Номер 36 (1083), 23.09.2011

(Продолжение.
Начало в № № 18-20, 25, 27, 33, 35.)

15.

Павел Ефимович Дыбенко родился в крестьянской семье в 1889 году. От Одессы далековато - Новозыбковский уезд Черниговской губернии. Той самой, в которой где-то в это же время унаследовала после смерти отца-генерала приличное поместье некая Анна Коллонтай.

Трёхклассное городское училище пришлось и на 1905 год. Беготня в толпе учеников по улицам, неприятости с городовыми. Грузчик и строитель в Прибалтике. Ещё одна мимолётная отсидка. Призыв на Балтийский флот. РСДРП(б), естественно. Из следующей отсидки освободил Февраль-17. Член Центробалта. Председатель Центробалта. К октябрю-17 он был на Балтфлоте уже достаточным авторитетом для такого избрания. Правда, советская история целомудренно умолчала о том, что сия организация санкционировалась Временным правительством, а председатель Центробалта был на приёме у А. Ф. Керенского, который узаконил существование инстанции своим указом. На свою, так сказать, голову. Но факт популярности этого альбатроса бесспорен. Даже уже будучи в чинах, Павел Ефимович любил покрасоваться перед корреспондентами в матросском бушлате. И с гордостью носил бескозырку, на которой значилось: "Петропавловск". Так назывался линкор Балтфлота, приписанный к порту-крепости Кронштадт. Ирония судьбы: в интересующем нас двадцать первом сей муж командовал бомбардировкой "Петропавловска" на кронштадтском рейде. Причём использовались газовые снаряды. В 7- й армии Тухачевского, брошенной на подавление кронштадского мятежа ("За Советы - без большевиков!"), он командовал дивизией...

Во время июльских событий семнадцатого в Петрограде Дыбенко был арестован и содержался в Крестах на Арсенальной. Там же томились Антонов-Овсеенко, будущий наркомвоен, Раскольников (Ильин), будущий адмирал революции, и... Коллонтай Анна Михайловна, та самая дочь знаменитого генерала и отчаянная революционерка. Господи, как только не рождались революционные браки! Коллонтай, впрочем, вскоре выпустили под залог и поручительство другой революционной пары - Максима Горького и его жены, известной артистки Марии Андреевой. Пока она куковала в камере, на VI партийном съезде её избрали членом ЦК. Отсидев два месяца, вышел и председатель Центробалта на волю - с твёрдым желанием сковырнуть "временных". Именно он, по горячей просьбе Ленина, направил в Питер крейсер "Аврору" и спешившийся отряд моряков. Благодарная тогда ещё революция сделала его морским министром.

В 1970-е годы, когда автор этих строк собирал по крупице память об одесских двадцатых, ещё жили и были в твёрдом уме горожане, помнящие пребывание Дыбенко в Одессе. Разные, они по- разному и характеризовали его. Но едины были эти семидесяти- восьмидесятилетние одесситы в том, что речь - об очень высоком, очень красивом, очень горластом, усатом-бородатом и очень... пьяном. Почему-то с этим последним явлением связаны все эпизоды их мимолётных встреч. Возможно, тут срабатывает неизбежная аберрация старческой памяти. Плюс - легенда забубённости, которая тянулась за Павлом Ефимовичем через всю жизнь. Но дыма без огня не бывает. Что убедительно подтверждается документацией. И она свидетельствует о том, что пьянство, вообще свойственное этому скитальцу житейских морей, адским пламенем разгорелось в его одесском двадцать первом. Почему?

Простого и исчерпывающего ответа на сакраментальный сей вопрос я не нашел. Но есть гипотеза, к которой я склонился и, конечно же, попытаюсь склонить читателя. Дыбенко безраздельно принадлежал к плеяде беззаветно влюблённых в русскую революцию; он свято верил в неё и ей вручил свою судьбу. В огне сражений, с привычкой к мысли о неизбежной смерти, многое им и ему подобными просто не замечалось. А заведомые душераздирающие мерзости впопыхах объяснялись своеобразием момента. Но он был умён и сердечен. И потому даже тогда в иные моменты ходил... ну, как бы сказать... огорошенный. Со временем этих моментов становилось всё больше и больше. Оно, конечно, любовь слепа, но даже сквозь эту пелену он и такие, как он, просто не могли не замечать неожиданных и кровавых странностей революции. Иные просто контузили.

16.

Кто же не знает, что наш земляк, матрос-анархист Железняков Анатолий (Викторский) разогнал тот высший орган демократической власти, о созыве которого всю весну, всё лето и всю осень семнадцатого говорил Ленин. Сам он, кстати, присутствовал на первом заседании Учредительного собрания. Но понял, что большевики там успеха не пожнут. А другой демократии он тогда не допускал и в мыслях. Покидая долгожданный законодательный форум, Ленин велел Дыбенко эту контору закрыть раз и навсегда. Железняков выполнил команду председателя Центробалта. Но сам председатель метался от Центробалта к Смольному и обратно, как обалдевший. Как же так? Ведь Ленин и Троцкий лично ему не раз талдычили: возьмём власть, немедленно объявим мир, землю передадим раз и навсегда крестьянам. И созовём Учредительное собрание. Оно и будет высшей законодательной властью в России. И это нужно сделать как можно быстрее, буржуазия и недорезанные дворянчики всячески саботируют созыв такого органа. Только мы, только большевики, взяв власть, обеспечим его. И вот... на тебе: разогнать Учредилку к свиньям собачьим. Так, запросто и мимоходом. С издёвочкой на уровне попрания. Это... Как хотите...

Коллонтай писала в дневнике о том, что тогда несколько дней не могла не то что увидеться с Павлом - поговорить с ним по телефону. Выяснилось: пил мёртвую. Отыскала его, привела в чувство. И он бормотал что-то вроде того, что, мол, если бы знал глава могущественнейшего Центробалта двадцать четвёртого октября семнадцатого, что так будет... может, и не послал бы "Аврору" в Неву, к Зимнему. И миноноски с матроснёй не отправил бы туда из Кронштадта. А ведь именно эта "краса и гордость революции" определила в конце концов Октябрьскую победу.

Между тем джинн вылетел из бутылки. И ни за какие пряники не хотел лезть обратно. Революция раскручивала военную свою шарманку. Уже лилась кровь и иностранцев, и соотечественников. И Павел, теперь номенклатурный, вынужден был определяться. В такой ситуации он предпочел внешний фронт, согласился драться против немцев. Командовал матросами под Нарвой. В том самом февральском бою, который породил День Советской Армии и ВМФ, а при демократии - День защитника Отечества. Отряд, реорганизованный им в 1-й полк Красной Армии "Пролетарская свобода", как уже не раз отмечалось, расколотили. Немцы аккуратно заняли Нарву и Псков. Несколько менее известен другой факт: за сдачу Нарвы Дыбенко был арестован и, как шуршали его сокамерники-уголовнички, ходил под вышаком. Но революция ещё шла на взлёт - суд его оправдал. И Павел Ефимыч был снова выпущен через два месяца. До тридцать восьмого, когда ему припомнят и это, оставалось ещё почти двадцать лет.

Партия нашла ему другое занятие. Перейдя на подпольную работу в белом Крыму (где его знала всякая собака), Дыбенко был немедленно выдан местным активом, арестован немцами. И обменен на нескольких пленных немецких офицеров. Далее - военком полка, командир батальона, начальник дивизии, группы войск (кстати, комиссаром при нём - Коллонтай). Пёр на рожон, лез под пули и на штыки. И всё больше зашибал. Первый орден Красного Знамени. Нарком военмордел Крымской Советской Республики, наркомздравом которой был брат Ленина - Дмитрий Ульянов. Начдив под Царицыным. И в искомом двадцать первом вроде как немного поустал. Подумал об активной передышке.

Уже накопив изрядный житейский и боевой опыт, решил обогатиться духовно-теоретически: собрался в академию. А тут - Кронштадтский мятеж. Это уже была тяжелая его контузия. Кронштадцы ведь считали его своим братишкой, в революцию шли за ним в огонь и в воду. Но Троцкий и Сталин (кажется, в первый и последний раз в своих отношениях) были едины: к Тухачевскому под Кронштадт послать Дыбенко. Само собой, и в этот омут чумовой моряк кинулся, заливая пожар чистой души чистым спиртом. При подавлении Кронштадского мятежа (я ведь поминал о бомбардировке советского линкора "Петропавловск" советской авиацией и артиллерией) наш герой командовал сводной дивизией. За что получил второй орден и едва не рехнулся. Назначен комендантом Кронштадта и крепости, по разгромленным улицам- площадям которой несколько часов бродил, как лунатик, за которым на почтенной дистанции недоуменно плелись штаб и конвой.

И наконец возможность выйти из боёв, как говорят в Одессе, - отдохнуть и набраться сил под нашим солнышком. Весной 1921 года Павел Дыбенко получил назначение - стал начальником 51-й Краснознамённой Перекопской дивизии. Да ещё и начальником Западного Черноморского побережья (была и такая должность). С чем и пожаловал в наш город родной.

Правда, одна из его автобиографий утверждает: тогда же он сдал экстерном экзамены за академический курс, закончил таким манером военную академию. И был назначен командиром и комиссаром (так маневрировал наркомвоенмор Троцкий для введения единоначалия при сохранении института комиссаров) 6-го стрелкового корпуса, дислоцированного в Одессе. Но знатоки мне говорили о том, что последнее относится уже к следующему, 1922 году. Что же, и в автобиографиях бывают ошибки - тем более эта была составлена Павлом Дыбенко для Наркомюста при назначении его в 1937 году одним из членов суда над Тухачевским. Тем самым командармом-7, у которого он командовал дивизией, штурмовавшей Кронштадт. Тут ведь, согласитесь, мягко говоря, некоторое волнение неизбежно. И многие отчаянные альбатросы и буревестники революции тогда, в тридцать седьмом, таращились и вертели головами, как птенцы в гнезде. Но в двадцать первом до этого оставались ещё шестнадцать лет. А жизни нашему герою оставалось и того больше - семнадцать.

Тогда же, в двадцать первом, он получил от возлюбленной революции ещё одну, может быть, самую тяжелую контузию. По пути в Одессу они с Анной Михайловной коротали время умной беседой на модную тему - сокращение армии. Наркомвоен в "Правде" заявил о переходе к мирному строительству, о замене рекрутской системы милиционной. Ну и про мощное сокращение РККА. Дыбенко был очень рад этой кампании, означавшей мир, возвращение крестьян в поле, рабочих - на заводы и фабрики. Коллонтай замечала - его захватывает пафос демобилизации. Павел стал много меньше пить, увлёкся разработкой проекта торжеств, посвященных увольнению миллионов красноармейцев и краснофлотцев. Он показывал Анне Михайловне наброски этого проекта - например, развивал план специальной постоянно действующей желдоркомендатуры Одесского узла, отвечающей за торжественную встречу и торжественные проводы далее по железке демобилизованных героев гражданской войны. В программе должны были участвовать знаменитые военные, партработники-цекисты, полпреды наркомвоена и других ведущих наркоматов, артисты, представителя фабрик-заводов.

И однако же Коллонтай, будучи наркомом призрения (социального обеспечения), к этому историческому моменту успела пошептаться в кулуарах VIII съезда Советов. И знала, что планировалось шестимиллионную армию довести до шестисот тысяч. Исключительно для того, чтобы прекратить кормление, одевание- обувание и прочее довольствование нескольких миллионов человек враз. Как уволенные в таком количестве попадут к месту жительства и работы?

- Так я же тебе говорю: по железке! - перебивал её спутник жизни, - с оркестрами на узловых станциях, с митингами, подарками трудящихся. В Одессе будем это делать, пока не встретим и не проводим последний эшелон. Политуправление округа брошу на это, особистов, милицию. Комсомол. Уже написал Склянскому: нужно изготовить из серебра и золота почётные знаки "Ветеран РККА" каждому демобилизованному...

Анна Михайловна страдала, мучилась, терпеливо выслушивая эти прожекты. Что ответить? И не придумала ничего умнее, как показать копию неправленой стенограммы съездовского выступления Ленина на сей счёт. Дыбенко прочёл:

"Обращаю внимание товарищей Зиновьева и Каменева! По данным товарища Аванесова, увольняем по пятьсот тысяч за два месяца... Явно невозможная вещь. Вся суть в том, что военная бюрократия желает сделать по-хорошему: вези на ж/д. А на ж/д и два года провозят. Пока давай одежду, обувь, хлеб. Надо в корне изменить. Перестать давать что бы то ни было. Ни хлеба, ни одежды, ни обуви. Сказать красноармейцу: либо уходи сейчас пешком без ничего. Либо жди один год на одной восьмой фунта (хлеба - К. К.), без одежды и без обуви. Тогда он уйдёт сам и пешком".

Приложила к разговору она и копию постановления Политбюро ЦК: "Признать необходимым радикально изменить быстроту демобилизации. Для этого не везти демобилизуемых по ж/д, а отпускать пешим хождением (изъять использование порожняка и т. п.). Отменить правила и постановления о снабжении демобилизуемых одеждой, обувью проч.".

Это был удар одновременно и по голове, в грудь, и ниже пояса. Мавр сделал своё дело, мавр может... а хоть бы и умереть. Во всяком случае, Ленину миллионы бойцов РККА уже были не нужны. И пусть катятся сами, на своих двоих. Кто куда. У Республики на очереди - более актуальные вопросы. "Хлеба не давать, обуви не давать, - бормотал Дыбенко, тупо вглядываясь в официальные документы. - Одежды не давать. Проездных документов не давать..." Словом, в Одессу он прибыл на сильном подпитии. Сдав его с рук на руки штабу дивизии и новому порученцу, Коллонтай тут же уехала в Москву. И не писала, и не звонила ему целый месяц. Так странно и недобро начался его одесский этап. Как со временем выяснилось - роковой.

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья