Номер 21 (766), 03.06.2005

К 105-летию со дня рождения и 45-летию со дня смерти Б.Л. Пастернака

Выдающийся лирик, о котором А.М. Горький писал, что "он обладает силой влиять на других поэтов, ему подражают, у него учатся и он занял, неоспоримо, прочное место в истории русской поэзии XX века", шел трудным и сложным путем – от музыки и философии аллитерационности образа к "неслыханной простоте" стиха.

Может быть, по этой причине у раннего Пастернака почти вовсе нет любовной лирики. Не потому, что не любил, а потому что сложное чувство словно бы разлагалось в стихах на множество составных элементов, которыми поэт стремился передать возможно точнее еще более всеохватное и глубокое чувство влюбленности в жизнь. А ведь определено было чувство, связанное с любовью, постоянно его не отпускавшее. К своей кузине.

Мать его двоюродной сестры Оли – Анна – приходилась сестрой Леониду Пастернаку, художнику из Одессы, преподававшему в училище живописи, ваяния и зодчества в Москве. В казенной квартире училища Борис Пастернак родился. Оля же жила в Петербурге. Ее отец Михаил Фрейденберг был изобретателем и журналистом из Одессы. Мать Бориса – Розалия Исидоровна – талантливая одесская пианистка и педагог, с восьми лет обучала сына композиторскому искусству. Борис уже готовился к завершающим экзаменам, когда на семейном совете было принято решение о необходимости иметь сыну более надежную профессию. Борис поступил на юридический факультет Московского университета, но долго там не продержался и перевелся на философское отделение историко-филологического факультета. В какой-то мере он повторил путь отца. Тот тоже одно время занимался на юридическом факультете Одесского университета; до того Леонид Пастернак окончил одесскую рисовальную школу, занимался в медицинском институте в Москве, который и закончил, успев еще получить медаль в Мюнхенской королевской академии, где прошел натурный класс, а потом открыл в Москве собственную рисовальную школу, стал академиком живописи.

Углубившись в генеалогию, назовем еще деда поэта – Осипа Кивовича Пастернака – владельца восьми номеров в гостинице в Одессе на окраине Слободки-Романовки, и прадеда Акива Ицхака Пастернака, чье имя обнаружено в числе подписавших общинный устав...

Из Москвы Пастернак писал в Питер бесконечные, наполненные нежными чувствами, письма к Ольге. Откровенность и открытость их отношений помогали ему в начавшемся жизненном пути. Они встречались в Петербурге, договаривались видеться в Москве... Но двадцатидвухлетний Борис уезжает в Германию, в университетский Марбург – философский центр Европы (где когда-то томился Ломоносов). Она приезжает во Франкфурт, он к ней, Ольга и Борис уже не могут расстаться и проводят неделю в Италии. Посетившему Борису в Марбурге отцу становится ясным, что с заграничным образованием у отпрыска не получится: по характеру тот поэт, ему чужда системность.

Потрясения первой любви и неожиданность испуганного отказа. Начинается Первая мировая война. Горизонты любви у поэтов необозримы. Борис женится, рождается сын. Потом вторая женитьба на Зинаиде Нейгауз... Но трепетное влюбленное отношение к Ольге Фрейденберг, сохранившееся у Бориса Пастернака на всю жизнь, началось с одесского периода:

Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, –
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне – отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней!

Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значенье своем подымалась...

* * *

Здесь будет все: пережитое
В предвиденьи и наяву,
И те, которых я не стою,
И то, за что средь них слыву.

И в шуме этих категорий
Займут по первенству куплет
Леса аджарского предгорья
И взморья белых Кобулет.

Еще ты здесь, и мне сказали,
Где ты сейчас и будешь в пять.
Я б мог застать тебя в курзале.
Чем даром языком трепать.

Ты б слушала и молодела,
Большая, смелая, своя,
О человеке у предела,
Которому не век судья...

Это из книги "Второе рождение", во многом связанном с новым чувством, которое вошло в жизнь Пастернака, к Зинаиде Николаевне Нейгауз.

Не волнуйся, не плачь, не труди
Сил иссякших, и сердца не мучай.
Ты жива, ты во мне, ты в груди,
Как опора, как друг и как случай...

Т.В. Иванова вспоминает, как в 1933 году она впервые увидела Зинаиду Николаевну вместе с Пастернаком: "Борис Леонидович, всегда так живо на все откликавшийся, был неузнаваем. Он ничего не видел и никого не слышал, кроме Зинаиды Николаевны. Он глаз с нее не спускал, буквально ловил на лету каждое ее движение, каждое слово. Она была очень хороша собой, но покоряла даже не столько ее яркая внешность жгучей брюнетки, сколько неподдельная простота и естественность в обращении с людьми".

* * *

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой,
Только крыши, снег и, кроме
Крыш и снега, – никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной...

* * *

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Все время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья...

Это стихотворение можно считать программным стихотворением для Пастернака последних десятилетий. Его лирика словно бы вернулась из надмирных полетов, откуда не было видно даже "какое, милые, у нас тысячелетье на дворе", она стала равновеликой самому поэту, приобретя черты дневника, черты автобиографичности в большей степени, чем это было в первых книгах.

На протяженьи многих зим
Я помню дни солнцеворота,
И каждый был неповторим
И повторялся вновь без счета.

И целая их череда
Составилась мало-помалу –
Тех дней единственных, когда
Нам кажется, что время стало.

Я помню их наперечет:
Зима подходит к середине,
Дороги мокнут, с крыш течет
И солнце греется на льдине.

И любящие, как во сне,
Друг к другу тянутся поспешней.
И на деревьях в вышине
Потеют от тепла скворешни.

И полусонным стрелкам лень
Ворочаться на циферблате,
И дальше века длится день
И не кончается объятье.

В 1967 году за рубежом вышел роман Б. Пастернака "Доктор Живаго", в 1958-м удостоенный Нобелевской премии. Из руководства СССР его никто (разве кроме Суслова) не читал. Как выяснилось позднее, произведение не содержало ничего предосудительного против существующего строя. Вся кампания по травле Пастернака была инспирирована завистниками из Союза писателей. Выдающийся поэт подвергся гонениям, "всенародному" осуждению. Его обвиняли в неблагодарности стране, издавшей его стихи и повести, припомнили гонорары за переводы (блестящие, кстати) произведений У. Шекспира, И.В. Гёте, П. Варлена, грузинских авторов...

Под таким прессом Борис Леонидович был вынужден отказаться от самой престижной премии в мире и за получением ее не выехал.

Напомним, что Нобелевская премия в области литературы авторам из России (СССР) присуждалась пять раз: И. Бунину, М. Шолохову, Б. Пастернаку, А. Солженицыну, И. Бродскому. Исключая Шолохова, все остальные кандидатуры тогдашней властью были восприняты отрицательно.

Подготовил Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья