Недавно ушел из жизни Лесь (Леонид) Танюк - украинский политик, общественный деятель, режиссёр, сценарист, председатель Союза театральных деятелей Украины, народный артист Украины, депутат Верховной Рады 1-5-го созывов.
В историю он вошел как один из лидеров движения "шестидесятников", президент киевского Клуба творческой молодежи, вокруг которого объединилось немало будущих диссидентов - В. Стус, В. Чорновил и др. Ставил спектакли во Львове, Одессе, Харькове. Два десятилетия проработал в Москве, был постановщиком в таких театрах, как МХАТ, Моссовета, имени Станиславского, имени Пушкина. Вернувшись в "перестройку" на родину, два года возглавлял Киевский молодежный театр.
Автор нескольких книг, переводчик произведений Шекспира, Мольера, Брехта и др.
В 1993 году мне довелось брать интервью у Леся Степановича, в ходе которого он поделился своими воспоминаниями о сотрудничестве с нашим Украинским театром.
- Ваше детство - война и годы восстановления, когда "вдохновлялись сталинскими планами, поднимались в сталинскую высь...". Ваша юность - "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме" и "на Марсе будут яблони цвести"... Откуда же - бунтарство против Системы? Где его истоки?
- Все было "запрограммировано". В семье. Семья у меня интересная. Мама - из дворян, сестра Н. П. Алексеева, дружившего с Рыльским, Зеровым. Потом он вынужден был бежать из Украины, так что в этом плане мне было на кого "равняться". Он стал после академиком, директором Пушкинского Дома, но все равно дамокловым мечом висело над ним то, что в годы гражданской войны читал лекции офицерам Добровольческой армии Деникина. А отец - из волынских крестьян... Такое вот странное сочетание.
В институте я учился у Марьяна Михайловича Крушельницкого - ученика Леся Курбаса, и хотя то были странные годы (то "оттепель", то вновь "заморозки"), Крушельницкий постепенно прививал нам идеологию Курбаса, Кулиша, замечательного украинского театра двадцатых годов. Для меня и дома не были тайной имена Грушевского, Хвылевого, Винниченко, но в институте знания о них получили развитие...
А в 1959 году я оказался одним из организаторов Клуба творческой молодежи - первого, по существу, объединения "шестидесятников" в Украине. Мы собирали вокруг себя тех, кто стремился объединиться по принципу возраста и стиля, а не из-за принадлежности к творческим союзам, и уже это вызывало "подозрения". Тем более, что клуб наш становился серьезной творческой силой (одна лишь секция художников объединяла около 600 человек, а из поэтов назову лишь Драча, Стуса, Симоненко, Винграновского, Бориса Нечерду). За два года провели свыше 90 акций разного рода: митинг у памятника Франко, вечера, посвященные Курбасу, Кулишу, совершали поездки по Украине с целью регистрации памятников культуры, соборов... До поры до времени нашу деятельность терпели, пока мы не вошли в явное противостояние.
А началось все, пожалуй, с Быковни.
Вначале до нас доходили неясные слухи, идущие от вернувшихся из лагерей. Мы стали искать очевидцев, свидетелей, от которых кое-что узнали более детально... Вспоминаю жутковатую сцену, когда мы с Василием Симоненко и Аллой Горской впервые побывали на том месте. Мальчишки играли в футбол... Мы подошли поближе и увидели: мячом для мальчиков служит маленький детский череп, набитый сеном. В черепе том - дырка от пули... Симоненко помрачнел, и на обратном пути мы услышали от него стихи:
А ми все топчемо
i ворогiв, i друзiв.
О, бiднi Йорики, -
всi на один копил...
На цвинтарi
розстрiляних iллюзiй
Уже немаε мiсця
для могил...
Это выражение "кладбище расстрелянных иллюзий" потом вошло в другие его стихи, поскольку даже намекать на "Цвинтар комунiзму" было категорически запрещено...
А вскоре клуб наш разогнали: кого посадили, кого уволили с работы. Я тогда пытался на базе Жовтневого дворца культуры создать в Киеве новый украинский театр. Художественным руководителем предполагался Марьян Крушельницкий, я - главным режиссером. Но не дали.
- Психологический бунт человека, который занимается творчеством, не может не отразиться в его искусстве. Литератору или художнику тут проще: он сам на сам со своим творением, а вот каково бунтарю-режиссеру, зависящему от множества других людей?
- Реакция Системы в любом виде искусства была одинаковой: запретить. Потому практически все мои спектакли, поставленные в 1960-е годы, украинский зритель так и не увидел. Причем дважды это происходило в Одессе...
Я ставил в украинском театре "Правду и кривду" Стельмаха и, хотя автор был из числа классиков, спектакль "не попал в лузу", поскольку сюжет пьесы неожиданно стал разворачиваться и в жизни. Это был 1963 год, печально известный неурожаем, перебоями с хлебом, когда дело доходило чуть ли не до забастовок... А у нас по ходу пьесы Марко Безсмертный раздавал зерно сперва крестьянам, а потом уже - сдавал государству. Но за подобное в Одесской области как раз сняли нескольких председателей колхозов, и, мотивируя этим, КГБ стал добиваться, чтобы спектакль "сняли"...
А замешивался он круто. Расскажу только, как мы с художником Аллой Горской собирались поставить сцену допроса главного героя в НКВД. Начиналось с заседания райкома партии, где Марку предлагали рассказать о своем прошлом. И тут происходила мгновенная трансформация: крышка стола - с графином, телефонами и проч. - переворачивалась, превращаясь в стол следователя; за столом сидел тот же актер, что играл роль секретаря райкома; и портреты членов Политбюро, висевшие в райкомовском кабинете, оказывались за решеткой...
"Прикрыли" спектакль перед генеральной репетицией. Когда мне объясняли необходимость этого, я, понимая, что сделать ничего нельзя, сказал: "Ну, снимайте!". В ответ на что получил "комплимент": "Вы похожи на того врача на Севере, который сам себе аппендицит вырезал".
После закрытия спектакля театр, немало на него потратившийся, попал в катастрофическую финансовую ситуацию, и чтобы не "прогореть", решил испробовать "верняк" - "Шельменко-денщик". Я от постановки категорически отказался ввиду провинциальности самого произведения и уехал в Киев. Но по дороге сошел с поезда и вернулся в Одессу, потому что придумал решение спектакля...
Идея состояла в том, чтобы вернуться к традициям украинского барокко, к театру странствующих бурсаков, дьяков. Представление начиналось с того, что на сцену выходили бурсаки и сообщали, что после трехсот лет бродяжничества наконец-то попали в Одессу и хотят сыграть старую пьесу...
"Хоч нас, акторiв, жменька.
Але ми всi - зер гут.
I зараз ми "Шельменка"
Вам врiжемо ось тут.
Це Лесь Танюк поставив
На сценi жарт оцей.
Художник - М. Кордонський,
Музика - Зiльбер...глейт...
От, чорт, цi украïнськi прiзвища: нiяк не вимовиш..."
Прекрасно играли актеры: Твердохлиб - Шпака, Максимов, который был на него похож, - Скворцова. (Сходство это было очень важно по замыслу: Шпак изображался таким себе помещичьим гетманом, а Скворцов - типичным "москалем", но в результате оказывалось, что они - "обое - рябое"). А поскольку в бурсацком театре женщин не было, то Присиньку изображал Олег Похилко, очень тонко, не пародируя...
24 дня, что шли репетиции "Шельменко", были сплошным наслаждением.
На сдачу спектакля приехал небезызвестный Мыкола Кузьмич Йосипенко, который следовал за мною по пятам и запрещал все, что я ни поставлю. Но и он на сей раз похвалил и чуть ли не золотые горы обещал. А после заседания худсовета, когда спектакль уже был принят, стал со мной заигрывать, схватил за пиджак. Я попытался вежливо освободиться: это у меня, мол, единственный пиджак, и что я буду делать, если вы оторвете лацканы; а потом не сдержался и просто оттолкнул его. Он тут же заорал, что, мол, избивают, и вообще спектакль формалистический и его надо запретить.
Йосипенко дал телеграмму тогдашнему министру Бабийчуку (о котором я как-то сказал, что на Украине было два национальных бедствия: Бабийчук и Бабий Яр), а тот через несколько дней обрушился на не виденный им спектакль с высокой трибуны. А в театре - премьера, зрители уже в зале, как вдруг за полчаса до начала получаем телеграмму, что спектакль запрещается. Как назло, в театре нет ни директора, ни главрежа. Решил я эту телеграмму никому не показывать, но минут за десять до начала подошел ко мне главный администратор и стал жаловаться, как он себя плохо чувствует и что дочь у него в больнице лежит. И тут до меня дошло, что в случае чего пострадаю не я (мне-то что: как приехал, так и уеду), а этот старый, несчастный человек. Отдал я ему телеграмму, он тут же побежал с нею на сцену сообщать, что ввиду болезни артиста Твердохлиба спектакль отменяется. Твердохлиб, услышав это, выскочил из-за кулис: "Как это - отменяется?! Я уже загримировался". Зрителей, которые поначалу решили, что видят задуманный розыгрыш, ждало, увы, горькое разочарование...
После чего я понял, что работы в Украине для меня не будет, и потому, как только получил предложение поставить спектакль в Москве, тут же дал согласие.
- Все-таки это удивительно. Ведь в Москве находились все центры карательной системы; без московской санкции местные начальники и шагу не могли ступить, а вот национальные диссиденты сплошь и рядом находили там пристанище...
- Москва не была русским городом в шовинистическом понимании: она являлась международным центром культуры. Туда бежали прибалтийцы, Эдлис из Молдовы, Айтматов из Киргизии, многие другие талантливые люди, которым в провинции доставалось значительно больше ударов...
- Мне доводилось читать: хорошо, мол, Танюку было диссидентствовать, будучи зятем министра...
- Я уже и сыном Шеварднадзе был - во время предвыборной кампании... На самом же деле отец моей жены - дорожный мастер, наживший из-за своего ремесла рак легких...
- И другое мнение доводилось слышать: Танюку не нашлось работы в Украине, поскольку он - плохой режиссер...
- То, что я ставил спектакли у Охлопкова, Завадского, Ефремова, полагаю, служит достаточным ответом... Меня ведь не раз выдвигали на должность главрежа московских театров: Станиславского, Пушкина, Центрального Детского, но не утверждал горком партии из-за диссидентского "хвоста" (я подписал письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, да и квартира моя московская стала пристанищем украинских "инакомыслящих": в ней останавливались Стус, Чорновол).
- И как же вы при этом "уцелели"?
- Во-первых, очень уж "противозаконными" делами я не занимался, во-вторых, то, что передавалось нами на Запад (рукописи, материалы), удавалось хорошо законспирировать...
- Чем завершилась кампания по обвинению вас в сотрудничестве с КГБ?
- Надеюсь, что на суде выплывет наружу, кто и что стоит за всем этим. Хотя лично я ответ на эти вопросы знаю. И если сейчас пишут: Танюк - агент КГБ, то в случае возврата коммунистов к власти я почти наверняка стану "агентом ЦРУ".
- Лесь Степанович, ваш бунт против системы завершился так, как ни вы, ни ваши единомышленники, должно быть, и не предполагали. А дальше что? Жизнь ведь лучше не стала?
- Я - не революционер, я - эволюционер (и был таким всегда, даже в молодые годы), и считаю, что главное - не изменение политической структуры, а перемены в человеческом сознании. А это - процесс длительный.
)
