Номер 34 (779), 01.09.2005

Героическая оборона Одессы навсегда останется одной из самых славных страниц в истории нашего города. В августе одесситы отметили 64-ю годовщину начала обороны. Увы, но все меньше остается ее свидетелей. И все ценнее становятся воспоминания очевидцев. Среди тех, кому довелось пережить эти дни 1941 года в Одессе, и Марк ГИРШИН – выпускник Одесского университета им. Мечникова, который стал затем известным писателем. В настоящее время он проживает в США, но его книги периодически издаются в России. В предлагаемых ниже новеллах писатель старается воспроизвести не только факты, но и атмосферу того незабываемого времени.

22 ИЮНЯ

Накануне в школе был выпускной вечер. Каждому вручили аттестат об окончании школы. У меня три четверки, остальные – пять.

Было даже легкое вино, мы выпили по бокалу с учителями. И, о чудо, они курили с нами в коридоре папиросы.

Когда я вернулся домой, отец и мачеха спали. Я уже взрослый. Лег спать и, кажется, тут же проснулся. Утро яркое, солнечное. Воскресенье.

Я пойду к моему однокласснику Соснову на ритуал – рвать учебники. Каждый принесет учебник по нелюбимому предмету. Потом мы поедем на пляж. Вода должна быть уже теплой. Оттуда на Приморский бульвар к памятнику дюку Ришелье, тоже по традиции. Передышка перед подготовкой к конкурсу в институт.

Этот жаркий нарядный день вдруг оборвался.

Радиоточка, репродуктор из черной бумаги, висит над письменным столом отца у открытого во двор окна. Я оказываюсь рядом и слышу заикающийся голос: "Сегодня утром Германия на нас напала. Бомбила наши города. Без объявления войны, предъявления каких-либо претензий". Жалкий тон. Наконец, последние слова, никакого энтузиазма: "Враг будет разбит, победа будет за нами".

Щелчок в репродукторе. Тишина. Очень странно, что это такое?

Наконец, диктор. Оказалось, это был Молотов, по поручению Сталина.

Моя очень непосредственная мачеха, о таких в Украине говорят "що маю, то везу", вспыхнула:

— Уделались!

БОМБЕЖКА

Медкомиссия занимает несколько минут. Я здоров, никаких жалоб не имею. Глазник спрашивает, почему у меня нет очков. Я не могу признаться, что стыжусь показаться в очках сверстникам и даже жильцам дома.

В школе меня пересадили с задней на первую парту и, щуря глаза, я читаю, вернее, догадываюсь, что написано на доске. То же в кино.

Врач выписывает мне рецепт на очки и направляет в гарнизонный госпиталь проверить мои глаза на какую-то инфекцию.

Из гарнизонного госпиталя меня отпускают с заключением на латыни. Это заключение я должен завтра отнести в военкомат, сегодня уже поздно. По дороге домой я заказываю в аптеке очки.

От аптеки недалеко до Приморского бульвара. Я туда иду посмотреть на порт, что изменилось с войной. Никаких перемен не видно. Рыжие пароходы у причалов. Посреди залива блестит под солнцем белый Воронцовский маяк. Как и раньше, наверху на бульваре отчетливо слышны звуки из порта: удары по металлу, пыхтенье кранов, лязг буферов. Но замечаю узкое серое судно. Оно кажется совсем небольшим рядом с грузовозом. Вот еще одно. Несомненно, это военные корабли.

На бульваре много людей, опускающееся за дома жаркое июльское солнце ярко светит, свежий воздух пахнет морем. И вдруг все меняется. Буквально в какие-то секунды. Я вижу, как над причалами проносятся несколько самолетов, тут же рядом со мной раздается оглушительный взрыв, грохочет, рвется уже со всех сторон, тяжело ухает и движется подо мной бульвар. Вокруг летят малиновые искры, пахнет серой, жженым металлом. Воздух горяч, его не хватает дышать.

Когда наступила тишина, я обнаружил себя на земле, у платана. Бульвар освещен пылающим легковым автомобилем у "Лондонской". Появилось несколько фигур. Очевидно, и они поднялись с земли.

Небо темное, звезды. Неужели бомбежка так долго продолжалась? Мне казалось, всего несколько минут.

Сирена "скорой помощи". Горящий автомобиль освещает людей с носилками, они кого-то несут. Слышу, что убило молодого человека в шелковой "бабочке".

Странно. Мне эта бомбежка страшной не показалась. Я только потерял металлический номерок на очки, который мне дали в аптеке.

На следующий день мне сказали, что летящие во все стороны красивые малиновые огни – это раскаленные осколки бомб.

КАНАЛ

Нас собрали в помещении горкома комсомола у Сабанеева моста. Школьники мобилизованы рыть канал на Куяльницком лимане. Этот канал отведет в море высокую воду огражденного дамбой лимана, чтобы не затопило Пересыпь, промышленный район. Дамбу могут взорвать диверсанты.

С нами говорит секретарь горкома, у него характерный хриплый голос. Я его знаю. Он был комсоргом нашей школы.

Этот простуженный голос в моем воображении связывался с героикой гражданской войны, суровыми, но душевными комиссарами. К тому же фамилия – Сахно. Тоже что-то от тех времен.

Но удивляет гнутая мебель, бронза стенных зеркал. Похоже, этот особняк сохранен комсомолом в том виде, в каком был отобран у буржуазии. Я привык думать, что в таких местах обстановка простая, Неужели оклеившие город пламенные воззвания, беспощадные приказы пишутся в этих мягких креслах с колесиками, утопающими в ворсе ковра, за этим изящным письменным столом?

Смотрю на Сахно совсем другими глазами. Даже хрипота не производит прежнего впечатления. Всего-навсего запущенный ларингит. Я знаю, у меня был. Но мама мне давала пить теплое молоко с содой, и все прошло.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД

Через неделю мы возвращаемся в город. Канал копать почему-то передумали.

С кузова машины смотрю на очереди у продуктовых магазинов. Но толпятся люди и у винных ларьков. Моря не видно за заводскими строениями, приземистыми, с окнами до крыш, пыльными квадратиками стекол. Эти окна напоминают шахматную доску. Где стекла выбиты, там черно. Похоже, их выбили, чтобы воздух попал в цех.

От жаркого встречного ветра болят обожженные на канале лицо, плечи. От соли тоже. Пресной воды на канале не было. Умывались в море. Ветер приносит и тошнотворный сладковатый запах из мясокомбината. От этого запаха кажется еще жарче.

У Пересыпского моста нас останавливает регулировщик. У него за спиной винтовка. Непривычно видеть милиционера с винтовкой.

Здесь скрещивается несколько улиц и трамвайных линий.

Много людей. Я вижу у некоторых узлы, чемоданы. Мне это ни о чем не говорит.

Дома застаю тетю Женю. Отец уже ушел, его саперный батальон где-то у Прута, там фронт.

Мачеха собирает вещи, чтобы перейти на Малороссийскую к родителям. Окраины бомбят не так часто. Напоминает, что отец велел мне ехать к дяде в Харьков.

Не знаю, как поступить.

На канале мечтал о пресной теплой воде, мыле, смыть соль с обгоревшей кожи. Совсем забыл об этом.

Бегу к Соснову.

Еще из подъезда вижу балконную дверь. Чувствуется, за ней никого нет. На стук в дверь отвечает эхо в пустой квартире. Все мои товарищи уже в армии.

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ДОМА

Я один в наших комнатах. Мачеха на Малороссийской. Завтра, уходя, я оставлю ей ключ под ковриком в коридоре у нашей двери.

По репродуктору передают марши. Чаще других какой-то заунывный, восточный. Но и "1812 год" Чайковского. Потом местные новости, как трудящиеся области сплотились вокруг партии и великого Сталина.

От тети Жени я слышал, что начальство завода, где работает ее отец, пьянствует в бомбоубежище. Завод с началом войны на военном положении. Никого не выпускают из цехов. Там же спят.

Калягину дали бригаду сварщиков обшивать тракторы железными листами, чтобы они походили на танки. Пугать румын и немцев. Что-то ненастоящее.

Еще о хулиганах на Малороссийской, я тогда пропустил слова мимо ушей. Грабят магазины. Ставят кресты на воротах домов, где живут евреи. Многие ждут немцев, чтобы заняться "вольной торговлей".

Вспоминаю кучки мужчин у винных ларьков на Пересыпи. От них веяло враждебностью.

Со двора, как и до войны, доносятся голоса.

Жду шести часов – услышать последние известия из Москвы.

Жарко. Занавесы на окнах, уже не марлевые, мамины, и тюль из магазина не шевелятся. Но просеянное через эти занавесы желтое солнце лежит на полу и слегка выгоревших обоях. Наконец, "Последние известия".

Ожесточенные бои на всех фронтах. Враг несет тяжелые потери в живой силе и технике. Но и названия новых городов. Я хорошо представляю себе их на карте. Это уже где-то у Смоленска. Всего за месяц с лишним войны.

Только поляки в "Смутное время" и Наполеон так глубоко проникали вглубь России. Но то было при царях.

Во всем чувствуется удушающая хватка вождя.

Юго-Западным направлением командует Буденный, предмет многочисленных анекдотов. Западным – Ворошилов, того же качества. Еще Тимошенко. Венчает букет.

Способные маршалы и командиры в могиле.

Спускаюсь во двор.

У Олега на дверях висячий замок. Олег уже давно в институте, он старше меня, скорее всего, направлен в училище. А родители уехали.

Этажом ниже живет Борис, "срывщик". Открывает дверь его сестра Люся, мы стоим в коридоре.

Борис в истребительном батальоне где-то под Крыжановкой, домой он не приходит. Крыжановка недалеко от места, где мы рыли канал.

— А что ты, четырехглазый, не смываешься?

У нее хриплый голос, грубое багровое лицо в пятнах пудры. Она по-домашнему в открытой майке, виден обширный бюстгальтер, в трико, что не удивительно в их комнате в такую жару.

Окно выходит на черный двор с ящиком мусора. Его приходится держать закрытым.

Была еще недавно писклявая девчонка.

Матрона. И держит себя со мной без церемонии грубо, как с соседним мальчиком.

Люся пошла по стопам матери и занялась спекуляцией, ездит в разные города за дефицитными товарами. Во дворе знают, что у них все можно достать.

Мне приходит в голову, что Люся с мамой тоже мечтают о "вольной торговле". Пытаюсь и ей открыть глаза. Но тут из комнаты ко мне укоризненно обращается мамаша, которая через открытую в коридор дверь слышала наш разговор:

— Это кто, Мариек? Ты что, уже сбежал с разбомбленного сумасшедшего дома на Слободке? У тебя же образованный папа. Я бегала в аптеку к твоей покойной маме за дефицитным лекарством для Люсеньки. Чтобы в Одессу завтра пришли затруханные румынские мамолыжники. Или это бандит Гитлер. Одессу знают во всем мире!

Люся щурит подведенные синью глаза:

— Мой хахаль с подводной лодки нас вывезет, если надо.

НАЗАВТРА Я УХОЖУ С ИНСТИТУТОМ ИЗ ОДЕССЫ

Моросит теплый дождик. Когда он прекращается, потемневшие от влаги вулканические плиты тротуара на глазах становятся серыми, так быстро они высыхают.

За спиной у меня холщовой мешок на шлеях, сшитый мачехой. В кармане кожаный бумажник, подарок к окончанию школы. В нем документы и четыреста рублей на дорогу, оставленные мне отцом.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья