Номер 14 (1209), 18.04.2014

Продолжение воспоминаний профессора Ярослава Владимировича ПОДОЛЯКА. Начало в № №  12-13.

Время "нового порядка"

Весной 1942-го люди стали постепенно отходить от смертельного шока. Наступило более или менее спокойное время, на базаре стали появляться продукты, которые привозили крестьяне из близлежащих сёл. Денег не было, установился натуральный обмен. Мама меняла разнообразные носильные вещи, обувь, антиквариат на кукурузную муку, иногда на картофель и сахарин. Отец подарил мне скрипку, но маме пришлось обменять её на пуд кукурузной муки.

На протяжении всей оккупации летом берег моря был закрыт для нас - теперь уже румынские пограничники боялись десанта. Мы ходили купаться на канал, по которому лиманская вода спускалась в море. Канал был неглубокий, но мы нашли такое место, с которого ныряли прямо с берега. Но после того как мальчишка, прыгая в воду, разбил голову о бочку, лежавшую на дне, мы стали купаться более осторожно. Некоторые люди сливали в канал нечистоты, сбрасывали в воду ненужные предметы, ржавые бочки, старые кровати. Но, несмотря на это, мы ловили в канале рыбку- колюшку, из которой получались более или менее съедобные котлеты.

Бабуся подрабатывала шитьём, чаще всего перелицовывала людям старые вещи. За работу ей приносили какие-то продукты. Однажды ей принесли сахарин - белый порошок, который мы клали в чай. Сахарин был приторным, но перебивал вкус колодезной солоноватой воды. На этой воде бабуся готовила супы-кондёры, на которые я не мог смотреть, но кушать что-то надо было, и бабуся каждый раз повторяла: "Читай книжку и работай ложкой".

Мужчины нашего дома были на фронте, поэтому проблему выживания в условиях оккупационного режима решали женщины. Главным было сохранить жизнь подростков, которые где-то доставали боевые гранаты и могли в любой момент взорвать себя или же румынских солдат. Зная мои склонности, бабуся постоянно напоминала мне о личной безопасности и запретила выходить со двора. Я вынужден был вести себя тихо, чтобы злые языки не донесли в жандармерию о том, что я пионер и сын командира Красной Армии. Кто-то сообщил маме, что сын её старой подруги подорвался на мине. Это известие ещё более усилило тревогу за жизнь подростков.

Особенно людей устрашал комендантский час, при котором румынские полицаи могли открыть огонь по любому человеку, появившемуся на улице после 21.00. С начала оккупации соседи установили во дворе ночные дежурства, чтобы предупреждать жильцов об опасности, которая могла возникнуть по любому поводу. Люди старались реже выходить на улицу, чтобы не попасть в облаву и не стать заложниками.

Постепенно наша Ярмарочная оживала, люди всё чаще посещали базарчик, чтобы обменять свои вещи на какие-либо продукты. Недалеко от нас около железнодорожной линии была разлита патока. Андрей первым узнал об этом, и мы вместе побежали собирать в баночки замёрзшие куски сладкой патоки. Бабуся разогревала коричневую патоку на огне, удаляла посторонние частички, и можно было патоку мазать на прессованную макуху или мамалыгу. Мне нравилось такое "пирожное", но потом болел живот. Когда бабусе удавалось достать мёрзлый картофель, она его поджаривала с макухой - получалась что-то вроде сладкого пюре с семечками.

Дети не понимали, что с нами происходит, но взрослые никак не могли поверить в то, что они, оставаясь в своих домах, из одной страны - Советского Союза попали в румынскую губернию - Транснистрию... Румынское правительство наивно предполагало, что оно пришло в Одессу надолго, поэтому и "новый порядок", в отличие от немецких оккупантов, строило в более мягкой форме: молодёжь не угоняли ни в Румынию, ни в Германию, комсомольцев не выявляли и не преследовали, верноподанным предоставляли ссуды для развития торговли и коммерции.

Городской голова Герман Пынтя издал приказ, согласно которому 7 ноября 1941 года все коммунисты обязаны были прийти в мэрию и зарегистрироваться. Коммунисты должны были собственноручно написать заявление, что искренне раскаиваются в своих убеждениях и не будут противодействовать румынской власти. И тогда румынская власть не станет применять к ним карательные санкции. Члены партии, которые не успели эвакуироваться, не знали, что делать: не ходить на регистрацию - расстреляют, пойти в мэрию - значит стать заложником, хотя в последнем случае есть небольшая надежда на спасение. И каждый день и каждую ночь бывшие коммунисты ждали, что за ними придут румынские жандармы. Но румынская власть, убедившись в лояльности раскаявшихся коммунистов, держала их на строгом учёте, как заложников.

Для реализации "нового порядка" румыны ввели обязательную трудовую повинность для всех здоровых женщин и молодёжи. Румынская власть заставляла одесситов расчищать город от развалин и баррикад, которые они сами же возводили в 1941-м, и восстанавливать заводы и фабрики, взорванные защитниками Одессы перед своим уходом.

Румынам не нужны были военнопленные, они не знали, что с ними делать, поэтому рядовых военнопленных иногда отпускали домой. Дядя Сеня в первом же бою сдался в плен. Он нам показывал листовку, в которой немецкое командование обещало советским солдатам свободу, если они добровольно сложат оружие. Немного позже из плена вернулся дядя Гулько, бывший директор косточкового завода. Это был высокий, лысый, с большими висячими усами симпатичный украинец. Его семья переехала в наш двор сразу же после того, как Варнаватые заблаговременно покинули Одессу. Вскоре и семья Гулько тоже была эвакуирована, а дядя Гулько ушёл на фронт. Когда вернулся из плена, его квартира была занята большой семьёй Башкович. Чтобы где-то жить, он устроился в одной из пустующих комнат Осовиахима, а под лестницей соорудил себе каморку, где чинил соседям обувь. Иногда я приходил к нему, чтобы послушать разные байки, которые он рассказывал с украинским юмором.

Дядя Володя Башкович построил на базаре будку, в которой торговал лимонадом собственного приготовления. Помню, по его просьбе я написал на куске фанеры "Лимонад", а внизу "Башкович". За эту работу он дал мне полмарки и стакан лимонада.

Жизнь в Одессе по сравнению с другими оккупированными городами Украины постепенно налаживалась. Особенно это ощущалось на базарах, которые были завалены всякими продуктами. Но цены с каждым днём возрастали: пуд зерна стоил 170 марок, 1 кг хлеба - 40 марок, 1 кг масла - 60 марок, 1 кг сала - 100 марок. В магазинах многие продукты продавали по карточкам и аусвайсам.

Румынские жандармы активно участвовали в валютных операциях и грабежах, проводили фиктивные обыски, забирая у одесситов продукты и лучшие вещи. Коррупция, спекуляция, валютные сделки становились лицом Одессы. Отдельные одесситы, презиравшие несколько месяцев тому назад спекулянтов, частников и богачей, быстро превращались в коммерсантов, проституток и предателей.

Румынская власть объявила о свободе торговли и предпринимательства. На базаре каждый мог что-то продать и что- то заработать, поощрялась спекуляция. На Пересыпь пришёл капитализм, на базаре молдаване и болгары открыли свои винарки. Кислое вино было относительно дешёвым, чуть дороже стоило креплёное вино, но старики подозревали, что продавцы кладут в бочки табак для крепости.

Наши соседи, чтобы выжить, осваивали мелкий "бизнес": одни варили на продажу мыло, другие из шерсти вязали платки, кто-то столярничал, а кто-то делал гребешки из рогов животных. Кому-то такая деятельность наших соседей могла показаться сотрудничеством с оккупантами, но никто не хотел умирать голодной смертью, поэтому люди приспосабливались к оккупационному режиму, работая в основном на себя и свою семью.

Богаче всех на Пересыпи жили немецкие колонисты, молдаване и болгары, которые считались благонадёжными и получали аусвайс, предоставляющий льготы в передвижении по Транснистрии, приобретении новой квартиры, помощь в трудоустройстве, открытии магазинов, мастерских и ресторанов.

Меня удивляло, что на небольшой Ярмарочной площади были открыты пять ресторанов (бодег). В каждом ресторане по вечерам играла музыка, развлекая румынских офицеров и их подруг. Хотелось посмотреть, что там внутри, но меня не пускали - "не дорос ещё". В нашем садике в летнем ресторане играл на баяне Вовка Царелунг. По вечерам мы ходили вокруг ресторанчика и слушали музыку, поглядывая на пьяных румынских офицеров, которые целовали наших девушек. Очень хотелось запустить камнем в такую парочку, но инстинкт самосохранения был выше чувства ненависти.

Как-то Толя Леонов спросил меня, хочу ли я заработать пару марок. Получив моё согласие, он повёл меня на конный рынок, который находился в начале 7-й Пересыпской, за железнодорожным переездом. На рынке я сразу получил работу - отвести на бойню двух коров. Вначале коровы шли спокойно, но по мере приближения к мясокомбинату они тоскливо мычали, останавливались, поэтому приходилось крутить им хвосты и бить палкой. Когда коровы уже были на территории мясокомбината, хозяин вручил мне какие-то деньги. Однако радости от заработка не было. Меня стала мучить совесть - ведь я способствовал убийству животных. Плохая работа - убивать беззащитных коров и смотреть в их глаза, в которых отражается предчувствие смерти и глубокая обида на людей-убийц. Думаю, что в Индии поступают правильно, считая корову священным существом.

Мой друг детства Андрей (предприимчивый малый) перепродавал папиросы: в магазине покупал по одной цене, а на улице продавал по более высокой, зарабатывая на каждой пачке 20 пфеннигов. Я подумал, что всё-таки это более чистая работа, чем водить животных на убой, и согласился ему помогать. Мы бегали по улицам и кричали: "Друзья, купите папиросы. Подходи, пехота и матросы".

Чтобы заработать одну рейхсмарку, нужно было продать пять пачек папирос. Такая работа мне не нравилась, но очень хотелось помочь бабушке и маме.

Румынские оккупанты разрешили открыть на Пересыпи две церкви, и сразу же появилось много верующих - женщины молились о спасении детей и своих мужей, судьба которых была им неизвестна. На праздник Пасхи мама разрешила мне пойти в церковь, которая находилась в начале Лиманной улицы. Ночь была холодная, я часто заходил греться в церковь и слушал молитвы, а утром смотрел, как священник обходил вокруг здания и святил "паски" и "крашенки". Люди говорили друг другу: "Христос воскрес" и "Воистину воскрес", а затем троекратно целовались, обмениваясь крашеными яйцами, иногда даже "пасками". Мне подарили маленькую "паску" и три яйца - всё это я принёс домой и дал маме честное слово, что я не просил подаяния, добрые люди сами угостили меня.

Рассказывали, что в церкви у моста перед обходом священника, когда люди выложили на полотенца "паски" и "крашенки", хулиганы подорвали тол, и началась паника. Женщины, побросав свои пасхальные продукты, убежали в церковь, а "диверсанты" скрылись вместе с корзинами еды. Хулиганы содеяли великий грех, но и перепуганные старушки, забыв о всепрощении, призывали Бога о каре небесной...

Соседки горячо обсуждали молодых женщин, которые гуляли с немцами и румынами. Правда, не все возмущались их поведением, некоторые говорили: "А как же иначе? Детей кормить-то надо. Пусть погуляют. Война всё спишет".

Однажды очередной постоялец - румынский офицер - привёл к нам какую-то девицу. В дальней комнате они громко смеялись, а потом она стала кричать. Я подумал, что он её убивает, и заглянул в окошко нашей спальни. Но это было не убийство, а наоборот, такая любовь.

Немецким солдатам, которые размещались в заезжем дворе, регулярно показывали фильмы. Случайно я встретил рыжего Вильку и он потащил меня в немецкую казарму, где показывали фильм "Злата Прага". Мы устроились на полу, у самого экрана. С первых минут фильм произвел на меня потрясающее впечатление. Я не понимал немецкую речь, а просто наслаждался красотой Праги, её мостов, замков, театров, домов, улиц, людей. После этого фильма мне очень захотелось побывать в Праге, в пригороде которой родилась моя бабуся - Мария Мазанкова.

Несмотря на оккупационный режим, молодёжь не забывала о развлечениях. По вечерам девушки и парни собирались у Пересыпского моста, лузгали семечки и прохаживались по "стометровке" (от парикмахерской до церкви). В кинотеатре имени "Октябрьской революции" (Московская, 6) крутили старые безыдейные фильмы. Кинотеатр стоял в центре двора, с правой стороны можно было купить билет за полмарки. Мы старались зайти в вестибюль пораньше, чтобы в приоткрытую дверь подсмотреть окончание фильма предыдущего сеанса. Однажды, подсматривая конец фильма, я зашёл в кинозал и был удалён вместе со зрителями предыдущего сеанса. Больше таких попыток я не делал, а ожидал в фойе, когда прозвенит звонок, приглашающий в кинозал. Перед вечерними сеансами в фойе кинотеатра играла музыка, молодёжь танцевала танго и вальс.

Во время сеанса зрители лузгали семечки и плевали во все стороны. Не всем это нравилось, особенно сидящим впереди, которым лузга попадала за шиворот, и тогда начинались громкие скандалы. Кинозал убирали один раз перед первым сеансом, а к вечеру на полу уже было много подсолнечной шелухи.

Городской голова Герман Пынтя пытался наложить запрет на лузгание семечек - любимое занятие одесситов. Семечки щелкали и на улице, и в кинотеатре, оставляя после себя кучу шелухи. Но такая борьба за чистоту улиц ни к чему не привела. Одессит без семечек и свисающей шелухи с губ чувствовал себя некомфортно...

Старые киноленты, которые крутили в кинотеатре "Октябрьской революции", часто рвались. Пока киномеханик склеивал ленту, нетерпеливые зрители свистели, топали ногами и кричали: "Сапожник!" Выходя из зала после фильма, зрители сразу же попадали в лужу, которая стояла у общего туалета. Наше настроение сразу ухудшалось, но "искусство требовало жертв", на этот раз - грязных ботинок. Среди ребят шёл обмен и торговля кинокадрами из лучших фильмов (по пять кадров в одной ленточке). У меня был кинопроектор довоенного образца, и я мог просматривать кадры в любом формате.

В оккупированной Одессе 3 мая 1942 года возобновилась футбольная жизнь. На стадионе "Виктория" (бывший "Спартак") румынская команда "Глория" встречалась со сборной города и проиграла со счётом 0:2, а 24 мая румыны выставляют против одесситов сборную Кишинёва, которая проиграла со счётом 5:0.

Наши соседи, за исключением молодёжи, во время войны и после её окончания не посещали ни стадионы, ни кинотеатры, не ходили в театры, не бывали в цирке. Взрослые приобщались к культуре благодаря книгам. Помню, когда мама читала растрёпанный роман "Граф Монте-Кристо", соседи прибегали к ней за очередными листочками, обсуждали приключения Эдмона Дантеса и оправдывали его изощрённую месть врагам. Мне очень хотелось прочитать эту книгу, но разве успеешь за взрослыми?

(Продолжение следует.)

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья