Номер 27 (1371), 28.07.2017

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 22-26.)

Через неделю - очередное занятие по "физиономистике". Шлосс после обычного приветствия заявил, что курсант прав. У Генриха Носке дед со стороны его матери - еврей. Носке никогда об этом не рассказывал, но и не скрывал. Такие семейные подробности в то время никого не интересовали.

После этих слов с места поднялся тот самый мрачный курсант и спросил Шлосса: "Носке что-то угрожает?" "Нет, - ответил наш наставник, - он еще два года тому назад покинул Германию. Я специально звонил ему, чтобы узнать о его, как вы изволили выразиться, "неарийском происхождении"". И все мы заметили, как наш нелюдимый однокашник улыбнулся.

Шлосс продолжал, обращаясь к курсанту: "Как вы определили этот факт биографии Носке?" Наш сокурсник, немного подумав, сказал: "Глаза у этого человека слишком грустные, в них - тревога и тоска, страх и только чуть-чуть надежды. У арийца таких глаз быть не может".

* * *

Разговор с Тесленко не складывался. Он все время пытался меня убедить в том, что нам, украинцам, необходимо активно поддерживать Германию, ее внутреннюю и внешнюю политику. Весь его длинный монолог я молча слушал. Даже когда Николай Иванович его завершил и посмотрел на меня в ожидании какой-то реакции, я по-прежнему безмолвствовал. За последние два года я научился слушать и не спешить с выводами. Нельзя сказать, что все, о чем говорил (точнее убеждал) Николай Иванович, было для меня неприемлемым. Тесленко, видимо, не догадывался: я давно чувствую себя не только украинцем, но и немцем. Я искренне любил немецкий язык, хорошо знал историю Германии, восхищался мудростью философов, родившихся на этой земле, наконец, мог цитировать классиков немецкой литературы и, в частности, поэзию.

Меня радовали успехи немецкой экономики, достижение научной, прежде всего технической, мысли. Я охотно готов был служить Германии, и мое появление в разведшколе нельзя считать случайностью.

Тем не менее все это отнюдь не означало, что я полностью и безоговорочно одобрял политику фюрера, особенно внутреннюю.

Я, например, не понимал, почему в Германии - стране замечательных композиторов, философов и ученых - такой дьявольский антисемитизм. Евреев открыто шельмовали, называли "врагами государства". Почему? Неужели тысячи солдат, офицеров и генералов-евреев, сражавшихся в немецкой армии во время Первой мировой войны - тоже "враги"?

Неужели евреи - знаменитые ученые, музыканты, артисты, писатели и художники - "позор Германии"?

А многие смогли бы ответить на этот вопрос в то время? Мне было чуть более 20 лет. Жизненный опыт - незначительный; нелегко мне пришлось, но я боролся с трудностями, как мог. Я не опустился до уровня примитивного гитлеровского штурмовика, готового за суп и пиво на все тяжкие.

Конечно, я, как и многие ребята романтического возраста, мечтал о подвиге, об опасностях, которые я непременно преодолею. Ах, молодость, сколько в ней прекрасного, сколько дарит она радостных минут, но и сколько потом разочарований...

Меня могут упрекнуть: дескать, легко так говорить спустя многие десятилетия после разгрома фашистской Германии. Но, если у вас хватит терпения дослушать мою исповедь, то узнаете, что и я способствовал краху Третьего рейха, и моя скромная деятельность тоже приблизила победу над нацизмом.

Тяжелую душевную травму я получил, когда стал свидетелем так называемой Хрустальной ночи.

Еще 9 ноября неслись призывы к единству немецкой нации, сыпались угрозы к соседним государствам, которые не желали отдавать Третьему рейху свои территории, а заодно утверждалось, будто там якобы обижают этнических немцев...

Я, собственно, уже давно не обращал внимания на пропагандистскую трескотню Геббельса. Тем не менее одно происшествие заставило меня предположить, что оно является предвестником ужасных событий в будущем.

Гитлер приказал изгнать евреев, не имевших германского гражданства. В стране проживало немало польских евреев, которые поселились здесь после Первой мировой войны. Большинство из них быстро наладило жизнь на немецких землях, чувствуя себя значительно лучше, чем в родной Польше.

Я наблюдал, как сотни еврейских семей шли на вокзал, чтобы добраться до польской границы. В пограничном районе скопилось несколько тысяч человек, но польские власти наотрез отказывались впустить своих граждан обратно. Тогда несчастные люди, среди которых было много женщин с маленькими детьми, бросились вновь к германской границе, но здесь их ждали штурмовики с палками. Эти молодчики принялись избивать людей, прогоняя их вновь к польской границе. Когда евреи опять подошли к шлагбауму, теперь уже польские солдаты, вооруженные дубинками, принялись наносить удары по беззащитным старикам, женщинам и детям...

Положение этих бедолаг ухудшалось с каждым днем. На маленькой "ничейной" территории скопилось так много людей, лишенных пищи, воды, крыши над головой, что об их мучениях стала писать европейская пресса. И тогда польские власти под давлением Франции и Англии уступили.

Заметьте, европейское общественное мнение "давило" не на богатую Германию, где эти евреи прилично обосновались, а на слабую Польшу.

Так вот, среди тех, кто испытал все "прелести" германской внутренней политики, была семья Гриншпанов, члены которой не дожили до завершения этой драмы. И тогда молодой Г. Гриншпан, 7 ноября 1938 г. в Париже стрелял в Э. фон Рата, советника германского посольства во Франции.

В Берлине, казалось бы, только этого и ждали. Бездумная месть молодого человека обернулась еще более ужасной трагедией, точнее, стала удобным поводом для нацистской верхушки сперва расправиться с евреями Германии, а затем осуществить свой людоедский замысел в других странах.

Гитлер лично приказал штурмовикам начать грандиозный погром (в ночь с 9 на 10 ноября 1938) по всему Третьему рейху.

В тот день я возвращался домой довольно поздно, заметив, правда, скопление на улицах Берлина большого числа молодых активистов национал-социалистической рабочей партии, штурмовые отряды, военнослужащих.

Их привозили на грузовиках в центральную часть города; полиции почти не было видно. Меня несколько раз останавливали и после проверки документов рекомендовали не задерживаться на улице. Я решил, что власти проводят учение; их в последнее время было множество. Но, еще не успев войти в свою парадную, я услыхал звон разбитого стекла, истошные крики: "Смерть евреям!".

Камни, палки, металлические детали от станков, специально для этого привезенные, летели в витрины магазинов (как потом выяснилось, принадлежавшие только евреям), если погромщики встречали евреев на улице, их забивали до смерти стальными прутьями.

Я видел разъяренную толпу, поджигающую крупнейшую синагогу столицы, не стыдившуюся грабить имущество, ценные вещи...

"Неужели это немцы?" - думал я, все еще наивно веря, будто жители Германии - самые цивилизованные в Европе. В "Хрустальную ночь" было сожжено и разрушено 267 синагог, 815 магазинов и предприятий; погромщики убили около 30 человек и десятки тысяч евреев были арестованы и отправлены в концлагеря.

Лично для меня это тоже была страшная ночь. Дождавшись рассвета, я вышел на улицу. Полицейский патруль меня остановил, но, увидев мое удостоверение офицера Абвера, разрешил следовать дальше.

Тротуары улиц были сплошь усеяны разбитым стеклом, повсюду валялась поломанная мебель, изорванная одежда, по асфальту струилась кровь...

Редкие прохожие, старясь не смотреть на безмолвные свидетельства ночных злодеяний погромщиков, спешили покинуть эти места.

Разумеется, я осуждал убийство нашего дипломата в Париже. Но вместе с тем мне было ясно: этот трагический случай лишь удобный повод для изгнания евреев из Германии. И немецкие обыватели не чувствовали поэтому угрызений совести, и нацистское руководство довольно: цель достигнута. Наверное, тогда я в первый раз подумал о судьбе еврейского населения Украины, которое насчитывало не менее двух миллионов человек, если она попадет под "защиту" фатерланда.

Я был настолько поражен и взволнован увиденным на берлинских улицах, что чуть не забыл: мне сегодня следовало явиться в управление Абвера, в отдел внешней разведки.

- Плохо выглядите, Шиллинг, - с такими словами встретил меня чиновник в штатском. - Не болеете?

- Нет. - Коротко ответил я.

"Человек в штатском" оказался майор Зиберт. Я тогда не знал, чем занимается этот офицер Абвера и что он за человек, но впечатление произвел благоприятное. Майор был молод, одет в хорошо сшитый костюм, прекрасно сидевший на его спортивной фигуре. Зиберт достал из шкафа довольно увесистую папку. Я догадался: мое личное дело.

* * *

Из архива КГБ СССР

Гельмут Иоганн Зиберт, 1909 г. рождения, из прусских дворян, окончил юридический факультет Берлинского университета; в разведке с 1932 года, член национал-социалистической рабочей партии с 1934 года; владеет французским, английским, испанским языками...

* * *

Увидев, что я все еще стою, майор рукой показал на стоящий у стола стул, а сам внимательно продолжал читать. Пока Зиберт знакомился с моей биографией, я оглядывал его кабинет. И что меня удивило: я не увидел на стене портрета фюрера, которого немцы буквально боготворили. Над его столом висела только фотография нашего шефа Канариса.

Мое любопытство неожиданно прервал приказ майора: "Коротко охарактеризуйте Ганса Лемке". Это могло бы показаться странным для того, кто не знал порядки, существовавшие в германской разведке. Если несколькими словами, то это: доносительство, сплетни, неприязненные отношения сотрудников друг к другу, которое всячески поощрялось начальством. Ганс был не только старше меня по возрасту, стажу службы в Абвере, но и по званию. Приказ Зиберта меня не смутил. Майор, разумеется, был хорошо осведомлен о характере, пристрастиях своих подчиненных, поэтому не исключено: моя информация в какой-то мере - проверка на мой профессионализм.

"Мне Лемке, господин майор, не очень нравится. Человек он слишком самоуверенный, заносчивый, несколько ограниченный и, по всей вероятности, импотент".

Зиберт посмотрел на меня бесстрастным выражением лица, однако глаза его смеялись, и скрыть это было невозможно.

"Шиллинг, вы, наверное, знаете, что в настоящее время в нашей организации ведутся серьезные преобразования..."

В самом деле, с 1938 г. Абвер уже состоял из пяти крупных отделов, главный из них - агентурная разведка за границей Третьего рейха. Кроме того, агентам Абвера вменялось способствовать разжиганию национальной и религиозной розни; организация диверсионной и подрывной деятельности и многое другое.

Я понимал: сейчас решается моя судьба как сотрудника военной разведки и контрразведки. Разговор о Лемке не был случайным, и я оказался прав.

Зиберт продолжал: "Мы решили направить вас в любимую вами Польшу. Вашим куратором назначен нелюбимый вами Ганс Лемке. У вас непростая задача: стать "своим" среди молодых украинских националистов. Не секрет, что украинцы не очень жалуют поляков и, в частности, польские власти. Забудьте, что вы - немец. Ваша тактика: поддержать среди местных украинцев сепаратистские настроения, особенно в Галиции. Постарайтесь усилить у националистов ненависть не только к полякам, но и к евреям в первую очередь. И вам, как мы полагаем, это будет нетрудно сделать.

Далее, Шиллинг, хотя нет, теперь - Янковский-Сердюк, вы обязаны завербовать наиболее активных и башковитых националистов для агентурной работы в Советской Украине. Конечно, вы не один работаете в этом направлении, но у вас, по нашему мнению, получится эффективнее. И еще очень важный фактор: почти во всех странах Европы существуют украинские общины. Так вот, постарайтесь, чтобы ваши "друзья-националисты" обратили на них внимание. Например, пригласили бы в гости в Варшаву, установили бы с ними тесные культурные и политические связи. А там мы к ним повнимательнее присмотримся. Сегодня нас более всего интересуют украинские диаспоры в Чехословакии, Югославии, Бессарабии (Румынии)..."

Зиберт замолчал, и мне показалось, что инструктаж закончился. Но майор вдруг спросил: "Кстати, Питер, как вам - Тесленко, хитрый украинец, не так ли?". Я полушутя ответил: "Если украинец - не лукавый, то это уже - немец".

Герр Гельмут чуть скривил губы в снисходительной улыбке.

"Ну и напоследок, Питер: загляните в кассу, получите деньги, пока немного, но если дело пойдет, на ваше имя в банке будет открыт счет на весьма приличную сумму. Лемке вас отыщет в Варшаве, и помните: вам следует как можно чаще бывать в "Украинском доме". С этими словами Зиберт дружелюбно пожал мне руку, и я, не мешкая, направился в бухгалтерию...

* * *

15 ноября 1938 года я прибыл в столицу Польши. Мне трудно передать словами чувства, которые я испытывал, когда сошел с поезда и ступил на польскую землю. Прошло чуть более шести лет с тех пор, как я со своим школьным другом Отто Кишнером покинул любимую Варшаву. Кто я теперь для поляков - друг или враг, заурядный шпион или маленький винтик в беспощадной нацистской машине? Абвер - само это слово - наводило ужас, если кто-либо слышал об этой германской военной разведке. Впрочем, тогда я вряд ли смог ответить на этот вопрос, да и копаться в себе мне было недосуг.

Я был счастлив, что нахожусь в Варшаве, как будто вернулась ко мне моя бесшабашная юность. С прекрасным настроением, несмотря на небольшой дождик, я быстро шел мимо ряда такси, стоящих на привокзальной площади. Таксисты буквально умоляли меня воспользоваться их услугами, проворно раскрывали двери своих машин... Еще бы, я ведь был пассажиром поезда Берлин - Варшава. Германия процветала, а значит, каждый немец - богач.

(Продолжение следует.)

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья