Номер 47 (1043), 3.12.2010

(Продолжение. Начало в № № 4-5, 7, 12-13, 28, 30, 32, 37- 38, 40)

29.

Итак, шел двадцатый год. Третий от рождества Октябрьской революции. Она уже уходила, уже почти скрылась во мгле истории - вместе со своими обещаниями мира, хлеба, спокойствия и созыва Учредительного собрания, не говоря уже о свободе, равенстве, братстве. Одесская контра, никогда не веровавшая в эти обещания, к двадцатому уже имела репутацию, не совместимую с жизнью в советском городе. Она частью погибла, частью бежала, частью залезла в подполье. Так что напоминать новой власти о программных обещаниях ей было как-то ни с руки. Но и революционная Одесса, Одесса-победительница тоже не спешила припоминать и реализовывать обещанное. Почему? Три с гаком года назад РСДРП(б) выдвинула свою политическую программу. Пошла за неё воевать. Точнее, повела на бой массы, которые её поддержали. Причём поддержали не столько из-за торжества коммунизма в далёком будущем, сколько ради тех самых мира, хлеба, свободной нормальной жизни сию минуту. Приходилось думать о том, что обещаешь, подбирать простые и популярные слова, конкурировать с параллельными и перпендикулярными своими соперниками-партиями. С февраля 1920 одесская парторганизация уже имела ни с кем неделимую власть. И могла смело плевать все свои программные обещания...

Сегодня из нашего демократически свободного далека не совсем ясно, на что могли опираться самый жуткий разгул насилия, остервенение власти. Но есть такая штука, как контекст истории. Между осенне-зимней эйфорией 1917-го и тем же сезоном 1920-го пролегла гражданская война. В ней сразу же все засветились в полный рост. И молниеносно оказались в положении непримиримости. Они и Мы. Или Мы Их, или Они Нас. И середины не было. Попытки её отыскать породили Махно, Сорокина, Миронова и других менее известных борцов, честно и мучительно отыскивавших зазор между Нами и Ими. Остальные, избивая друг друга до смерти, отравили свои умы и души передозировкой беспощадного насилия.

Присмотримся к одесской жизни после изгнания из неё белых. Итак, порок наказан, добродетель торжествует. И зовётся просто: власть Советов.

Сей оборот был как бы логичен в двадцатом: на отвоёванной территории Страны Советов к сему историческому моменту власть как бы принадлежала как бы народным как бы избранникам - Советам то есть. Но имеющий очи уже тогда видел: сия постановка формальна. Ибо на деле власть уже была безраздельно в руках одной-единственной политической партии, легально действующей на советской территории. И она, эта власть, в двадцатом вернулась в Одессу. Следовало бы, впрочем, сказать - пришла. Потому что её, вот такую, единую-неделимую, одесситы никогда не видели и не знали. В то время как москвичи-ленинградцы жили уже в четвёртом году пролетарской революции, к одесситам она - вот такая, решительная, ожесточенная и притом однопартийная, в феврале 1920 пришла впервые.

Власть звалась КП(б)У - коммунистическая партия украинских большевиков. Как совершенно очевидно из нашего далека, это по- сути означало одно: "Уважаемые партии рэволюционэры! Вы помогли нам довести дело сокрушения царизма до конца, и более мы в вас необходимости не ощущаем. Так что - с комприветом. Да, а будете рыпаться - хуже будет..."

Нет-нет, таких коммюнике, конечно, не было. Обещанная Октябрём прямота и честность в постановке главных вопросов давно уже была вытеснена политиканскими манёврами лозунгов и непридирчивостью к ним основательно перетрусившего обывателя. Оно, конечно, некоторое народное недоумение тут предполагалось. Но для разъяснения смысла однопартийности у Одесского горкома имелась директива центра. Она сводилась к тому, что в ходе революции, гражданской войны и интервенции все прочие политические партии как правого, центристского, так и левого толка, оказались почему-то (почему?!) в лагере врагов трудящихся. Они легально действовали на территориях, занятых белыми - документ призывал одесситов в свидетели. В то же время коммунисты и комсомольцы при немцах, гетмане, Петлюре и Деникине работали в подполье, арестовывались, карались тюрьмой и смертной казнью. Тем самым прочие партии заклеймили себя. И лишились морального права на командные высоты. Чисто народной, чисто революционной и, стало быть, чисто пролетарски- государственной является только и исключительно большевистская партия...

Да, если бы одесский народ потребовал объяснения, он получил бы нечто подобное. Но он не потребовал. Ему это попросту в голову не пришло. И именно потому, что это был уже не 1917 и не 1918, а очень даже двадцатый год двадцатого века. Казалось бы, всего-то прошла пара лет. Но на войне, как известно, год идёт за два. В авиации - за три. А на войне гражданской? Считай, за все десять. И революция, и контрреволюция, и обыватель - цыплёнок пареный - были уже совсем другими. Пришедшие с Красной Армией, вылезшие из подполья, вышедшие из тюрем коммунисты и комсомольцы сразу же оказались при одесской власти. Кадров не хватало, лучшей рекомендацией для занятия той или иной командной высоты был боевой стаж с партбилетом. Это ли не торжество победы!

30.

Но и назначающие на властные должности, и назначаемые на них вовсе не были столь наивными, как их к этому историческому моменту изображала белогвардейская нелегальная и эмигрантская пресса. Во всяком случае, им было ясно - хотя бы по опыту семнадцатого года - что власть взять бывает легче, чем удержать и упрочить. Отнюдь не все они были властолюбцами. Напротив. Многие из них с приходом советской власти и своей легализацией вздохнули легко. Наконец-то можно бросить не свойственные им, грубо навязанные обстоятельствами, разрушительные занятия и заняться своими прямыми делами. Вернуться к учёбе, к работе на фабрике и заводе. К любимому станку. К творчеству. Увы, увы, логика вещей немедленно вовлекла их в процесс удержания и упрочения власти.

Одесским и прочим большевикам уже не нужно было иметь десяток пядей во лбу, чтобы сообразить, откуда, собственно говоря, исходит опасность для их власти. Зима-весна и часть лета ушли почти всецело на искоренение белого подполья. Титанические усилия парторганизации, комсомолии города, чекистов и милиции несколько облегчались удивительно интенсивной помощью населения, обильно поставлявшего оперативную информацию. Как при царе народонаселение патриотически доносило на революционеров вообще, а при белых, гетмане, петлюровцах и интервентах - на большевиков, так и в двадцатом оно интенсивно выдавало белое подполье. В тот год были выявлены и локализованы основные антисоветские силы Одессы. Это "Русский народный союз" полковника Дусинского, аккуратно взятый еще в феврале и марте почти полностью (тридцать арестных ордеров, девятнадцать расстрельных актов), "Союз русских офицеров" полковника Саблина, почему-то не оставивший архивных документов, но включенный в секретный отчёт Одесского губкома партии ЦК КП(б)У.

А в марте-апреле изъяли из оборота петлюровскую военную организацию - самую многочисленную в истории одесского 1920 года. С этим вышло неладно. Почти шестьсот (!) осуждённых по этому процессу при погрузке в "телятники" на Товарной вдруг были обстреляны из винтовок и пулемётов. Причём огонь вёлся из такого же эшелона, стоявшего на соседнем пути. Многочисленный конвой разбежался и залёг, потому удивительным образом не пострадал. А вот среди осуждённых были большие потери. Особенно много было раненых. Ныне покойный, старый коммунист и подпольщик Пётр Забудкин, работавший тогда в железнодорожном райкоме, спустя полвека мне рассказывал: официально это считалось актом народного гнева. Мол, в другом эшелоне находились молодые одесситы, мобилизованные на поляков и пережившие в городе петлюровские погромы. Но на мой вопрос о том, что имеется намёк на чекистскую операцию, мудрый старик пожал плечами. Что означало приблизительно следующее: может быть, кто его знает и какое это имеет значение теперь...

Летом в оврагах Люстдорфа расстреляли пятьдесят четыре человека, осуждённых по "делу" офицерской дружины полконика Гусак-Гусаченко, бывшего командира дроздовцев - знаменитого в Белой армии Дроздовского кавполка. Тогда же разгромлена была офицерская организация некоего "Азбуки", каковой псевдоним, по- видимому, принадлежал господину Шульгину, автору знаменитых книг "Дни" и "1920". Я не раз ссылался на потрясающего этого писателя и общественного деятеля, прославившегося приёмом акта отречения Николая Второго, героизмом белой обороны Одессы и ухода из неё зимой-20. Напомню - он был и выдающимся деятелем одесского монархического подполья этого года. Сам он тогда чудом избежал ареста и расстрела. Хотя однажды написал письмо в Одесскую чрезвычайку - предложил себя в обмен на арестованного сотрудника. Из сорока шести его арестованных сотрудников казнен был двадцать один.

Как ни странно, почему-то к декабрю-20 в Одессе оказалось и некоторое число офицеров, защищавших Крым под прапором барона Врангеля. Историкам ещё предстоит ответить на ряд вопросов. Например, как они уцелели после массовых расстрелов белых в дни освобождения полуострова? И ради чего они собрались в Одессе? Пока же, насколько владеет материалом автор этих скорбных строк, тут дело тёмное. Да, в числе казнённых было много тех, кто в ноябрьском Крыму сдался в плен и находился в одесском лагере на Молдаванке. К ним присоединилась и часть бывших военных, зарегистрировавшихся в Одессе согласно декрету об обязательном учёте офицеров царской службы. Эти не прятались, жили с семьями. Некоторые из них зарабатывали честно и тяжко на хлеб, учительствуя, служа в различных учреждениях и даже участвуя в офицерской артели грузчиков. Да-да, вообразите, была и такая. Она обслуживала порт и железную дорогу. В основном, конечно, последнюю, поскольку в порту работы было немного. Согласимся - при всём прославленном своеобразии одесских артелей вообще - эта была самой оригинальной. Но в ЧК поступили сведения от населения о том, что и в их среде ведутся контрреволюционные разговорчики. И возможно, что-то там они замышляют. Не то уход на фелюге контрабандистов в Стамбул, не то вообще теракт. Словом, в одну тихую тёмную ночь их арестовали, судили и расстреляли...

Разгрузив город от прямой и непримиримой угрозы революции, новая власть вдруг ощутила не меньшую угрозу со стороны бывших многолетних союзников, товарищей по борьбе, а ныне - политических противников. В начале осени пикейные жилеты на Соборке оживлённо обсуждали сенсационную новинку: через местную прессу губернская Чрезвычайная Комиссия проинформировала населения о полной и окончательной ликвидации РСДРП - Российской Социал-Демократической Рабочей партии.

Той самой партии, в которую некогда вступил молодой Ленин, которая преследовалась царизмом и была на особом учёте в охранке. Той самой партии, за принадлежность к которой Ленин тянул срок - год тюрьмы и три года ссылки! У знатоков шла голова кругом. А сверхчувствительный одесский обыватель предчувствовал новые потрясения и в разговоре на эту тему загадочно закатывал очи гору...

Разумеется, в опубликованной информации уже не было ни слова о том, что именно РСДРП была первой в истории Российской империи чисто рабочей партией, партией марксистской, партией пролетариата. И что именно это название сохранил Ленин применительно к созданной им новой партии, отколовшемуся от РСДРП левому крылу. Только прибавил к привычной аббревиатуре маленькую букву "б" - в скобках. И что от этого названия Ленин же сам и отрекся, учреждая в 1917 году новое название партии - ВКП(б) - Всероссийская Коммунистическая партия (большевиков). И о том тем более, что начальное "В" исторически скоро, с 1923 года, будет означать "Всесоюзная".

Упоминание об этом считалось уже бестактностью. Зато напоминалось, что именно РСДРП и прочие партии российской демократии, будучи партиями безусловно революционными, антимонархическими, были категорически против октябрьского переворота и однопартийного правительства. А потому Ленин их назвал изменниками. Так и сказал: эта желтая сволочь - социал- демократы. Тем самым противопоставив свою партию (а с её победой и единоличным захватом власти и свою державу) не только проклятущим "перьялистам", но и единому демократическому фронту в Европе и мире.

Отрыгивалось (пардон!) это народу довольно часто, звучно и жутко. Скажем, идя на выборы 1933 года, немецкие социал- демократы предлагали единение с коммунистами. И выдвижение общего кандидата. Подсчёт голосов показывает: в этом случае мы бы вообще едва ли что-то слышали о Гитлере. Вопрос решался в международной коммунистической лиге - в Коминтерне, в которую ВКП(б) входила лишь как русская секция и решение которого было обязательным для всех компартий мира. Но Исполком Коминтерна находился и питался в Москве, где действовал могущественнейший ЦК ВКП(б) - единственной партии власти. И оттуда пришла установка - никаких союзов с этой "желтой сволочью", с социал- демократами. Ну и что же? Чем, спрашивается, кончилось? Немецкие коммунисты и социалисты повели своих избирателей на выборы по отдельности. И Гитлер пришел к власти. Вполне и совершенно демократически: получил некоторое большинство голосов. А через двенадцать лет Европа лежала в руинах, похоронивших полсотни миллионов землян. Миллионов двадцать пять - двадцать семь из них - наши сограждане. Число раненых и контуженых не поддаётся точному учёту. Да и все остальные тоже так или иначе пострадали. Правда, автор отказа от единения социал-демократов и коммунистов Германии на этом деле получил репутацию победителя фашизма. По сей день только и слышишь: да если бы ни Сталин в сорок первом - пропали бы хуже собаки. Да- с, если бы ни Сталин в тридцать третьем...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья