За пределами Одессы было несколько оазисов-дач: де Ришелье <...> на Малофонтанской дороге, там же <...> Рено, где Пушкин будто бы прощался с Черным морем", — писали в своих воспоминаниях старожилы в середине ХIХ века. По одесской легенде, именно здесь встречался Александр Пушкин с графиней Елизаветой Воронцовой и здесь же написал он "Прощай, свободная стихия...".

Одним из первых посетил дачу барона Рено князь Иван Долгорукий в 1810 году. Впечатления у него были незабываемые. С ужасом и трепетом описал он тернистую дорогу к желанной даче.

"Вежливому Дюку рассудилось предложить мне гулянье: я никогда этой забавы не забуду. Получил однажды я от него зовную записку строчках в трех, и явился в пять часов пополудни, как сказано в ней было; не видя, впрочем, из нее ни с кем, ни где, ни как будем мы забавляться, я не взял никаких предосторожностей от непогоды. Я воображал, что бури и ненастья только для севера, а что в Одессе нет ни гроз, ни дождей проливных, ни беспокойной сырости; словом, думал я, тут небо и все преимущества небожителей.

К Дюку собралось нас человек с 6, в том числе заезжий Губернатор и Губернский Предводитель, и пошли мы все за ним на пристань, а там и в шлюпку. Я люблю смотреть на море в окошко, и то тогда только, когда оно очень смирно, а плавать по нем в лодочке не пробовал еще, и пробовать нынче решительно невзлюбил навек. <...> Кто знаком с этим сильным трепетом, который мы зовем страхом, тот, читая настоящую повесть нашей прогулки, войдет в мое состояние и почувствует, каково было мне глядеть на бездонное море.

Но наконец Дюк приказал пристать к матерому берегу; но раз мы попали на мель, в другой ударились о камень, и эти препятствия продолжали наше водоходное странствие; а между тем облака сгущались, чернели в воздухе тучи, скрывался за ними свод небесный, и сильный дождь висел над нами. <...> На полугоре раскинута была ставка, и я ожидал тут после нашего похода венков лавровых, но еще не конец; однако причалили мы к огромной скале и, выскочив из шлюпок, не успел я обрадоваться сухому берегу, как хляби небесные отверзлись и пошел на нас проливной дождь. Без капота в одном фраке мокнуть незабавно!

<...>Дюк в одном мундире вел нас в гору под сильным дождем, и иногда останавливался, чтоб заставить меня приметить прекраснейшие абрикосы на открытом воздухе; но я все еще озирался на Черное море и смотрел, далеко ли мы от него ушли, и чувствовал себя час от часу мокрее.

<...>Дождь лил без чинов и уже промочил нас до костей. <...>Мы попали в камыш по самую грудь и уперлись ногами в глинистый кряж земли. Во-первых, тут вода нас промочила как губку, потому что камыш, наполненный ею, смочил на нас вдруг всю одежду; во-вторых, глина, приставая к ногам, отягощала шаг наш чрезвычайно и мешала скоро идти. Сверх того, пусть вообразят, каково в мокром платье, увязнув в тростник и глину, вырывать то ту, то другую ногу и шагать вперед, налегая всей массой тела на самые нежные грудные органы. Таким ходом мы еще шествовали с добрые полчаса, и, увидевши чей-то хутор, я очень обрадовался.

Нет! не тут еще рок судил нам песню победную. От этого жилья было уже недалеко до пункта мнимого увеселения. Мы бросились сквозь палисадник, и очень неприятно встречены были тремя угрюмыми псами, кои, не зная шутки, намеревались нас принять за фалды. Дюк и Губернатор Бор. имели при себе шпаги и могли подчас ими оборониться; но у кого нет защиты, тому одно средство бежать, что я и сделал. Приехать в Одессу за тем, чтоб дать себя изувечить чьим-то неугомонным псам, не самой славной кончиной мне казалось. Товарищи мои скоро от них также освободились и, соединясь опять все трое, снова замаршировали!

О несказанный восторг! Нам слышится музыка: так точно! Мы близки к удовольствию, к теплу, к огню и к роздыху. Верно, думал я, дом, куда мы придем, хорошо прибран, скутан от непогод; там мы обогреемся, напьемся чаю, высушимся у очага, а может быть, найдем и другое платье, пока мокрое обсохнет. Ах, какая ошибка! Г. Рено, зажиточный купец, ожидал Дюка в своем новостроящемся хуторе. Домик прекрасный, с хорошим выпуском на берегу Черного моря; виды волшебные, местоположение божественное; высоко, величественно все, правда: но, увы! ни дверей еще, ни оконниц: нас ждали в хорошую погоду, а мы налетели в сильное ненастье, продрогли до костей, переодеться не во что, согреться негде: музыка огромная, шум и звон страшный, но что в ней мокрому пешеходу? Очаг с хорошим пылом от сосновых сухих плах превосходнее был бы для меня всех прочих богатств натуры на том месте. Делать было нечего; надлежало всю вечеринку вытерпеть. Стол отягощен был фруктами, но ничто не шло в душу. Я не выпил, а проглотил, чашки три чаю с вином, и тем несколько согрелся. Компания, кроме нас, состояла из пяти или шести купцов и трех каких-то молдаванок. Дюк, не задумываясь ни мало, начал вальсировать с одной, Бор. с другой, третья нажидала, думаю, меня, но я, обогащенный глиною, как золотом, не мог с таким грузом пошевелить ног и решился лучше показаться невежливым мужчиной, нежели кружиться, упасть и уронить.

Вечер уже приближался. Мы от города были в трех верстах: пора было подумать о возвращении домой. Жена моя, конечно, не могла придумать, где я девался. Как и на чем ехать: морем никому уже не хотелось, а сухим путем предстояла крутая гора. Людей с нами было мало; вести под руки некому; идти по размытой глине скользко, и так я несколько раз упал и благодаря одному солдату марал не фрак свой, а его шинель, которую возвратил ему всю в грязи. Всякий думая, как водится, сам о себе, шел своей дорожкой, а на горе все мы сошлись вместе. В суете такой я, право, не видал, куда девались наши дамы: ни с кем в свете так скоропостижно я не знакомился, как с ними; видел тут одну минуту, не встречал после нигде в Одессе и, чаятельно, нигде в целом свете не съедусь с ними опять.

Взойдя на гору, я ожидал коляски, кареты, линейки, словом, какого-нибудь спокойного экипажа, чтобы доехать в город: опять ошибка! Ничего не было, кроме таратайки парой, в которой с нуждой уселись бы два человека, но необходимость вселила туда троих: Дюка, Бор. и меня. Дюк самым услужливым образом уступил мне свой плащ, дал нам двоим угольные места, а сам между нами сел в середине. Так ехали мы по чистому и неровному полю три версты. На дворе зачинало темнеть; скакать парой, да и с таким грузом, было неспособно; дождь продолжался и помаленьку поливал нас. Голландцы не теснее набивают сельдей в бочонки, как сжало нас в этой одноколке; но кое-как в сумерки въехали мы в город, и я домой к себе явился, как после кораблекрушения матрос: сухой не было на мне нитки; я трясся лихорадочною дрожью и с трудом исправил мои силы после горячего вина и в сухой одеже. Домашние мои не могли отгадать, где я так позабавился".

Не меньше впечатлена была и императрица Александра Федоровна, гостившая на даче с дочерью в 1828 году. Из города она "...переехала на дачу Рено, где для морских ванн ее Величества устроена была прелестная, в дико-поэтическом вкусе, купальня". Как вспоминала Александра Смирнова-Россет (хутор-дача ее отца, Осипа Россета была рядом), "императрица Александра Федоровна и великая княжна Мария Николаевна жили на этом хуторе, который был очень далеко от берега. Утром императрица удивилась: дом был на самом берегу. Ночью все строение преспокойно съехало со своего места".

О роскоши дачи писал "Одесский альманах" за 1831 год: "Высокий берег, как стена, окружает сию прекрасную дачу, служа преградою ветрам, <...> благоухающая акация, абрикосовые деревья, кусты черешни, весною подобны огромным кораллам".

Но спустя десять с небольшим лет польский писатель Юзеф Игнаций Крашевский пишет не о прелести сада и мраморных статуй, а о чудесном морском береге.

"<...> ...повернули к морю, в направлении хутора Рено, известного своей красотой. Ее Величество Императрица проживала здесь какое-то время. Принадлежит он сейчас князю Кантакузену, женатому на госпоже Рено.

Рено расположен над самым морем. Мы остановились на взгорье, которое было крутым, высоким и обрывистым. Оно опускалось к морю, последним к нему спуском со стороны земли. Затем крутой тропинкой мы отправились уже пешком и оказались в небольшом саду, заслонённом с северо-запада скалой и разместившемуся над самым морским берегом. Ранее мы уже осмотрели его (a vol d’oiseau) сверху, с его деревьями и крышами выступающих строений. За зелёным ковром светило и искрилось прекрасное любимое море. Чудесное море, которое в эту минуту полностью расцветало белой пеной и, взволнованное ветром, что-то непонятное нам шептало.

Хутор Рено (самый известный в Одессе своим положением) не представлял бы собой абсолютно ничего особенного, без морского берега, к которому он прижимается. Лес акаций, в котором несколько запутанных тропинок, старый и некрасивый домик, садик, украшенный каменными лавками, скульптурами, вазонами (сильно испорченными невнимательным отношением), беседками, птичником, фонтанчиком, болотистым прудом с пресной водой, которая чистыми каплями стекает отсюда в горько-солёную пропасть моря — вот и всё!

Во всём этом садике (который красоту свою теряет из-за запущенности) самое удивительное место — это маленькая бухточка. Здесь море, обрывая скалистый берег, в удивительный, фантастический способ подточило мягкий камень и продолжает бить, заканчивая свой труд уничтожения.

<...> Что это за прекрасное место — со своими обрывами, бухточкой и далеким видом на море! <...> Перед тобой высокая скала, а между нею и тобой расположился зеленый садик. Я и отходил, и возвращался. Мне, так немало повидавшему в жизни, вид этот казался таким живописным и таким чудесно прекрасным! Дальше в садике меня ничто уже так не удивило и не восхитило. Пруд с заболоченной водой вокруг островка (хоть через него и протекает вода из источника) — совершенно некрасивый, дорожки, мостики, скульптурки, пьедесталы — показались мне такими никчемными после чудесного морского берега, вид которого надолго останется в моей памяти".

И подводит итог в середине ХIХ века Константин Зеленецкий, с грустью вспоминая о былом величии: "...большая дача, которая долго была известна под именем хутора барона Рено и которая принадлежит теперь разным владельцам. Она красовалась, особенно во время бывшего своего владельца, большим домом с несколькими флигелями, густыми рощицами, роскошными аллеями и беседками, среди которых стояли мраморные статуи Венер, Фавнов, Аполлонов, гениев, выписанные из Италии".

Подготовила Алена ЯВОРСКАЯ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья