Подшивка Свежий номер Реклама О газете Письмо в редакцию Наш вернисаж Полезные ссылки

Коллаж Алексея КОСТРОМЕНКО

Номер 26 (971)
10.07.2009
НОВОСТИ
Культура
Лето в городе
Экономика
Наша история
Вокруг Света
16-я полоса
Криминал
Спорт

+ Новости и события Одессы

Культура, происшествия, политика, криминал, спорт, история Одессы. Бывших одесситов не бывает!

добавить на Яндекс

Rambler's Top100

Номер 26 (971), 10.07.2009

ПАМЯТЬ НЕ СТЫНЕТ

Одесса в 1919 году

(Продолжение.
Начало в № № 9, 12, 15, 17, 22.)

13.

Честь имею представить нового героя. Алексей Николаевич Гришин - Алмазов. 1880 года рождения. Профессиональный военный. Участвовал в русско-японской и Первой мировой. Был ранен, награжден орденами и Георгиевским крестом. Непримиримый враг большевиков. Во Временном Сибирском правительстве возглавлял военное министерство. Был произведен в генерал-майоры. Осенью 1919 года был направлен к Деникину.

Из воспоминаний современника-хроникёра: "В это время в Яссах открывалось так называемое политическое совещание между военными и дипломатическими представителями держав Антанты и США, с одной стороны, и русской делегацией, с другой... Совещание проходило .... с 16 по 23 ноября, а затем по 6 января 1919 года в Одессе".

Так прихотливая судьба войны подтолкнула Гришина- Алмазова в город, с которым его связали навечно история, литература и искусство. Кстати же, в этой поездке он познакомился с В.В. Шульгиным - тем самым русским монархистом и литератором, членом Госдумы, принимавшим во Пскове акт отречения Николая Второго. В Яссах генерал Гришин сошелся также с новым консулом Франции в Одессе Эмилем Энно. И вместе с совещанием переехал в Одессу.

Сперва Гришину-Алмазову пришлось уйти в подполье и оттуда наблюдать за событиями, ожидая французов. Ждать пришлось недолго. Во второй декаде декабря 1918 г. в город вступил сине-желтый плат. А уже через неделю - генерал Бориус и его французские гренадеры. Кстати, вовсе не так, как изображается это в "Интервенции" и других кривоватых зеркалах истории. Для начала без помпы, хоть и при поддержке французской судовой артиллерии, пустили в ход офицерскую добровольческую дружину: она аккуратненько оккупировала парочку припортовых улиц и Николаевский бульвар. Не обошлось, увы, без пальбы и, соответственно, без жертв. Смертью храбрых пали двадцать четыре офицера. Число раненых не указывается, но по закону наступательного боя их могло быть не менее ста человек. А теперь угадайте: кому французы поручили командование этим одесским отрядом? Абсолютно верно. Гришину-Алмазову. В результате третья декада декабря 1918-го года принесла нашему герою кресло военного губернатора Одессы.

Гришин-Алмазов без малейшего промедления закручивает местное магнето: он определяет основные направления гражданской жизни, кандидатов на посты министров одесского правительства; единым махом рубит узел полицейских проблем (преступный мир Одессы буйным цветом отвечал на безвременье-междувластие) и задач, связанных с жизнью предместья и пригородных уездов-волостей. Последнее должно было обеспечить широкое наступление добровольцев на причерноморский плацдарм, занятый красными.

Между прочим это было непросто. Генерал Бориус весьма одобрял талант генерала Гришина-Алмазова, но строжайше запретил французским частям и подразделениям выходить за разграничительные пределы Одессы. Более того, не являясь формально лицом, начальствующим над русским воинством, приказал и ему, как говорится, сидеть тихо и дышать ровно. В дотелевизионную и доинтернетную эпоху информация распространялась с неменьшими искажениями, чем сегодня: Деникин получал странные сведения об одесских делах. И в конце концов вынужден был командировать туда свою правую руку - генерал-лейтенанта Лукомского. В Добрармии его звали Пушкиным - то ли из-за имени-отчества (Александр Сергеевич), то ли потому, что стихами грешил, подписывая их таинственно "А. С.". Как бы там ни было, а потомкам досталось его впечатление от той Одессы в прозе, не лишенной, впрочем, некоторого драматизма.

Вот его письмо Антону Ивановичу: "В Одессе я нашел обстановку довольно сложной. Из слов генерала Бориуса я понял, что представители различных общественных групп, находившихся в Одессе, очень недовольны полным подчинением русской администрации в Одессе генералу Деникину и состоящему при нем Особому совещанию, и неоднократно ему заявляли, что власть в Одессе необходимо построить на автономных началах, так как управлять всем из Екатеринодара невозможно. Из доклада генерала Гришина- Алмазова я узнал, что он, вследствие постоянного перерыва сообщений с Новороссийском и необходимости наладить в Одессе правительственный аппарат, образовал при себе особый орган для разрешения возникающих вопросов в составе отделов: гражданской части, торговли и промышленности, морского, юстиции, народного просвещения, путей сообщения, финансов, продовольствия и контроля. Из дальнейшего доклада ясно выяснилось, что и генерал Гришин-Алмазов полагает необходимым, основываясь на мнении представителей общественных кругов и различных организаций, иметь в Одессе особое автономное правительство, которое должно руководствоваться лишь общими директивами от генерала Деникина...

Затем генерал Гришин-Алмазов указал еще на то, что местные условия в Одессе и на юго-западе России настолько отличны от района действия Добровольческой армии на Северном Кавказе, что решать вопросы, относящиеся до Новороссии, в Екатеринодаре вряд ли будет возможно, - вследствие невозможности своевременно знать в Екатеринодаре о том, что делается в Одессе.

Я, соглашаясь с трудностью решать все вопросы, касающиеся Одессы и Юго-Западного края из Екатеринодара, категорически отверг допустимость образования в Одессе какого-то автономного правительства, которое своими мероприятиями могло бы совершенно разойтись с тем направлением основных вопросов, которое будет проводиться генералом Деникиным через состоящее при нем Особое совещание. Я указал, что вопрос должен был быть разрешен так: действующее при Гришине-Алмазове совещание должно быть сохранено, но исключительно в качестве совещательного органа, без правительственных функций, кои принадлежат лишь самому Гришину-Алмазову в пределах предоставленных ему полномочий.

Для неотложных и непредвиденных расходов он должен испрашивать достаточный кредит. В случаях неотложной необходимости или перерыва связи с Новороссийском и Екатеринодаром он должен самостоятельно принимать решения, донося немедленно генералу Деникину".

Это решение, ставшее, конечно, сейчас же известным в Одессе и впоследствии (1/14 января 1919 г.) подтвержденное телеграммой генерала Деникина, не удовлетворило многих из общественных деятелей, некоторые политические организации, пароходные общества и торгово-промышленные круги. Само собой, многие секторы этих кругов были встревожены такими локомоциями генерала с артистически-вызывающей фамилией и замашками одесского Бонапарта.

В.В. Шульгин: "Этого было достаточно для моего личного "зигзага". По времени он обозначился в начале 1919 года, когда я мог наблюдать в Одессе еврейскую работу против Добровольческой армии, персонифицировавшейся в лице талантливого генерала Гришина-Алмазова. При нем я был, так сказать, на ролях "действительного тайного (и явного) советника". Это было, как известно, во время французской интервенции. Разложение пришедшей в Одессу французской армии было сделано в значительной мере антибелым жужжанием Одессы-мамы. А ведь никаких погромов еще тогда не было".

Не симпатизировал молодому генералу и преступный мир Одессы; и без того изнервничавшийся в свистопляске властей, он был потрясен заявлением Гришина-Алмазова местной прессе о недопустимости самого существования каких-то там "королей" и их свит в прифронтовом центре. Это интервью было связано не столько с рядом хулиганских и грабительских нападений на офицеров гарнизона (в основном - у ресторанов, в ночное время, с тяжелыми и даже летальными последствиями), сколько с жалобами капиталистов на рэкет. И произвело на паханов иже с ними нехорошее впечатление. Под угрозой оказались не какие-то там гопники, карманники, майданщики, скокари, хипесницы и даже мокрушники - нет, сборщики дани со средней и крупной буржуазии. Ну и, натурально, те, кто их уполномочивал сбирать эти оброки в свои закрома. Содержание свиты, дороговизна быта и - в видах туманности перспектив - необходимость валютных накоплений ставились под угрозу ста двадцатью строчками в трёх одесских газетах. И введением на Молдаванку и Слободку-Романовку ряда кадровых подразделений с пулемётами и даже ротой автобронедивизиона в составе четырёх машин. Местная пацанва немедленно влюбилась в эти диковинки - блиндированные бородавчатые чудища и их экипажи в новенькой черной и коричневой коже и богатырских перчатках с раструбами. Яркое впечатление произвело это механизированное воинство и на здешний слабый пол - красивых здоровенных девушек, не кончавших высшие женские курсы и привыкших уважать силу. Давний обычай этих мест, формулировавшийся лозунгом "Бей чужих!", впервые оказался неосуществимым: это тебе не студентик или гимназёр, не в добрый час провожающий пересыпскую девчонку домой. Наиболее молодая, задиристо-незрелая часть аборигенов была тут же расстреляна - при нелепой попытке покататься на автомобиле командира бронероты. Остальные, конечно. разлетелись по домам, затихли. Но и это спасло далеко не всех: к делу Гришин-Алмазов подключил свою контрразведку. И в ходе трёх знаменитых облав были изъяты из оборота многие "королевские гвардейцы". Без каковых, признаться, сами по себе "короли" довольно мало стоили. На письменное предложение компромисса от Мишки Япончика генерал вообще не ответил. Рушились малины и притоны, под нож шло всё, что доставалось в виде трофеев...

За всем тем последовал и ряд терактов против генерала. Однажды чуть не погибли он и В.В.Шульгин - после в кузове и на стекле автомобиля насчитали семь пулевых дырочек. По воспоминаниям последнего: "...Гришин-Алмазов приказал подать машину. Машина подкатила к входным дверям "Лондонской" гостиницы. В это время раздался залп по дверям. Одна пуля засела в притолоку. Гришин-Алмазов загремел:

- Машина, потушить фары!

Фары потухли. Мы сели в машину и помчались. Благополучно доехали до моего домика на Молдаванке. Гришин-Алмазов поехал к себе. Через несколько минут я услышал выстрел невдалеке. Я сбежал вниз и скомандовал:

- В ружье!

Гришина-Алмазова обстреляли.

Они побежали. Все стихло.

В руках у них была шина от машины, пробитая пулями.

- Мы нашли это недалеко.

Еще через некоторое время позвонил телефон.

- Да, это я, Гришин-Алмазов, меня обстреляли недалеко от вас, но в общем благополучно.

На следующий день я узнал: засада была недалеко от моего дома на Молдаванке. После залпа шофер круто свернул в проулок. Так круто, что Гришин-Алмазов вылетел из машины. Но успел вскочить обратно и доехать домой. Был учреждён специальный конвой генерала. Эти семьдесят человек были набраны из татар и подчинялись Масловскому, тоже из татар. Где их откопал Гришин-Алмазов, не знаю. Но они все во главе с Масловским принесли на Коране присягу защищать Гришина-Алмазова. И все время, пока он был у власти, за ним неотступно, тесно за спиной, шел татарин с винтовкой, который убил бы всякого, кто бы покушался на Гришина-Алмазова. Однажды в передней, надевая шинель, он еще говорил о Ницше, но, выйдя на крыльцо, сказал:

- Простите, мне необходимо нацукать свой конвой.

"Цукать" было необходимо, потому что ночью эти татары убили одного из своих. Он что-то украл. Кража у татар хуже убийства. Странно, я не помню, какими словами Гришин- Алмазов "цукал" свой конвой. Но я помню звук его голоса, трещавший вроде пулемета. И помню лица этих татар: они были бледны, как будто действительно попали под пулемет. Мне невозможно это понять, чем он их так напугал. Это кончилось очень быстро. Мы сели в машину и разговор о Ницше продолжался. Я понял, что он, Гришин-Алмазов, настоящий диктатор. Он имел какие-то гипнотические силы в самом себе, причем он бросал гипноз по своему собственному желанию. Никогда, например, он не пробовал гипнотизировать меня. Наоборот, ему приятна была моя свободная мысль. Но адъютанты его, их у него было четыре, конечно, состояли под его гипнозом, хотя и не чувствовали этого. Впрочем, из них, из четырех, один постоянно сидел на гауптвахте. Применял он, я бы сказал, какой-то мирный гипноз к людям, его посещавшим. Сколько бы их ни было, он принимал всех. С часами на руках. Прием продолжался три минуты. Полминуты уходило на здоровканье (рукопожатие), две минуты на изложение дела. И еще полминуты, когда он говорил:

- Все, что вы сказали, чрезвычайно интересно. Прошу вас изложить это письменно. До свидания!"

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати


Предыдущая статья

Следующая статья
Здесь могла бы быть Ваша реклама

    Кумир

З питань придбання звертайтеся за адресою.