| |
|
Номер 36 (832), 15.09.2006 ДОРОГА ПО РАДУГЕ100 лет назад в Одессе родился поэт Семен Кирсанов. Его жизнь мы попытаемся восстановить не только по фактам биографии, но и по воспоминаниям, рецензиям, стихам. "ЦИРКАЧ СТИХА"
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ: "Когда Маяковский в ранних 20-х представил в донецком цирковом шапито похищенного им из Одессы (c неохотного родительского разрешения) сына портного Кортчика – Сему, едва достигшего совершеннолетия, тот встал на руки и прошелся по песку арены, пахнущей конским навозом, исполняя стихи вниз головой. И с той поры навсегда остался циркачом". "Дебют мог впоследствии откликнуться трагически. Штейнберг, знавший Кирсанова сызмальства, в один детский сад ходили, рассказывал мне, как выпущенный на эстраду переполненной Большой аудитории Политехнического двадцатилетний одессит восторженно декламировал стихи, посвященные Троцкому, который поблескивал пенсне в первом ряду. Незадолго до высылки прославленного "творца революции" в Алма-Ату – и далее, в эмиграцию. Но обошлось..." ИЗ БИОГРАФИИ: "В 1926 г. переехал в Москву, вошел в литературную группу "ЛЕФ"... Вместе с Маяковским ездил с чтением стихов по разным городам страны, все более увлекаясь словесным формотворчеством, проявляя особую склонность к фантазийной сказочности сюжетов, остроумной выдумке, ритмическому и даже графическому (в развитие традиций кубофутуристического стиха) изыску, лексическому этапажу – каламбурам, неожиданным сравнениям, неологизмам, не без оснований именуя себя "циркачом стиха"..."
ИЗ РЕЦЕНЗИИ: "Решающей для его репутации стала "лефовская" молодость, близость к Маяковскому, преклонение перед которым он выказывал искренне и открыто. Вкупе с фонтанирующим стиховыми неожиданностями даром это принесло ему известность, даже славу, сделало, по всем приметам, советским писателем, благополучным во всех отношениях... Между тем все было далеко не так плоско и просто. И хулы ему досталось никак не меньше, чем хвалы. Причем хвалили и ругали за одно и то же. За формализм – за что же еще! За "словесное трюкачество" и "эстетско-формалистскую окраску творчества", которые, переводя из негатива в позитив, можно поименовать "разнообразием ритмов и словесной изобретательностью" или "поэтикой циркового происхождения". В первом случае дело сводится к призыву преодолеть формализм, во втором, хвалебном, с удовлетворением отмечается, что с годами эта поэзия все же стала "проще по форме" и что "перед самой смертью... поэт написал несколько пронзительных прощальных стихов"... Поневоле припомнишь Станислава Ежи Леца, сказавшего, что правда не отличается от лжи ничем, кроме того, что не является ею". "СЛОВА, КАК ЕЩЕ НЕ ОТКРЫТЫЕ ОСТРОВА" ИЗ БИОГРАФИИ: "С середины 1930-х годов в творчестве Кирсанова возобладало лирическое начало... В трагической "Твоей поэме" с пронзительной искренностью и психологической глубиной рассказывается о смерти от туберкулеза любимой жены Ты говорила мне: – Лечи,
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ: "Лиля Брик сказала о нем: "Его не любила ни одна женщина". Ей, конечно, лучше было знать – о поэтах, которых не любили женщины. Но стихи не об этом – о том, как отчаянно любил он".
Через душную Одессу,
ИЗ ПРИВЕТСТВИЯ К 50-ЛЕТИЮ: "Дорогой Семен Исаакович! Слова, как еще не открытые острова, слова, как в пустыне приснившаяся листва, – это слова Вашего поэтического словаря. Он, этот словарь, нов, свеж и своеобразен, что и приводит в недоумение и ярость формалистов, то есть производителей и потребителей условно-литературных штампов. Такие штампы Вам органически чужды. Новизна и неповторимость – свойства Вашей поэзии. Вы самобытны и современны. И если некоторые наши критики, люди малоосведомленные, говорят о какой-то Вашей особой зависимости от Маяковского, то, насколько я понимаю, тут имеется в виду главным образом графический рисунок Ваших стихов, эта самая лесенка. Но уж если говорить об этой самой лесенке, то надо установить, куда она, собственно, ведет – вперед или назад. Подражателей она ведет назад, вниз; продолжателей – вперед, ввысь!" "ВЫСОКИЙ РАЕК" ИЗ РЕЦЕНЗИИ: "Вершиной стиховых изобретений" Кирсанова Гаспаров считает "высокий раек", новую систему стихосложения, прошедшую несколько стадий формирования в поэмах 1930-40-х годов и ставшую основой в "Сказании про царя Макса-Емельяна...". Систему эту исследователь называет "рифмованной прозой". ИЗ СТАТЬИ: "Новая система стихосложения – подарок, который дарят поэзии не каждый день. Но открытие осталось незамеченным. Все решили, что это индивидуальный поэтический прием Кирсанова – еще один из его формалистических изысков... Открытие Кирсанова, невостребованное, легло в запасники русского стихосложения и ждет новой смены литературных вкусов".
Знал ли режиссер, ставя "Макса-Емельяна", что без малого полувеком раньше созданный Кирсановым в Одессе театр Юголефов в одночасье прекратил существование, когда – по фабуле и ходу постановки – на сцену вышли вооруженные солдаты – и публика, мигом припомнившая времена обысков и реквизиций, опрометью бросилась вон, навсегда?" "Будущий президент Чили Альенде, сидевший на стадионе "Кауполикан" в 1967 году рядом с чилийскими студентами, любил потом повторять, даже не зная русского языка: "В граде Харькове град. Крупен град, как виноград". "А ЖИЗНЬ ОСТАЕТСЯ ПРЕКРАСНОЙ ВСЕГДА" ИЗ БИОГРАФИИ: "К творчеству Кирсанова неоднократно обращались композиторы-песенники Д. Тухманов ("Жил-был Я", "Танцевальный час на Солнце"), Э. Ханок ("У тебя пальтецо...", "Карусель"), М. Минков ("Эти летние дожди") и др. Но особую популярность приобрела песня "У Черного моря", сочиненная на стихи Кирсанова его земляком композитором М. Табачниковым и впервые исполненная еще одним одесситом – Л. Утесовым". Есть море, в котором я плыл и тонул,
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ: "Я помню свой первый концерт. Если, конечно, не учитывать школьный. Когда я вышел и стал петь песню Утесова "У Черного моря". Взял высокую тональность и не смог забраться наверх. Потом опустился на октаву ниже – и тоже не получилось. Прокувыркался так один куплет. Потом остановился и сказал: "Чего вы ко мне пристали? Я петь не умею", – и ушел". ИЗ СТАТЬИ: "Семен Кирсанов был изумительным поэтом. Его не проходят в школах. Маяковский, Есенин, Багрицкий, Твардовский – все они попали в школьную программу совсем не за то, что составляло их суть. Просто им удалось написать что-то такое, за что их канонизировали. И это счастье. Потому что читатель, идущий от школьного списка обязательного к изучению, помнит имена и может открыть официозный том. Через час читатель поймет, что дело-то совсем не в официозе. У Кирсанова такой возможности нет. Хотя каждый человек в нашей стране знает хотя бы эти строчки: Эти летние дожди,
Спасибо, Алла Борисовна. Что бы не говорили, Вы открыли нам незаслуженно забытого поэта. Он был Поэтом и потому не имел ни времени, ни сил, ни права напоминать о себе иначе как своими стихотворениями". ИЗ БИОГРАФИИ: "Умер Кирсанов в Москве 10 декабря 1972 г.". Смерти больше нет!
Подготовил Александр ГАЛЯС по стихам С. Кирсанова, а также воспоминаниям и статьям М. Гаспарова, Е. Евтушенко, М. Зуева, Л. Лещенко, Л. Мартынова, А. Немзера, В. Перельмутера, С. Поварцова.
|
|
||||||||||||||
|
| ||||||||||||||||
)
ИЗ БИОГРАФИИ: "КИРСАНОВ Семен Исаакович, русский
поэт. Родился 5 (18) сентября 1906 в Одессе в семье
портного. Учился в одесской гимназии, затем на
филологическом факультете Одесского института народного
образования. Печатался с 1922 в одесском журнале "Юголеф"
(был ответственным секретарем журнала). В 1924 познакомился
с В.В. Маяковским, стал его горячим последователем".
Ты боярышня моярышня
ИЗ БИОГРАФИИ: "В годы Великой Отечественной войны
Кирсанов – корреспондент армейских газет, руководитель
литературной бригады, выпускавшей "Окна ТАСС". В
послевоенном творчестве Кирсанова тяготение к масштабным
аллегориям, библейским образам, вселенским категориям добра
и зла, отсылающее к эстетике "левого" экспрессионизма 1920-х
годов, а также к мировой классике (философская поэзия И.В.
Гёте и П.Б. Шелли)... Особый пласт творчества поэта –
сюжетная лирика, к которой можно отнести и стихотворную
фантастику, давшую простор богатому художественному
воображению и философским размышлениям".
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ: "Раешник Кирсанова в десятки
скоморошьих глоток зазвучал со сцены клуба МГУ, что на
Большой Никитской. В студенческом театре-студии "Наш дом"
его поставил Розовский. "Макс-Емельян" царил при неизменном
аншлаге. Впечатление было ошеломляющим. Веселое карнавальное
действо в резонансе публики и сцены оборачивалось спектаклем
о том, что власть – представление ряженых, где маски легко
прирастают к лицам, а слова могут значить все что угодно и
надежно скрывать потаенные мысли, однако, начав говорить, да
еще стихами, не проговориться невозможно... С первого,
зазывного, на все лады и тембры подхваченного: "В нашем доме
балаган!" – артисты откровенно упивались звенящими,
журчащими, бесконечно аукающимися словами, зрители-слушатели
хохотали и отбивали до боли ладони, и не было ничего там, за
стенами, всё – только здесь и сейчас. Совсем скоро, в
шестьдесят девятом, Театр, этот, по выражению самого
Розовского, "театральный самиздат", был закрыт.
