Номер 21 (766), 03.06.2005

Похоже, что Евгений Лапейко и Георгий Ковтун окончательно спелись (или станцевались?). Во всяком случае, благодаря тандему одесского композитора и петербургского режиссера и балейтмейстера родился еще один необычный спектакль. "ВИЙ", поставленный по повести Николая Васильевича Гоголя на сцене Русского драматического театра Одессы, дополнил впечатления одесситов о заслуженном деятеле искусств России, лауреате международных конкурсов Георгии Ковтуне как о художнике, способном создать феерическое зрелище, в котором эмоциональный накал определяет не только (а порой и не столько) драматургия, сколько сценическое движение, пластика в построении мизансцен и даже чисто акробатически-цирковые трюки.

Вместе с тем нельзя говорить, что Георгий Ковтун, поставив после ставшего уже знаменитым спектакля "Ромео и Джульетта" и "Пеппи Длинный чулок" гоголевскую притчу, повторяет себя. Почерк один, но мелодика спектаклей разная.

Ковтуну удается передать не только гоголевский юмор, но и колорит его ранних произведений, колорит Украины.

От замечательных декораций художника-постановщика Андрея Злобина, от характера персонажей так и веет ароматом вечеров на хуторочках центральной Украины (кстати, некоторые эпизоды, например, эпизод со свиной головой взяты автором пьесы – ее писал сам Ковтун – из "Вечеров на хуторе близ Диканьки", кажется из "Сорочинской ярмарки").

Совершенно очаровывает, а времена просто переворачивает душу музыка Евгения Лапейко – абсолютно современная (в ней немалое место занимает рок) и в то же время построенная на украинском мелосе.

Первое отделение спектакля в основном выстроено на жизнерадостно ярких хореографических номерах, и если бы не талантливо задуманный пролог и эпизод с панночкой-ведьмой,

то можно было бы не опасаться того жуткого ощущения, скоторым читаешь и перечитываешь гоголевского "ВИЯ". По крайней мере, автору этих строк всегда становилось страшно до озноба от фразы: Пiднiмiть моï вiï". Кстати, у театрального Вия почему-то нет огромных опущенных век. Говорят, что художнику не удалось создать маску с такими веками, чтобы актеру в ней удобно было играть. Но ведь веки можно было сделать из достаточно прозрачной на просмотр ткани и не разрушать сложившийся образ, тем более, что этимология имени нечистой силы однозначно связана именно с веками. Но не будем давать советы художнику – он и так создал столь отвратную маску, что хочется сказать по-гоголевски: "Ось бач, яка кака намальована".

Так вот – пролог. Он страшнее ведьмы, летающей под колосниками и даже над залом. В низеньком возочке-фургончике, по форме напомивающем гробик (впрочем, украинский фургон вообще похож на гроб – узкое дно и расходящиеся в стороны борта), во всяком случае воспринимающимся, как гробик, Сотник берет маленькую девочку, в руках которой кукла-парубок. Девочка откручивает кукле голову и начинает плакать. Сотник берет на руки плачущую босоногую девочку, одетую в белую рубашку и уходит в кулису, а оттуда выходит так же плачущая, но уже взрослая панночка, вдруг сменяющая плач на жуткий смех. Зритель снова увидит босоногую девчушку в белой рубашонке в финале спектакля, когда Хома уже висит в петле (зрительно, висит самым "натуральным" образом).

Эту красивую финальную точку можно трактовать по-разному. Во-первых, есть мнение, что смерть Хомы – это очищение души Панночки, вновь превращающейся в невинного ребенка. Лично мне это непонятно. Загубила человека и очистилась? Во-вторых, возможно, девочка – это видение старого Сотника, который и оказался оборотнем – Вием (такова трактовка Ковтуна). А в-третьих, дьявол может принимать разные обличия. Помниться, был когда-то французский фильм, состоящий из трех новелл (общего названия не помню). Одна из новелл, поставленная Роже Вадимом, повествовала о человеке, загубленном дьяволом. Так вот, ему дьявол явился в образе маленькой девочки с красным шариком в руках...

Как я уже писала, режссер широко использует акробатические трюки (полеты ведьмы и Хомы на свободно свисающем канате). Их с удивительным бесстрашием проделывают молодые актрисы Т. Каринова и А. Колесниченко (знакомые по исполнению роли Пеппи). Драматургически т. Каринова создает образ более жесткий. А. Колесниченко – мягче, лиричнее. Так же разные образы Хомы рисуют И. Коршунов и Д. Жилченко. Жильченко моложе, нежнее Коршунова. Но И.Коршунов трагичнее. Во втором акте он просто великолепен. К сожалению, есть момент, который разрушает в какой-то мере трагичность фигуры Хомы и практически полностью разрушает драматичность момента. Речь о кульминационной в развитии трагедии Хомы сцене. Это не сцена появления Вия. Хома практически мертв уже после второй ночи у гроба Панночки. Его призыв к ангелам и архангелам – это прощание с жизнью. Во время этого призыва-пения Хома медленно раздевается и омывается в бочке с водой, затем облачается в чистую белую рубаху. Трагично? Еще бы! Но беда в том, что спектакль в значительной мере расчитан на молодежь (и молодежь будет на него ходить так же, как уже три года ходит на "Ромео и Джульетту"), а для молодежи нужны прянные приманки. Такой приманкой режиссер делает обнаженного на сцене Хому. Но беда в том, что именно у молодеж голый Хома вызывает дружный смех и аплодисменты (так было на премьере, и нет надежды, что так не будет впредь) совершенно неуместные в столь трагической сцене, убивающие эпизод.

Снова отваживаюсь на совет. Ну почему бы Хоме, не приподняв до максимально возможной высоты рубаху (чтобы не шокировать одну часть публики и не вызывать хохот другой ее части), "влезть" в бочку с водой, а там уже сорвать с себя последнюю одежду? Зачем потрафлять не самым высоким вкусам современной молодежи. А этот вкус виден по возникшей неадекватной смыслу эпизода реакции.

Кстати, о вкусах. Не так давно вызвал возмущение ряда критиков спектакль Театра музкомедии "Обнаженная любовь". На спектакль набросились из-за ряда непристойных выражений и скабрезностей в общем-то характерных для стиля комедии дель арте, в которой написана и поставлена пьеса Дарио Фо.

В "ВИЕ" присутствует сочный украинский народный юмор, который не был обойден и самим Гоголем. Авторы спектакля "закомуфлировали" все рискованные слова и выражения... украинским языком. Забавный прием... ничего не скажешь!

Об украинском колорите. Он так и брызжет в сценах Хавроньи (И. Токарчук) и Ректора (нар. арт. Украины С. Крупник).

Забавно смотрится сцена-ссора двух казачек – разносчиц пирожков (А. Рославцева) и ее противницы (В. Прокофьева).

Еще раз вернусь к сценографии. Прямо с картин южнорусских художников сошли раздвигающися щиты-тыны, увешанные щедрыми дарами земли украинской. Большое впечатление оставляет церьковь с сияющей вверху иконой. Удачно продуманная конструкция позволяет мгновенно сменять задник: сельская площадь превращается в корчму, в дом Сотника, в старую церковь...

Режиссер неистощим на выдумки: летающие гробы, "сами по себе" соскакивающие с них веревки, которыми Хома пытается закрепить крышку гроба и т.д. и т.п. Кстати, мгновенно прочерчивающий по диагонали задник маленький светящийся гробик воспринимается, как упавший болид (яркий метеор), глядя на который люди обычно говорят: "Вот и еще одним человеком на земле стало меньше".

Что уж говорить о шабаше нечистой силы: рожи, дым, огонь и над всем этим тело Хомы, задыхающегося в петле.

Елена КОЛТУНОВА.

Фото О. ВЛАДИМИРСКОГО.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья