Борис РУБАШКИН: "КОМУ ВЫГОДНО НАЗЫВАТЬ МОИ ПЕСНИ "БЛАТНЫМИ"?"
Записи песен в исполнении Бориса Рубашкина в советские времена стоили огромных денег. По одной простой причине: их можно было достать только "из-под полы".
Официально же певец считался в Союзе персоной нон-грата. Ответить на вопрос: почему? - сейчас почти невозможно. В антисоветских проявлениях Б. Рубашкин никогда замечен не был, писем в защиту преследуемых советскими властями не подписывал, "развитой социализм" не критиковал... Но советская цензура не всегда была в ладах с логикой. Точнее сказать, у нее была своя логика. И вся "вина" артиста заключалась в том, что он пел песни, которые в Союзе считались "блатными": "Цыпленок жареный", "Чубчик", "Мурка" и т. п. Лишь в перестройку певец был амнистирован и тогда смог побывать на родине своих предков.
Борис Семенович Чернорубашкин (такова его настоящая фамилия) родился в Болгарии, куда его отец, Семен Терентьевич, бежал с Дона после того, как красные убили его старшего брата. Там он познакомился с медсестрой Теодорой Лиловой. У пары родилось двое сыновей - Борис и Константин. Борис с детства проявлял музыкальные способности, пел и танцевал, а еще занимался спортом. После школы поступил в экономический вуз, а параллельно выступал в составе ансамбля песни и пляски МВД Болгарии. На третьем курсе ему представилась возможность продолжить образование в Праге. Перед защитой диплома он решился на авантюру. Борис подрабатывал в гараже болгарского посольства и напросился к одному из дипломатов поехать в Югославию за ширпотребом. Оттуда уже легче было перебраться в Австрию, где он с женой попросили политического убежища...
О дальнейшей своей биографии Борис Семенович рассказал нам в Одессе осенью 1989 года. В наш город он приехал в рамках гастрольного тура по Союзу. Кстати, Рубашкин был первым из запрещенных певцов, кто рискнул проехать СССР с гастролями.
Недавно артисту исполнилось 85 лет, и это повод, чтобы вспомнить о нашей давней беседе и дать читателям возможность мысленно вернуться в то время, когда концерты Рубашкина, Баяновой, Токарева и иже с ними казались невероятным событием, и многое мы узнавали впервые...
- Вы по национальности русский, но всю свою жизнь провели вдали от родины. Так что же для вас Родина?
- Нелегкий вопрос... Да, я русский по национальности, по воспитанию, по складу характера. И самая большая моя мечта - побывать на Дону, побродить по полям, лугам, увидеть своими глазами землю, на которой росли и трудились мои предки.
"Тихий Дон" - ёмкое понятие. Отец эмигрировал оттуда в семнадцать лет. Почему? Думаю, что не стоит касаться этого вопроса: гражданская война - общая боль всего народа.
Память о родной земле эмигранты берегли. Не было дня, чтобы отец не рассказывал мне о России. Мы жили в Болгарии (мать у меня - болгарка), но дома полагалось говорить только по-русски. Сказал болгарское слово - получил подзатыльник. Немецкий я выучил уже потом, в Австрии.
Как я там оказался? Русским эмигрантам в Болгарии жилось неважно. Особенно плохо стало после войны. Многим русским, проживавшим там, вручили советские паспорта. Я сейчас думаю: может, это было сделано, потому что Сталину понадобились новые солдаты? Но мы из-за этого оказались между двух огней. Болгары называли нас белогвардейцами с красными паспортами и требовали, чтобы мы убирались вон.
Разрешить выезд нам могли только советские представители. В конце концов я попал в Чехословакию, получил там диплом экономического вуза. Позже переехал в Австрию, но языка не знал, и год пришлось поработать простым рабочим на фабрике.
Отец учил меня, что главное для человека - это свобода. Потом важна профессия. И, в-третьих, семья. Он говорил: "Без свободы твоя профессия убьет тебя. А без свободы и профессии ты не сможешь прокормить семью". Логика крестьянская, но для меня - высшая.
- А как получилось, что, имея экономическое образование, вы попали в театр?
- Я пел с детства. И сибирские песни, и разбойничьи, и казачьи. Я вырос на этих мелодиях. Но никогда о карьере профессионального певца не думал. В Чехословакии подрабатывал танцором, в Австрии несколько лет протанцевал в Венской народной опере. Но как-то за кулисами, играя в шахматы, познакомился с тенором-болгарином. Оказалось, что он выступает в русском ресторане "Жар-птица"... Как это у вас говорят?
- По совместительству...
- Вот именно! Он пригласил меня послушать своё выступление. Выпили водки, он запел, а я подхватил вторым голосом. Мой приятель был страшно удивлен и предложил спеть ещё что-нибудь. Я спел. Вдруг, слышу, аплодируют. И тут подходит ко мне человек - большой, широкий - и так грозно спрашивает: "Кто это здесь пел?" Я знал, что в первоклассных ресторанах есть люди, которые наблюдают за порядком: чуть что - вышибут вон. Я и решил, что будут выгонять. А это оказался владелец ресторана. Он предложил мне петь у него и сумму назвал вдвое большую, чем я получал в театре. Но сразу бросить работу в опере я не мог. Пришлось петь после спектаклей.
- А вас не смущало такое сочетание: оперный театр и ресторан?
- Я обратил внимание на то, что в Советском Союзе какое-то пренебрежительное отношение к артистам, работающим в ресторанах. Они считаются как бы артистами "второго сорта". Может быть, это следствие того, что русские рестораны изображаются в советских фильмах как-то странно. Я видел один такой фильм: стоят столы, уставленные пустыми бутылками, за столами в фуражках набекрень белогвардейцы пьяные сидят, ходят полуголые женщины, пьяные цыгане поют... Я не выдержал и спросил режиссера: "Где это вы видели на Западе такой кабак? Дайте адрес, я пойду, посмотрю". Такого просто не могло быть, потому что после революции на Запад выехала в основном интеллигенция.
В ресторанах играют русскую музыку, но нет проституток, сутенёров. Это ваши сценаристы - подхалимы писали, а режиссёры-подхалимы снимали такие фильмы, чтобы показать, какие они патриоты и на этом деньги заработать.
- Вы работали не только в ресторанах, но и в церквях...
- Да, я верю в Бога. Но не только по этой причине я часто пою в церкви. Русская литургия - прекрасная, удивительная музыка. Многие большие композиторы писали произведения для церкви: Бортнянский, Чайковский. И люди во многих странах с удовольствием слушают русскую церковную музыку.
Вообще сейчас на Западе огромный интерес ко всему русскому. Это происходит под влиянием перестройки, политики Горбачева. Раньше как относились к Советскому Союзу? Знали, что там много солдат, много пушек, бомб. А теперь масса людей едет на экскурсии в Москву, Ленинград.
- До того, как начались нынешние гастроли, вы бывали в Советском Союзе?
- Лет шесть-семь назад я приезжал в Москву, пытался вести переговоры с фирмой "Мелодия" о выпуске моих пластинок. Разговаривали со мной три таких важных бюрократа.
Я им предлагаю: "Выпустите мои записи и вы заработаете государству кучу денег. Мои записи на "черном рынке" стоят дорого, так зачем же мы - ваше государство и я - должны на этом терять?!"
И предложил им песни на стихи Есенина, романсы, казачьи песни.
Мои собеседники посовещались и говорят: "Нет, вашу пластинку мы не можем выпустить. Ведь все знают, что вы поёте "блатные" песни и подумают, будто мы их поощряем".
Ну нет так нет. Прощаюсь. Тут они оживились: "А пластинки у вас с собой?" Я достаю записи народных песен. Гляжу, они поскучнели как-то. Наконец один не выдержал: "А "блатные" есть?"
- Что вы испытывали, зная, что большинство ваших песен на вашей исторической родине находятся под запретом?
- Недоумение. Я никак не мог понять, кому выгодно, чтобы мои песни считались "блатными" и не имели права на жизнь?!
Помню, в Италии мы долго бродили с одним советским певцом, приглашенным в "Ла-Скала". Накупили кучу всякой всячины. Потом пошли в гостиницу. Жена его накрыла в номере стол: сыр порезала, хлеб. Хотя внизу работал отличный ресторан, в котором можно было превосходно поужинать, но я уже знал: советские берегут валюту. Выпили. Он мне и говорит: "Мне, как советскому человеку, было бы стыдно петь такие песни".
Но что я ему мог ответить? Что эти песни - такой же русский фольклор, как и песни донских и сибирских казаков? Я же в ответ сказал только одно: "То, что ты поешь, я всегда смогу исполнить, а вот тебе мои песни не спеть никогда!" И ушел.
И это при том, что в Австрии меня часто приглашали выступать по праздникам в советское Генконсульство, гости из Союза были у меня дома.
Помню, как один министр звонил от меня в Москву и говорил жене: "Ты представляешь, у кого я сейчас в гостях? У Рубашкина!" Я даже говорил консулу: "Ну я же не обезьяна, чтобы так смотрели на меня".
Года два назад я встретился с советским послом в Вене. И сказал ему: "Господин посол. Вертинский вернулся на родину, когда у него уже не было голоса, и он не пел, а декламировал под музыку. А мне что, ждать до 80 лет, когда голос пропадёт?!"
Но потом в Госконцерт пришёл новый директор, мы встретились с ним, и через три недели я получил контракт на гастроли в СССР.
- Вы уже второй раз за год приезжаете в Советский Союз. Очевидно, имели возможность познакомиться с советской популярной музыкой. Как вы считаете: она имеет шанс стать популярной на Западе?
- Не думаю.
Как-то в Вене проходили "Дни Москвы". Меня попросили принять участие в одном из гала-концертов. Я вышел, спел несколько народных песен. А потом вышла рок-группа, и я увидел, что публика быстро потянулась к выходу. В чем дело? Европейский слушатель за последние двадцать лет имел возможность познакомиться со множеством стилей и направлений популярной музыки. Удивить его можно чем-то особенным, оригинальным. К сожалению, советская песня осталась в основном такой, какой сложилась ещё в тридцатых годах. Когда я слушаю подряд пять песен, у меня впечатление, что пятую песню я только что слышал - настолько они однообразны. Даже когда поют ваши "звёзды" - Пугачёва, Кобзон, - то всё на один манер. Как-то мне дали послушать песню в исполнении Кобзона, он пел её в ритме марша, а слова были о любви. А как в марше можно выразить любовь?! Пусть себе Кобзон поёт, что хочет, что может петь с его голосом. Но должно быть и другое...
А советская рок-музыка, которая пытается повторять давно открытое на Западе, для западного слушателя просто неинтересна в музыкальном отношении.
В этом смысле советским эстрадным исполнителям нужно учиться у своих цирковых коллег. В цирке артист просто обязан быть оригинальным, ни на кого не похожим. И не случайно советский цирк пользуется огромным успехом во всем мире, а советская эстрада там практически неизвестна. А ведь у неё такие прекрасные традиции. Народные песни, романсы, те же "одесские" песни, у которых тоже есть свой стиль, ни на что не похожий... Очень жалко, что нет уже таких певцов, как Бернес, Утёсов - это были вершины, которые в своём жанре многое определяли.
- Между прочим, ваши концерты проходят в то время, когда мы отмечаем годовщину основания Одессы...
- Я знаю об этом и очень рад. Я вырос с песнями Одессы, мне об этом городе рассказывал отец. Ему было 17 лет, когда пришлось бросить Россию. И последнее его впечатление о Родине - это Одесса. А я в Одессе уже чувствую себя почти как дома. Когда хожу по одесским улицам и вижу старинные здания с высокими окнами, так и хочется сказать: "Здравствуйте, старые знакомые!"
- А какой вам представлялась Одесса до того, как вы попали сюда?
- Прежде всего это Чёрное море, пристани. Для меня очень важно, что в Одессе есть пристани, такие, как в Марселе, Генуе. Сюда пристают корабли, приезжают моряки, люди из других стран. Происходит торговля, формируется свой, особый мир. И в этом мире появляются свои песни. В Гамбурге есть свой песенный стиль, в Генуе. В Марселе матросы поют под гармошку... А дальше появляется собственный городской фольклор. Так было везде, где есть море и пристани, так и в Одессе.
Кстати, я был первым, кто осмелился записать одесские песни на пластинку, но советская цензура больше двадцати лет не давала мне возможности исполнять эти песни тут, на их родине.
- Откуда пошло ваше знакомство с одесским фольклором?
- Я услышал их от тех русских, кто жил в Болгарии. Начал собирать эти песни. И никто никогда не говорил, что они "блатные". А если сравнивать тексты одесских песен с теми, что поют в Марселе, в Нью-Орлеане, в Гамбурге, то они просто невинные по содержанию.
В Гамбурге есть квартал, где сидят триста проституток, и там такие песни звучат, что их никогда не передают по радио или телевидению. Только на "чёрном рынке" продаются кассеты. А здесь - даже если встречаются в них такие слова, как "амба", "крышка", "смыться", так это такой стиль. И если кто-то считает одесские песни "блатными", то это его проблемы, а не проблемы города Одессы, его жителей, моряков, публики.
- А как одесские песни воспринимаются в мире?
- Очень хорошо. Публика их любит.
- Ваша судьба в чем-то схожа с историей Петра Лещенко. Оба начинали как танцоры, потом стали петь в ресторанах, да и репертуар близкий...
- Я бы сравнил Лещенко с аргентинскими певцами, которые пели песни в ритме аргентинского танго. Так и Лещенко поддерживал русское танго за границей. Без него, без Вертинского не было бы русской лёгкой музыки. А лёгкая музыка - это не только эстрада, это более широкое понятие. Сюда я бы добавил еще вашего земляка Утёсова, я его очень люблю.
- Борис Семёнович, а вот представьте себе, что вы выступаете на площади, где помешаются сразу все одесситы. Что бы вы им сказали в начале концерта?
- Здравствуйте, дорогие, я счастлив, что снова нахожусь среди вас! Сейчас я просто чувствую себя одесситом: здесь мне спокойно, легко работать, а щедрое одесское солнце добавляет здоровья и сил.
)
