Номер 23 (819), 16.06.2006

(Продолжение. Начало в №№ 18-19, 21.)

Небольшое грузовое судно "Ленинград" было укомплектовано в основном молодыми ребятами. Моя мама, жена дяди Бориса – Лидия Ивановна, ее сестры – Женя и Клава были молодые, красивые женщины. Война войной, а молодость молодостью.

Моряки галантно ухаживали за ними и, главное, подкармливали нас со своего камбуза. Это было очень существенно, так как никаких припасов у нас с собой не было. Капитан смотрел на это сквозь пальцы.

Кроме нашей семьи, как я уже упоминала, на "Ленинграде" покидали Одессу несколько семей студийных работников. Были и другие эвакуирующиеся. Но к нам отношение капитана было особое. Тетя Клава была женой, вернее, к тому времени уже вдовой, репрессированного в 1937 г. капитана Черноморского флота, которого знал и уважал капитан "Ленинграда". Он же сделал для нашей семьи еще одно одолжение. Нет, одолжение слово не совсем подходящее. Он спрятал нас в трюме в Новороссийске, когда всех эвакуирующихся сняли с корабля и отправили эшелонами в Среднюю Азию (из-за тяжких условий и голода доехали далеко не все). Нас же довезли до Туапсе и прямо на Туапсинском рейде на шлюпках переправили на большой сухогруз "Шахтер", шедший с зерном в Поти. После голодных, несмотря на старания моряков, дней на "Ленинграде" (сколько мы плыли, не знаю, мне казалось, что очень долго) настоящий горячий флотский борщ и макароны по-флотски показались всем нам царским обедом. Как сейчас, вижу длинное темноватое помещение, деревянную поверхность выскобленного до белизны стола, деревянные лавки вдоль него и миски с дымящимся борщом. Это были единственные сытые обеды с начала войны и до конца 1947 – начала 1948 годов.

Спали мы тоже в гораздо более комфортных условиях, чем на "Ленинграде", – в трюме на зерне, от которого шло тепло. На "Ленинграде" спали на палубе под тентами. Мы с папой несколько раз ночью выбирались из-под тентов и, лежа под открытым небом, вглядывались в него. Папа, увлекавшийся Фламарионом, показывал мне созвездия. Первым я научилась различать ковш Большой Медведицы. Эти уроки астрономии неожиданно имели успех у команды. Папа как раз показывал мне самую маленькую звездочку в созвездии, проверяя остроту моего зрения, как мы оба одновременно заметили, что кружащийся над нами самолетик, конвоирующий судно, пускает зеленый ракеты. Отец тут же окликнул вахтенного, началась тревога. Оказалось, что зеленые ракеты – сигнал того, что за нами охотится подводная лодка. Немедленно был подозван эскорт сопровождающих нас катеров, и подлодка оставила нас в покое. Не знаю, какие боевые задачи должна была решать команда "Ленинграда" (эвакуация одесского населения для судна была отнюдь не основным делом), но знаю, что к середине 1942 г. судно было потоплено. Погибли все эти чудесные ребята, добрые, веселые, мечтающие о жизни и любви...

"Шахтер" дошел до Поти благополучно, если не считать одного случая, смертельно напугавшего нас. Ночью раздался взрыв. Отец вскочил, схватив меня на руки: "Это мина или торпеда!". Оказалось, что, как мне сейчас помниться, рвануло крышку одного котла.

Из Поти поездом мы добрались до Тбилиси и всем табором – родня и чужие – поселились у бабушкиного брата в его двухкомнатной квартире. Спали все вповалку на полу, пока постепенно не разбрелись по чужим углам.

Папа ходил на ВСЕВОБУЧ (всеобщее военное обучение) и ждал отправления на фронт. А пока работал на Тбилисской киностудии и сочинял либретто к оперетте "Золотые ключи", музыку к которой писал Константин Федорович (дядя Костя) Данькевич.

Несколько раз отец выезжал с киногруппой на съемки на фронт, который приближался к Кавказу (на Тбилиси было даже несколько налетов, но без бомбежек). Самые яркие кадры, были засняты сразу после Сталинградской битвы к фильму-памфлету "Когда Геббельс не врет". В одном из эпизодов фильма Геббельс вещал, что советские дети так рады приходу немцев, что от радости водят хороводы, и показывался знаменитый Сталинградский фонтан, окруженный хороводом гипсовых (или мраморных?) детских фигурок. Большая часть сценариев, написанных отцом во время войны, носила антифашистский характер (в очаровательном сценарии "Мусор и звезды" Гитлер пытался соединиться с духом Наполеона через его отдаленного потомка из Гаскони). Но все это было потом, а пока еще не закончились первые шесть месяцев войны. Сколько продлится война, никто уже не знал (надежды первых недель, даже месяцев, что война не надолго, рухнули). Наши войска отступали, уже была отдана Одесса, и мы не знали ничего о судьбах двух папиных братьев – среднего Семена и младшего Бориса.

Я очень любила дядек. Дядя Семен был весельчак и балагур, смуглый красавец, похожий на цыгана. Его в семье так и звали – Цыган, с ударением на первый слог.

Дядю Бориса я видела реже. Но помню, как он забрал меня на весь день к себе (тогда у них с тетей Лидой детей еще не было). Мне нравилось прыгать со стола ему в руки. Было страшно и весело. Но мне кажется, что я больше "представлялась", что мне страшно, а он уговаривал: "Ну же, трусишка, не бойся, я тебя поймаю". Визг! И я в ласковых сильных руках. Борис мне казался очень большим и сильным. Он был намного выше папы ростом, хотя сходство было огромным – их часто путали, что приводило к веселым недоразумениям.

А пока я привыкала к новой, непохожей на довоенную, жизни, к кличке Вакированная (эвакуированная), к тому, что нужно драться с мальчишками и с большими девочками, иначе задразнят и за мальчишескую стрижку, и за плохонькое, из которого я уже вырастала, платье, за то, что "вру", что у нас было пианино, и я на нем училась играть. Для последнего у местных ребят было, к сожалению, основание: весной 1941 г. я играла в музыкальной школе (в пер. Маяковского) отрывок из сонаты Моцарта (меня отдали учиться музыке в 4 года), а когда в Тбилиси ребята меня привели к кому-то в дом, чтобы "вывести на чистую воду", я не смогла сыграть даже, фигурально говоря, "чижик-пыжик". Вот такой странный эффект от стрессов, вызванных бомбежками, эвакуацией, всем сломом прежней жизни. При этом я помнила все ноты в обоих ключах...

Правда, были и друзья. Моим большим другом стала библиотекарь, которую поразило, что дошкольница сама пришла записываться в библиотеку в 3-х кварталах от дома и сразу попросила "Тараса Бульбу" Гоголя и "Тиля Уленшпигеля" Шарля де-Костера. Напрасно она все же дала мне эти книги. "Тиля Уленшпигеля" я возненавидела на всю жизнь, уж очень страшным показалось прочитанное (юмор и мудрость, естественно, остались непонятыми). Кто меня надоумил взять эти книги, не помню. Не иначе как папины двоюродные братья – подростки-лоботрясы, которые меня учили здороваться по-грузински, подменяя приветствия нецензурными выражениями.

Это уже потом, в школе, я учила грузинский по-настоящему, учила буквы, слова и произношение, повторяя по-грузински поговорку: "Лягушка в воде квакает", в каждом слове которой была самая трудная грузинская буква – горловое "к" ("кх").

А пока, хотя казалось, что война идет уже очень-очень долго, что прежняя жизнь была очень-очень давно, война еще только начиналась, впереди были еще долгие три с половиной года.

(Окончание следует.)

Елена КОЛТУНОВА.

Коллаж А. КОСТРОМЕНКО

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья