Номер 35 (980), 11.09.2009

(Продолжение.
Начало см. № № 9, 12, 15, 17, 22, 26, 31-32)

17.

И по сей день не всё ясно в истории смертельного провала Ласточкина. Нужно хорошо представлять себе калейдоскопическую неразбериху гражданской, режим работы комиссии по расследованию преступлений белых в Одессе 1919-20-х годов и квалификацию её кадров, чтобы понять эти затянувшиеся неясности. Но читатель должен знать: кое-что всё же известно, хоть и не вошло в популярную некогда брошюру "Ласточки прилетают с юга"...

И. Э. Южный-Горенюк при исчезновении Ласточкина поднял на ноги всю свою разведку и боевой её резерв. Все искали Ваню-Маленького. Считается, что через Ройтмана Южный установил место пребывания секретаря обкома. Рейд. Плавучая тюрьма. Но к этому моменту Ройтман и сам оказался под подозрением. Ибо и Иосиф Эммануилович Южный-Горенюк не был доверчивым мальчиком, которого можно было долго и безнаказанно водить за нос. Очевидность проникновения белой спецслужбы в подполье (ряд провалов, чудом обошедших Соколовскую, удар в самый центр организации - арест Ласточкина, различные косвенные признаки) предельно обострили бдительность организации. К Ройтману присматривались теперь особенно тщательно. Его проверяли и перепроверяли.

Южный много лет спустя припоминал о том, что тот и сам сокрушался по поводу попадания под подозрение подполья. Признавал право товарищей подозревать его, поскольку он в ряде случаев не предупредил об опасностях. Что, впрочем, он объяснял роковым стечением обстоятельств. Ройтман дважды давал объяснения, никого, впрочем, не убедившие. О презумпции невиновности речи быть не могло - слишком уж многое стояло на кону. И, дабы доказать свою невиновность, Ройтман взялся провести операцию по спасению Ласточкина. Для чего попросил... весьма солидную сумму денег - для подкупа должностных лиц контрразведки и тюрьмы. И как ни странно, обком ему эти деньги выдал. Наличными. Из тех сумм, которые были оставлены подполью при уходе Красной Армии. В ближайшее время предстояло восстание. И обком мог позволить себе такую роскошь - тем более ради спасения от лютых мук и гибели своего вожака.

Все были в напряжении. Но вот однажды Вальтер при конспиративной встрече с Южным сказал твёрдо: Ласточкина спасти нельзя. Он на барже, она - на рейде. Денег у Ройтмана больше нет. Дескать, их получили в виде взятки военные чиновники штаба и комендатуры района. Денежка тю- тю. Ласточкин пропал. И, скорее всего, офицер Ройтман работает на белых. Или и на белых в том числе. Подпольный суд приговорил Ройтмана к исключительной мере пролетарского презрения - расстрелу. И приговор вскоре был приведен в исполнение, прямо на улице. На застреленном офицере было несколько листовок с текстом приговора. Десятка два таких прокламаций появилось в тот день в разных публичных местах Одессы...

Переношусь без малого на 70 лет вперед...

30 января 1985 года оставшиеся в живых участники событий пригласили меня в Москву, где отмечали 100-летие Ивана Фёдоровича Ласточкина. За столом сидели старики и старухи, жизни которых - главы Книги Бытия Революции. Красивые, умные. Мудрые. Молчаливые. Сто раз погибавшие и живые. Сто раз арестованные-осуждённые, в том числе и советским судом - самым справедливым в мире. Они смотрели на меня, вспоминали моих революционных предков с Пересыпи, которым не суждено было дожить до этого застолья.. Обменивались мнениями - похож? Не похож? Обменивались воспоминаниями, впрочем, довольно скупо. Но ведь я уже знал, что всё это в родной Одессе давно никого не интересует. Даже и "Комсомольскую искру" - самую старую в СССР областную молодёжную газету, которую в подполье под страхом смерти некогда создали (с комсомолом заодно) эти люди. Даже двух официальных обкомовских "письменников" - историков Одесской партийной и комсомольской организаций, люто возненавидевших меня за этот искренний и неоплачиваемый интерес. И за дружбу с этими стариками, которая у них, официальных публицистов, не получилась. И получиться не могла.

Что я мог им сказать? Что Одессой командуют не- одесситы? И вообще - не-горожане? И что партийной организацией города и области руководят, в основном, вовсе не коммунисты, а люмпены с психологией беглых крепостных холуёв? И что их глаза и уши настороженно следят за моим литературным творчеством, дабы не нарушал автор сложившегося героического канона? И что секретарю обкома партии они шепнули о моей пьесе "В огне и тревоге", поставленной ТЮЗом к юбилею ВЛКСМ: можно подумать, что революцию делали одни евреи. Само собой, ничего подобного в пьесе моей не было. И быть не могло. Я писал её, как говорится, в своём уме и строго в соответствии с документальными источниками. Хотя - и именно поэтому - среди прочих там попадались и так называемые неблагозвучные фамилии. Ведь революция сначала была реальной и не интересовалась настроениями чёрной сотни и прочим смитьём-антисемитьём. Ей нужны были бойцы, а не анкеты.

Хоть и страшно, хоть и жутко, а занятно: когда революция, победив врагов и перерезав своих, попала в руки негодяев (взявших у неё всё для себя и своих, а потом сдавших её с потрохами) и перешла в отрицательный разряд, тот же деятель будет пояснять про евреев, что это именно они создали компартию, комсомол и сделали революцию. Тогда же, при том московском застолье, я еще многого не знал и о многом не думал. Но горечь торжества, но трагизм души висели в воздухе. Уж Бог его знает, в чём и почему - в речах ли, в глазах ли стариков - явственно проступало нечто неописуемое и рвущее сердце. Было в этом во всём что-то из их юности - не совсем легальное. Подпольное. Хотя речь шла о юбилее выдающегося большевика-цекиста, героя революции. И дело происходило в пятнадцати минутах ходьбы от здания всевластного "ленинского революционного" ЦК КПСС.

Я привёз им туристский план-карту Одессы, где одна из центральных улиц и спуск были обозначены именем героя. В комментарии говорилось о том, что сам он жил и работал в Одессе на улице Ланжероновской, в доме номер шесть, в честь чего благодарные одесситы и переименовали улицу. И спуск. А старики как будто знали, что это уже ненадолго. Старые революционеры, товарищи Ласточкина по борьбе, участники той январской памятной встречи, уже давно ушли из жизни. Они остались там, в ХХ веке, в третьем тысячелетии от Рождества Христова. Не знают, не ведают о том, что улица и спуск нынче - снова Ланжероновские. И хотя многие одесситы всё ещё называют их по-советски - Ласточкина, мои расспросы прохожих о нём выявили полнейшее забвение городом этого героя...

Ещё несколько слов о нём.

Иван Фёдорович Смирнов-Ласточкин. И не Смирнов, и не Ласточкин. Обе фамилии выдуманы, но в разное время и для разных целей. Сирота-подкидыш, он был записан в регистрационный гроссбух по фамилии благодетеля сиротского приюта, мецената, московского барина и капиталиста. А документы на имя купца Ласточкина сработали фальшивомонетчики на Молдаванке - по заказу большевистского подполья. Вроде бы Лев Славин говорил, что своего Воронова в пьесе "Интервенция" срисовал буквально с нашего героя. Может быть, и так. Но в кинофильме роль руководителя подполья досталась Владимиру Высоцкому, совершенно непохожему на него - ни внешне, никак. Впрочем, у искусства свои способы портретирования. Тут давно уже узаконен приоритет выразительности над достоверностью. То же - и в пропаганде...

Одесский контрразведчик господин Орлов переиграл секретаря подпольного обкома товарища Николая. И сделал это с особой элегантностью: зная, что Иван Фёдорович на встречу с офицерами пойдёт лично, сам же лично его и арестовал. Что было, конечно же, небезопасно, поскольку руководителю подполья полагалась охрана из серьёзных боевиков. Да и сам Ваня-Маленький был не подарок. И десятки лет я пытаюсь вообразить этот момент: впервые встретились их взгляды. Пересеклись два зрительных фокуса. Что это было по времени? Секунды? Десяток секунд? Как учили в секции драматургии Союза писателей, немая сцена. Пауза...

Вполне понимая, что вооруженное подполье не смирится с ситуацией, Орлов и отправил арестованного под усиленным конвоем на таинственную старую баржу, стоящую на одесском рейде. Зловещее это судно уже давно было превращено контрразведкой в плавучую тюрьму и место расстрелов. Впрочем, для Алексея Толстого никакого тут секрета не было: в своём "Ибикусе" он подробно описал сцену расстрела арестованного анархиста, графа Шамборена, которого на моторной лодке вывезли на рейд, на старинную и страшную баржу. Где и шлёпнули.

Согласно различным сведениям, Иван Фёдорович держался твёрдо и мужественно, до конца не признавал свою принадлежность к подполью. Нервишки у контрразведчиков к этому времени уже расшатались: Ласточкина жутчайшим образом истязали, в одной из записок он сообщал - не может стоять, лопнула кожа на стопах. Сам Орлов, конечно, в этом участия не принимал. Но знал. И не вмешивался. Смирнова- Ласточкина казнили. Ходили слухи о том, что его и нескольких ранее арестованных затопили на рейде - вместе с баржей. Сведения, которыми располагает автор (главным образом воспоминаниями современников), подтверждают мнение тех, кто считает, что Иван Фёдорович был заживо сброшен с борта баржи. Связанный. С привязанным к ногам тяжелым колосником. Весной 1919 года, с приходом в город Красной Армии, водолазы извлекли со дна его тело. Рабочая Одесса выразила глубочайшую скорбь, на пять минут остановив транспорт и все работы в городе: гроб с телом героя проводили до самого вокзала, откуда специальный поезд отправился в Киев. Где он и захоронен.

Повторюсь: роковое решение Ласточкина - лично явиться на ту встречу - мне всегда представлялось странным. Опытнейший конспиратор, профессиональный нелегал и координатор всей подпольной работы по подготовке к восстанию. Наконец, исключительно серьёзный человек, обладавший чувством высочайшей ответственности. Мучительные эти мысли заставляли меня думать, читать, искать. Расспрашивать. Писать-переписываться. В конце концов выкристаллизовались две версии, более или менее логичные. Они и завершают эту главу, разумеется, без ссылки на первоисточники.

Версия-1. Приближение Красной Армии, разложение белого гарнизона и интервентов, готовность рабочих Одессы к восстанию, уверенные действия подполья как бы вскружили голову лидера и несколько ослабили его бдительность. Дело довершил соблазн перспективы: почти сотня белых офицеров при восстании переходит на сторону ревкома - это победа малой кровью, с огромной экономией времени и сил. Но для этого требуется его личная встреча с их активом, опасавшимся своей контрразведки и её агентуры в подполье. И предоставление им официальных индульгенций советской власти, гарантирующих жизнь и отпускающих недавние грехи против неё. Категорический отказ офицеров от других условий, мол, и вынудил Ласточкина рискнуть...

Версия-2. Смирнов тем охотнее согласился на работу в одесском подполье, что здесь проживала... его маленькая дочь, которую он прежде (так сложилось) не видел и которую очень любил. В Одессе он встретился с ней под видом шевиотового дельца Ласточкина, помогал семейству, в котором она жила. Гулял с ней по выходным и праздникам. Перед его арестом, когда переговоры с офицерами уже шли к концу, девочку вдруг похитили. Это было на Привозе, где действовал огромный цирковой балаган: при выходе после представления нянька потеряла её в толпе. А после Ласточкин получил письмо: его просили не беспокоиться за девочку - с ней всё будет в порядке и она вернётся, когда офицеры лично встретятся с главой обкома и получат письменные гарантии. Чтобы подполье не сваляло в последний момент дурака. Авторы письма, будто бы искренне просили простить. И понять, как это для них важно. И Иван, вроде бы, сломя голову, устремился в "Фанкони"...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья