Номер 30 (826), 04.08.2006

Чем дальше уходят от нас годы Великой Отечественной войны, тем меньше тех, кто может рассказать о ней не фразами из учебников, а словами своей памяти, болью своего сердца. И тем ценнее свидетельства участников, очевидцев давних событий. Ниже мы публикуем фрагменты из воспоминаний людей, для которых начало войны и первые недели обороны Одессы до сих пор - живые впечатления.

МОРСКАЯ ПЕХОТА, РОДНЫЕ ТЕЛЬНЯШКИ

Из рассказа участника обороны Одессы Григория Ефимовича Замиховского:

- В 1939 меня призвали на флот и отправили в учебный отряд на курсы радистов. В учебке я проучился полгода и был направлен служить на эскадренный миноносец "Бойкий". В конце июля румыны прорвали Южный фронт и подошли к Одессе. На кораблях объявили набор добровольцев в морскую пехоту на помощь Одессе. От каждой боевой части брали не более трех человек. Только артиллеристам позволили отправить десять моряков. На корабле служило около тридцати одесситов, и все потребовали отправить их на защиту родного города. Наш командир Годлевский посмотрел на список желающих и сказал: "А я с кем воевать буду"? И нас, как он выразился, - "биндюжников" отпустил только половину. Одели нас в новую форму, провели прощальный митинг, обнялись мы со своими товарищами и сошли на берег. Через два дня были в Одессе.

Собрали нас четыре тысячи матросов-добровольцев. Название у нас гордое - Первый полк морской пехоты. Собранных с миру по нитке винтовок-трехлинеек хватило только примерно для половина матросов. Пообещали выдать оружие по прибытии на фронт, да, видно, забыли. Многие уже брали оружие у раненых или забирали у убитых. Своих пулеметов и пушек у нас не было. Запомнилось, что прислали к нам пулеметчиков из 25-й Чапаевской дивизии. Мы над ними поначалу подшучивали, мол, пехота, "лапотники".

Начали воевать. До сих пор помню свою первую атаку. Шли густыми цепями, плечом к плечу, в полный рост. Матрос во второй цепи на гармошке играет. Насмотрелись до войны фильма "Мы из Кронштадта". Румынская артиллерия по нам бьет, а мы идем, как на параде. Позже их стрелки и пулеметчики подключились. Рядом мои товарищи убитые падают.

За день до этого прошел дождь, грязь кругом. Надо бы на землю упасть, так новую форму жалко пачкать. Вот о чем думал в эти минуты... Смерть тогда казалась нереальной.

Через неделю после начала боев командирам полка назначили легендарного моряка гражданской войны, бывшего революционного матроса, полковника Якова Осипова. Ходил он в черной кубанке, с маузером, словно на дворе еще девятнадцатый год. Это был человек, обладавший огромным авторитетом и силой убеждения. Он умел так сказать морякам нужные слова перед боем, что после его напутствия не был страшен ни черт, ни дьявол. Комиссарам и агитаторам у него нужно было поучиться, как массы матросские воодушевить, хотя Осипов выдающимся оратором не был. Выйдет к нам, только скажет: "Братишки! Родина ждет от вас подвига!", а мы уже готовы за родного командира всем глотки перегрызть. Уважали и любили его...

Воевали мы с румынами. Немцев под Одессой почти не было. По крайней мере, в нашем секторе обороны был только один бой с немцами, и они нас сразу научили, как надо воевать. А румыны вояки не самые смелые. "Мамалыжники", как мы говорили. Хотя стрелять метко они умели, тут надо отдать им должное.

Патронов у нас было мало, гранаты выдавались по две штуки на отделение с указанием беречь их и расходовать, только если на нас пойдут танки противника. Каждый день, на своей крови мы учились воевать на суше. Никто не пришел и не объяснил, как окапываться и так далее... Стояли возле рыбколхоза "Сечавка". Так мы три ночи подряд ходили в штыковые атаки. Представьте, ночью, без выстрелов, подбирались к румынским позициям и в штыки, в черных бушлатах, с вечной "полундрой". Отсюда и пошло наше название - "черная смерть". Мы ходили и бравировали своей смелостью, своим пренебрежением к смерти. И это было не пижонство или проявление какой-то незрелости. Мы шли умирать за свою страну сознательно. Каждый сошел на берег добровольно, прекрасно понимая, что ждет его впереди.

В штыковые мы ходили не только из-за перебоев с боеприпасами, просто тогда мы иначе воевать еще не умели. В сорок втором немцы уже нас на расстояние штыкового броска редко подпускали. Тогда появилась среди нас расхожая фраза: "Я немцу в глаза смотрел". Это означает, что ты участвовал в штыковой атаке. Когда сходились две стороны в бою, получалось само собой, что каждый выбирал себе цель, и были какие-то секунды, что перед тем, как схлестнуться, все останавливались и смотрели с ненавистью друг на друга. Мы на немцев, немцы на нас. Стояли один напротив другого... Кто глаза отвел, считай, уже погиб. Есть тут еще один момент, не каждый человек способен, даже врага, штыком заколоть ...

Был под Одессой боец, бывший портовый грузчик Яков Бегельфер, здоровенный молодой парень с пудовыми кулаками, жил со мной на одной улице, но был на пару лет меня старше. Он в одном рукопашном бою заколол штыком и убил прикладом и руками двадцать два румынских солдата. Ударом кулака убивал. И подобные эпизоды в обороне города были нередки. А с немцами этот номер не проходил с легкостью, иногда они "штык держали" достойно.

Вот так и шли вперед, "черные мишени" в чистом поле. Привезли нам армейское обмундирование, все отказались одеть. Посчитали этот жест интендантов чуть ли не посягательством на честь флота.

В конце августа меня контузило, привезли в город, в госпиталь, две недели пролежал - и обратно на передовую, под Березовку. Жестокости по отношению к пленным не было, с обеих противоборствующих сторон. Помню, что на участке полка по договоренности с румынами были остановлены боевые действия, чтобы собрать с поля боя убитых и раненых. Пришел румынский офицер с белым флажком, пять минут был в штабе, и все. Штык в землю на целый день. И никаких особистов с расстрельной командой к нам не прислали. Вообще, мы не верили, что Одессу сдадут. Когда получили приказ оставить позиции и грузиться на корабли, многие недоумевали - почему сдаем Одессу, город можно было еще удерживать. Немцы с самолетов засыпали город листовками с текстом: "Мы пришли мстить сталинским комиссарам и жидам". Многие не уехали в эвакуацию, думали, что все обойдется...

Шли к порту, я забежал в родной двор. Родители к тому времени уже эвакуировались. У нас в доме жил старый еврей- портной, добрейшей души человек. Зашел к нему попрощаться, а он плачет... После войны узнал, что на следующий день после падения города, его пьяные соседи в нашем дворе повесили на дереве!.. У нас в зенитной роте дезертировали три человека, местные жители. Перед посадкой на корабли, всех выстроили и зачитали приказ, что эти три дезертира приговариваются заочно к расстрелу. В 1947 году иду на костылях по Одессе, встречаю случайно одного из них. Говорю ему: "Петя, ты что в открытую по городу ходишь? Тебе же к расстрелу заочно присудили!" В ответ слышу: " Не переживай, я в сорок четвертому году в штрафной свою вину искупил". Вот и такие иногда попадались краснофлотцы...

Загрузили нас 15 октября в трюмы парохода "Армения" и пришли мы в Крым.

РАЗВЕЯННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

Вспоминает полковник юстиции в отставке Борис Ильич БОГАЧЕВ:

- 22 июня 1941 года. Началась война. Люди собираются у уличных репродукторов. Взрослые - озабоченные, мальчишки - радостные. Дескать, воевать будем, как заверяли наши вожди, на территории Германии. Наши доблестные войска "малой кровью, могучим ударом" через два-три месяца разобьют фашистов. В Германии рабочий класс совершит революцию, и она станет Советской республикой.

Как наивны были эти суждения! Как они с треском провалились впоследствии!

Старшие - мудрее. Уже на второй день войны у магазинов выстроились длинные очереди. Одесситы - народ бывалый, а запас спины не ломит. Вскоре началась компания "ловли шпионов". У каждого подозрительного по внешности или по поведению (слишком долго смотрел в одном направлении) проверяли документы и при обнаружении малейшей неточности в них вели в милицию в сопровождении толпы, состоящей большей частью из тех же мальчишек...

Я и брат Толя 22 июня были в пионерском лагере на 10-й станции Большого Фонтана. Днём высоко в нёбе летел самолёт. Вдруг из-за забора начали оглушительно стрелять зенитные пушки. Мы и не знали, что там находилась зенитно- артиллерийская батарея. Чёрные облачка разрывов вспыхивали около самолёта, и он повернул на запад.

Мы были удивлены. Как же можно стрелять по своему самолёту?

Через некоторое время прояснилось: началась война с Германией, а самолёт - немецкий разведчик. И хотя ничего опасного не было, мы уже почувствовали, что война - это не весёлая прогулка, а что-то страшное. Потом в течение дня было две-три воздушные тревоги. Завывали сирены. Люди бежали в убежища. Бомбёжки были ночью, где-то в городе. Днём летали лишь разведывательные самолёты, которых никак не удавалось сбить.

Вскоре отец забрал нас домой. Он всё время был на работе, призывал людей в армию, даже ночевал в райвоенкомате, который располагался на улице Комсомольской (сейчас Старопортофранковская). Домой приезжал редко, лишь проведать нас. Я неоднократно бывал у него в военкомате, разносил повестки, помогал дежурному убирал помещение.

Днём мы с братом часто бегали смотреть на последствия бомбёжек и пожарищ. Однажды после бомбёжки приходим домой и видим, что соседний дом разрушен до основания. От него в десяти метрах находился наш дом. Дверь и оконные рамы в нашей квартире выбиты. (Между прочим, еще к 2000-му году часть развалин на том месте, где находился соседний дом, так и не была убрана). Видимо, разорвалась большая бомба или морская мина. В квартире была одна мать, страшно испуганная. Это сильно подействовало на её психику, да еще нервное постоянное напряжение, так как беспокоилась за нас и за отца...

Враг приближался к городу. Началась эвакуация населения. Отец сказал, чтобы мы были готовы к отъезду в любой момент. Мы приготовили несколько сумок и два чемодана с самыми необходимыми вещами и едой. Всё остальное, нажитое отцом и матерью за 17 лет совместной жизни, так и осталось в квартире. Потом я очень жалел, что не взял с собой семейные фотографии. Когда после войны родители вернулись в свою квартиру, то соседи рассказывали, что наши фотографии валялись по всему двору. Конечно, ничего из наших вещей и мебели в квартире не осталось...

И вот отец сказал, что он остаётся в Одессе, а мы с сопровождающим красноармейцем Копыч эвакуируемся на его родину, в деревню Гумёнку Скопинского района Рязанской области. Там живут две его родные сестры Мария и Надежда со своими семьями.

Едем в эшелоне, в товарных вагонах-теплушках вместе с семьями офицеров Одесского артиллерийского училища, которое переезжает в город Горький (Нижний Новгород). Большую часть пути нам по дороге с этим училищем, а потом будем добираться самостоятельно. И вот, попрощавшись с жильцами нашего двора, с надеждой, что самое большее месяца через три-четыре вернёмся, мы погрузились в служебную легковую автомашину отца М-1, чтобы ехать на Товарную станцию, где стоял эшелон. Но мать ни за что не хотела садиться в машину, пришлось посадить её силой.

С собой взяли и нашу любимую собачку Бетку, породы доберман-пинчер. Она была с нами два года, и мы очень привязались к ней. Но находившиеся в вагоне человек 15 женщин с детьми, запротестовали, не желая ехать с собакой. И мы вынуждены были оставить Бетку в машине. Бедная Бетка! Как она металась в машине от одного окна к другому, видимо, предчувствовала, что мы расстаёмся навсегда. Есть ли на свете более преданное сердце, чем собачье?

Трогательно попрощавшись с отцом, прочитавшим нам назидательную последнюю нотацию, расчувствовавшись до слез ввиду расставания с Беткой, метавшейся в кабине машины, окинув прощальным взглядом красавицу Одессу, мы медленно тронулись вперёд, к неведомому.

Путь от Одессы до Скопина и Гумёнки, который в нормальных условиях занял бы два дня, мы с большими трудностями преодолели за 11 суток. И это еще было хорошо, могло быть хуже.

Вначале наш маршрут пролегал на Харьков через Кировоград, Днепропетровск и Лозовую. Но, прибыв в Лозовую и долго простояв там, наш эшелон повернул на Ясиноватую, Дебальцево, Красноармейск, Купянск, ибо путь на Харьков был забит. В пути нас не бомбили, лишь однажды немецкий самолёт обстрелял эшелон из пулемёта...

В Купянске нам пришлось расстаться с нашей теплушкой. Эшелон уходил на восток, а нам нужно было на север, на Тулу. Мы вынуждены были ехать на платформах и находиться днём и ночью под открытым небом. Иногда нас в пути поливал дождь, тогда мы все четверо забирались под одно одеяло и, дрожа от холода, пережидали непогоду. Ночью посменно дежурили я или Копыч. Питались тем, что смогли взять из Одессы или купить по дороге, в основном пили молоко. Бывали дни, когда мы по два-три раза пересаживались с одного товарного поезда на другой. Поезда шли медленно, пропуская воинские эшелоны.

Дальнейший наш маршрут был таков: Елец, Старый Оскол, Касторная, Узловая (12 км от Тулы), Бобрик-Донской, Миллионная, Епифань, Павельцы, Скопин и, наконец, Гумёнка. Доставив нас в Гумёнку, Копыч поехал в Одессу. Но к этому времени Одесса была уже окружена румынскими войсками. Что с Копычем сталось - неизвестно. Отец после войны посылал запрос по месту его жительства. Ему ответили, что Копыч пропал без вести.

Верить или не верить в свою судьбу? Надо же такому случиться! Когда мы проезжали станцию Епифань, то в этом же месте и в это же время там находилась моя будущая супруга Нина. В связи с приближением немцев к Москве её школа была эвакуирована в район Епифани. Когда же немцы приблизились к Епифани, то преподаватели школы, бросив ребят и забрав продукты, разбежались кто куда. Но в это время из Москвы приехала старшая сестра Ира и забрала Нину в Москву, чем и спасла её.

Потом, через полгода, судьба еще раз постаралась нас соединить, когда в мае 1942 года я оказался в Москве в доме, напротив которого, через улицу, жила Нина, Но опять что-то этому помешало. Но спустя пять лет, уже в третий раз (Бог троицу любит) в той же Москве судьба соединила нас, чтобы мы навсегда остались вместе...

Публикации подготовил Гелий АЛЕКСАНДРОВ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья