Номер 10 (1205), 21.03.2014

Автор публикуемых нами воспоминаний - Ярослав Владимирович Подоляк. После окончания 7-го класса он поступил в Одесский техникум пищевой промышленности УССР на механическое отделение (улица Хворостина, ныне Прохоровская, 28). После окончания в 1951 году техникума был зачислен в Казанское военное авиационно- техническое училище, которое окончил с отличием в 1953-м по специальности "бортовой техник корабля". Пять лет в звании техник-лейтенант летал на бомбардировщике ТУ-4. В 1958 году поступил в Киевское высшее инженерно-авиационное военное училище ВВС. После двух лет обучения в КВИАВУ по его просьбе был переведен в Рижское высшее командно-инженерное училище РВСН (Ракетные войска стратегического назначения). После окончания училища был оставлен на кафедре в должности инженера лаборатории. В 1967 году защитил кандидатскую диссертацию и был назначен на должность преподавателя кафедры. В 1969 году переведен на должность старшего научного сотрудника вычислительного центра в/ч 32103, где занимался программированием космической информации. В 1973 году был назначен преподавателем военной психологии в Харьковское высшее военное командное училище им. Маршала Советского Союза Н. И. Крылова. В 1977 году Я. Подоляку было присвоено воинское звание "полковник", а 1978 году - научное звание "доцент". В 1987 году был уволен из Вооруженных Сил по выслуге лет и приглашён на должность доцента в Харьковское высшее военное авиационное инженерное Краснознамённое училище. В 1993 г. переведен на должность профессора кафедры военной психологии и педагогики Харьковского военного университета. В связи с переименованием ХВУ в Харьковский университет Воздушных Сил в 2004 года переведен на должность профессора кафедры психологии и педагогики. Я. Подоляк - автор более 120 монографий, учебников, пособий, научных статей по психологии, педагогике, психологии управления.

Таким запомнилось начало

В мае 1941 года я окончил второй класс и вместе с матерью уехал к отцу, который после финской войны в звании техника- интенданта второго ранга служил при штабе 51-й Перекопской стрелковой дивизии в должности начальника административно- хозяйственной части.

Штаб дивизии размещался в небольшом бессарабском местечке - Арцизе. Отцу была предоставлена светлая комната одноэтажного особняка, который раньше принадлежал священнику. Другую комнату занимала молодая пара - младший лейтенант Правда и его жена, весёлая Наталка. Кухня у нас была общей.

К нашему приезду отец купил шкаф, кровати, стол, стулья, трюмо и кухонную посуду. Когда мать спросила отца, надолго ли мы к нему приехали, он ответил: "Навсегда! Будем здесь жить и воспитывать нашего сына".

Но мечтам о мирной жизни не суждено было сбыться - грянула война! Ночью 22 июня наш дом задрожал от взрывов. Отец вскочил, надел форму и уже на бегу крикнул: "Это война. Собирайте самые необходимые вещи для отъезда. Я - в штаб. Скоро приеду за вами".

Мы с мамой выбежали на улицу. Недалеко от нашего дома находился железнодорожный вокзал, который бомбили самолёты с крестами. Горел вокзал, убегали люди, раненый красноармеец попросил сделать ему перевязку. Бинтов у нас не оказалось, мама схватила чистую наволочку, разорвала её на ленты и перевязала раненому руку повыше локтя. Вскоре подъехала машина, в кузове которой уже лежали обожженные и раненые люди, и красноармейца увезли вместе ними. От вокзала бежали люди, спотыкались, падали и кричали. Они находились в шоке, не понимая, почему их убивают. Мать увела меня в комнату, чтобы я не видел этого ужаса, но он всё-таки запомнился на всю жизнь.

К 10 часам утра за нами приехал автобус. Рядом с водителем сидел отец, ему поручили вывести семьи командного состава в Белгород-Днестровский. Женщинам сказали, чтобы они взяли с собой еду для детей и только один чемодан с самыми необходимыми вещами. Кто-то успокаивал, что, как только кончится провокация, сразу же все вернутся в свои квартиры. Но это была жуткая ложь...

До косы Белгород-Днестровского лимана мы проехали спокойно, но как только автобусы вышли на песчаную косу, с одной стороны которой было море, а с другой - лиман, мы услышали вой пикирующих самолётов с белыми крестами. Деваться было некуда, дорога узкая, вокруг ни дерева, ни кустика. Отец прокричал: "Воздух! Все под машины!" В панике женщины заметались вокруг машин, дети заплакали... Но румынские лётчики, увидев разбегающихся в панике женщин и детей, не стали стрелять, взмыли вверх и ушли...

На вокзале Белгорода-Днестровского отец посадил всех женщин и детей в пригородный поезд, дождался, когда он тронется, а затем вернулся в штаб дивизии. В Одессу поезд пришёл ночью, как раз тогда, когда вокзал бомбили вражеские самолёты. Опять было страшно: на чёрном небе прожекторы искали врага, зенитки отчаянно стреляли в пустоту, на привокзальной площади в панике метались люди, которых милиция пыталась как-то успокоить. Наконец нас завели в какой-то тёмный подвал, и мы там просидели до самого рассвета. А утром сели в первый трамвай и приехали на Ярмарочную площадь, к бабушке, которая уже не надеялась увидеть нас живыми. Сразу же в нашу квартиру прибежали соседи, чтобы узнать, что творится в Бессарабии, где сейчас немцы, и нужно ли одесситам бежать из города. Я вышел во двор и стал рассказывать мальчишкам о том, как немцы бомбили Арциз и чуть было не попали в наш дом, как нас атаковали румынские самолёты на Белгород- Днестровской косе, и как мы с мамой сидели в бомбоубежище, пережидая ночную бомбардировку одесского вокзала. Среди ребят я стал знаменит - в начале войны я мог трижды погибнуть.

На военном положении

Дедушка, переживший уже две войны, с тревогой воспринял новую. Несмотря на то, что немецкие войска захватили почти всю Европу, он был уверен, что война с Советским Союзом окончится для них полным поражением. Но предупреждал:

- Эта война может затянуться надолго, а жизнь в Одессе станет невозможной. Нужно ехать в деревню. Во время Первой мировой войны, революции, Гражданской войны в деревне было легче, чем в городе.

Но бабушка и мама отказались переезжать в село, а тётя Муся не могла оставить мужа, который по броне работал на электростанции. Тогда дедушка решил, что в деревню поедет один, а потом, когда отремонтирует хату, к нему приедет вся семья. Кроме того, на семейном совете решался вопрос, нужно ли мне с мамой эвакуироваться из Одессы, поскольку соседи знали, что мой отец - лейтенант и воевал на финском фронте. Слух же был, что немцы расстреливают детей и жён командиров Красной Армии. Областной военкомат выдавал членам семьи военнослужащего специальные пропуска на пароход. Мне очень понравилась идея поплавать на пароходе, но со мной не согласились, а дедушка сказал, что эвакуация, а тем более морем, чрезвычайно опасна.

- Мы лучше спрячемся в деревне. В своём доме и стены помогают, - мудро заметил он.

Через три дня после начала войны на Пересыпи и в других пригородах Одессы было объявлено военное положение. Жителям без специального пропуска запрещалось ходить по улицам с 24.00 до 4.30 утра. По приказу военного коменданта население города должно было сдать на приёмный пункт все радиоприёмники и велосипеды. Но дедушка выполнил приказ частично: он сдал им радиоприёмник, а мой велосипед разобрал, смазал тавотом и, завернув в тряпки, спрятал на чердаке. Потом мы узнали, что во время войны хранить дома велосипед, который представлял собой военную технику, строго запрещалось. У бабуси могли быть большие неприятности как во время блокады, так и в период оккупации.

Наступили страшные дни блокады. 30-я школа была закрыта. Дети были предоставлены самим себе, мужчины ушли на фронт, а молодые женщины строили вокруг города оборонительные сооружения. Стариков заставили рыть во дворах окопы, несмотря на то, что на Пересыпи сделать это было невозможно из-за подпочвенных вод. Чтобы выполнить приказ командующего Одесским оборонительным районом и в какой-то мере успокоить жильцов, в нашем дворе выкопали два окопа - глубиной в полтора метра. Даже женщины понимали, что эти окопы никого не защитят, но дети радовались чистому песку и возможности поиграть в нём.

Мама вынуждена была ходить на строительство оборонных укреплений, а бабуся строчила на швейной машинке, шила платья, перелицовывала старые вещи. За работу заказчицы приносили бабушке крупу, макароны, кукурузную муку, которые немного утоляли наш голод. Ведь с каждым днём в магазинах продуктов становилось всё меньше, базары закрывались. Женщины с риском для жизни подбирали с колхозных полей остатки кукурузы, зерна, картофеля и делали запасы на зиму.

Берег моря был закрыт - там стояла зенитная батарея, которая вела залповый огонь по фашистским самолётам. Как я ни всматривался в небо, в котором рвались снаряды наших зениток, не видел ни одного сбитого фашиста. Но осколки от зенитных снарядов могли пробить голову, поэтому бабуся по сигналу "Воздушная тревога" загоняла меня домой. Пацаны собирали осколки и обменивали их на почтовые марки. Однажды я нашёл несколько осколков, которые глубоко врезались в нашу крышу. Я показал эту картинку пацанам, и они после этого перестали бегать за осколками во время стрельбы.

Каждый раз, когда я слышал прерывистый гул немецких самолётов (гу-гу-гу), меня охватывал подсознательный страх - достаточно было всего одной бомбы, чтобы наши ракушечные квартиры со всеми жильцами мгновенно перестали существовать. Днём и ночью фашистские самолёты пролетали над нами, бомбили центр города, порт, вокзал, заводы и другие объекты. Мы чувствовали себя совершенно беззащитными и беспомощными, как будто находились под прицелом врага, который мог в любой момент нажать на кнопку "сброс".

Мало воды, но много страха

Жители нашего двора со страхом ждали, когда фашисты начнут бомбить Ярмарочную. Все знали, что на берегу стоят зенитки, а вокруг находятся заводы, выпускающие военную продукцию. На Пересыпи был организован отряд дружинников, которых обучали тушению зажигательных бомб, упавших на крыши домов. На чердаках, лестничных площадках и в подъездах жилых домов были запасены ящики с песком, которого было достаточно на берегу моря. Но нехватка воды могла затруднить тушение пожаров. Поэтому были сооружены специальные подсасывающие устройства для подачи морской воды. На предприятиях соорудили 40 стационарных водоёмов. Расходовать хранившуюся в них пресную воду разрешалось только для тушения пожаров.

20 августа начальник гарнизона подписал приказ "О порядке пользования питьевой водой", в котором требовалось строжайше экономить водопроводную воду, которая подавалась в городскую сеть из скважин. В том числе: "Во всех квартирах перекрыть и опечатать все водопроводные краны, бачки в уборных". Лица, виновные в неисполнении приказа, привлекались к ответственности по законам военного времени.

Старожилы вспомнили, что в некоторых дворах были колодцы. Митя Башкович смастерил тележку, на которую установил небольшую бочку, и мы с ним каждый день привозили солоноватую воду в наш двор. Когда бабуся варила суп, то говорила, что такая вода позволяет экономить поваренную соль. Однако морковный чай с сахарином был отвратителен.

Нам повезло - за всю блокаду на Ярмарочную площадь была сброшена только одна бомба. Это случилось во время очередного налёта: бабуся, мама и я сидели на кушетке под стеной, которая примыкала к школьному зданию (наивно предполагая, что стена из ракушечника спасёт нас). Вдруг послышался дикий вой падающей бомбы, и я вместо того, чтобы закрыть уши руками, поднял плечи. Aабуся часто вспоминала, как у меня от страха голова вошла в туловище.

Когда налёт окончился, мы выскочили на улицу. У нашего двора стоял военный грузовик, а водитель из фляги жадно пил воду. Немного успокоившись, красноармеец рассказал, что фашистский лётчик преследовал его от самой Лузановки, а перед Ярмарочной площадью зенитки неожиданно открыли огонь по фашисту. Лётчику пришлось сбросить бомбу и уходить из-под обстрела. Но бомба попала не в грузовик, а в жилой дом, в котором находились трое взрослых людей и ребёнок. Когда я прибежал к месту падения бомбы, то трупы людей уже убрали, а вместо дома зияла глубокая воронка, на дне которой была вода.

Во время блокады школы не работали, учителя либо ушли на защиту города, либо - на оборонительные работы. Мы были предоставлены сами себе, но в пределах ограниченного пространства: двор, сквер и "та сторона". Как только начинался налёт фашистских самолётов, на заводах завывали сирены, и жители стремились "спрятаться" в своих квартирах, в которых можно было спастись только от осколков зенитных снарядов, но не от бомб. Сирены и тревожные гудки заводов оповещали население об опасности, люди пытались скрыться, но не знали куда бежать - на Пересыпи отсутствовали глубокие бомбоубежища.

На Ярмарочной площади не было ни одного громкоговорителя, ни одного телефона, а радиоприёмники лежали на общем складе в центре города под охраной. О городских событиях и положении на фронтах люди узнавали только из газет, прокламаций, приказов и слухов, иногда заведомо ложных.

В городе строились баррикадные рубежи. Каждый рубеж оборудовался противотанковыми и противоартиллерийскими укреплениями. На улице Московской, Ярмарочной площади и дороге Котовского устанавливались "ежи" из рельсов, металлические надолбы, растягивалась колючая проволока, строились баррикады и длительные огневые точки. С большой тревогой люди ждали уличных боёв.

(Продолжение следует.)

Ярослав ПОДОЛЯК.

На фото:

- автор воспоминаний с отцом и мамой, 1940 г.;

- Владимир Подоляк, Арциз, май 1941 года.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья