Номер 43 (839), 03.11.2006

КОМПЕТЕНТНЫЙ СОБЕСЕДНИК

Без малого 90 лет отделяют нас от событий осени 1917 года, вошедших в историю как Октябрьская революция. Срок немалый, нет уже в живых ни одного из участников этого события и, казалось бы, должно оно перейти в разряд исторических, "стать достояньем доцента" (Б. Пастернак), но не получается. По сей день политики, публицисты, историки ломают копья, споря о значении, роли, оценке этой революции, так что и впрямь кажутся иногда пророческими слова давней советской песни: "Он не кончался никогда – Октябрь семнадцатого года". Но что же все-таки тогда произошло? Какой видится Октябрьская революция сегодня, когда в жизнь вступают уже праправнуки ее современников? Над этими вопросами размышляют директор Института социальных наук ОНУ им. Мечникова, доктор политических наук, профессор Игорь Коваль и доцент кафедры истории и мировой политики этого института, кандидат исторических наук Геннадий Гребенник.

— Мы с вами учили историю, в которой Октябрьская революция считалась альфой и омегой ХХ века, его самым светлым и важным событием. Нынче маятник качнулся в другую сторону, и, читая или слушая иных политиков и публицистов, можно подумать, что более страшного события в истории человечества просто не было. Где же лежит истина?

И. Коваль:

— Вы правы в том, что радикально сменился вектор оценки революции – по крайней мере, в пределах бывшего СССР – от полного одобрения и умиления этим событием до полного же отрицания. И одна, и другая точки зрения абсолютно далеки от истины. Я думаю, что – безоценочно к результатам – это действительно одно из крупнейших событий ХХ века, которое определило развитие мировых и внутренних политических процессов во многих странах мира на многие десятилетия. Более того, можно сказать, что очень многие процессы, которые сегодня кажутся совершенно естественными в развитых странах Европы и Северной Америки, вряд ли бы состоялись, не будь Октябрьской революции. Я имею в виду такие вещи, как государственное регулирование экономики, победа либерально-социальной идеологии, социальное обеспечение трудящихся. Так что, в отличие от эпохи Маркса и Энгельса, наемному работнику уже стало "что терять"... Наконец, без этого события трудно себе представить и расстановку сил на мировой арене. Не будь как следствия Октябрьской революции Советского Союза, я не уверен, сложился ли бы в нынешнем виде Европейский Союз. Потому что одним из главных стимулов его создания и развития была консолидация либеральных сил Запада против советского экспансионизма. Что же касается итоговой оценки этого события, то тут мне вспоминается китайский лидер Дэн Сяопин. Когда один французский журналист спросил его, как он оценивает Великую Французскую революцию, тот с восточной мудростью ответил, что прошло слишком мало времени для этого. Тем более такой подход применим к Октябрю 1917 года. Мы еще не так далеко отошли от этой даты, чтобы смотреть на нее сугубо академически. Октябрьская революция по-прежнему предмет не только академических дискуссий, но и политической борьбы.

Поэтому сегодня ее оценка во многом зависит от политической позиции того, кто этим занимается. Другое дело, что я никогда не соглашусь с модным нынче мнением, будто была "Россия, которую мы потеряли", – великая, благородная держава, которая могла развиваться самым прекрасным образом. Даже если исходить из бытовых представлений, то понятно, что сытые и удовлетворенные люди никогда не пойдут на баррикады и никаким заговором их туда не затянешь. На баррикады идут тогда, когда отчаиваются добиться чего-либо иными способами и методами. Чтобы понять истоки революции, которая во многом напоминала классический "русский бунт", не обязательно читать Ленина или Плеханова, достаточно ограничиться Толстым, Чеховым, Короленко, Салтыковым-Щедриным. И станет совершенно очевидно, в каком морально-политическом кризисе находилась тогдашняя Россия, что было усугублено ходом Первой мировой войны.

Г. Гребенник:

— Я считаю, что в Украине сегодня есть политический заказ на формирование исключительно негативной памяти об Октябрьской революции. Во-первых, за Октябрем не хотят признать качества революции как мощного выплеска народного, пролетарски-крестьянского негодования действиями власти. И, во-вторых, кое-кто по недомыслию пытается нам доказывать, что Октябрь – это чисто российская революция, которая принесла Украине только зло. Если мы будем отказываться от своей истории советского периода, то и в нынешних метаморфозах мало что поймем.

Октябрь – это большевизм; большевизм – это Советский Союз; Советский Союз – это Сталин, Хрущев, Горбачев. Уходя в небытие, Советский Союз сделал независимой Украине фантастический подарок – территорию в пять раз большую, чем та, что была под Богданом Хмельницким. Сталин – это политические репрессии, голодомор. Но если бы не Сталин, то сегодня некоторым нашим согражданам было бы не до выяснения, почему на востоке и юге Украины живут "неправильные" украинцы, потому что им бы пришлось дискутировать на тему, почему на востоке Польши живут "неправильные" поляки. А если бы не Хрущев, у нас не было бы проблем с Крымом. Пути Господни неисповедимы. Пути Истории – это и есть пути Господни.

Мы – наследники Октября; он бушевал на территории нашей страны гражданской войной и впоследствии отложился в нашей политической культуре. Октябрь – это победа большевизма, а большевизм я определяю как социально-историческую технологию перехода от одной эпохи к другой методом разрубки исторического узла. В России – это вообще историческая традиция: Петр Первый – большевик на троне, Ленин – большевик на броневике, Ельцин – большевик на танке. В 1917 году Февраль завязал узел, а Октябрь – разрубил. В 1989 году люди Февраля – Горбачев, Яковлев и др. завязали узел, а люди Октября – Ельцин, Гайдар, Чубайс – его разрубили.

У нас сегодня многие доказывают, что Украина принадлежит другой истории, но когда я увидел, как ораторствует Юлия Тимошенко на Майдане, то не мог сдержать смеха. Она выступала совершенно в ленинской манере и, обращаясь к собравшимся, говорила о власти: нужно держаться, власть почти упала, она уже переходит в наши руки. Уверен, Юлия Владимировна не хотела подражать вождю Октября, просто таким образом срезонировала история, повторилась ситуация, потребовавшая большевистских жестов и большевистских слов. Согласен, что у нас по-прежнему сохраняется живое отношение к Октябрю, тогда как у французов отношение к их великой революции сугубо мемориальное.

— События Октября 1917-го – это революция или переворот?

Г. Гребенник:

— Политически это выглядело как переворот, но к власти пришли совсем другие люди, которые пытались полностью отрицать существующую политическую и экономическую систему, а это и есть определение революции, причем революции социальной. Другое дело, что не получилось, как замышлялось. Да и не могло получиться: большевики пришли во власть, чтобы реализовать коммунистическую утопию, а попали, как и все их предшественники, в вечную российскую колею бюрократизма. Ну, а затем сталинщина. Большевизм был полностью истреблен к середине 30-х годов, хотя его идеологические декорации сохранили. Говорить о том, что большевизм просуществовал до 1991 года, – нелепость. Утверждать, что Брежнев – большевик, несерьезно. Брежнев – типичный советский консерватор с либеральным настроением. Горбачев – меньшевик, Яковлев – либерал. Неудивительно, что их оттеснил и одолел плебей Ельцин, за которым стояла боевая часть интеллигенции и опять-таки народное негодование властью.

И. Коваль:

— Это было резкое, решительное изменение всей жизни, всего уклада, отношений собственности, всей символики – т.е. радикальный, одномоментный уход от всего прежнего и переход к другому качеству. В октябре 1917-го, конечно же, случилась революция. В отличие, кстати, от событий конца 2004 года в Украине. Публицисты могут сколько угодно говорить об "оранжевой революции", но профессионалы – историки, политологи – так говорить не могут. Это не революция, это даже не переворот – просто элементарная ротация политической верхушки.

— Но почему все-таки в 1917-м победили большевики? Потому что была грандиозной силы связка Ленин-Троцкий, чего не было в других партиях, или по каким-то более объективным причинам?

И. Коваль:

— Я думаю, что есть в этом объективная и субъективная составляющие. Объективно ситуация стала настолько экстремальной, радикализированной, что умеренные уже просто не могли возглавить процесс. Опять-таки хочется провести определенные "мостики" с 2006-м годом. В нашей радикализированной ситуации побеждают "экстримы" и потому, например, партия Литвина с ее идеями всеобщего умиротворения концептуально не могла победить, сколько бы денег она ни вкладывала в выборы... И в 1917-м умеренные, типа Плеханова, не могли играть главную роль: сама ситуация была предельно политизирована, отмечалась высочайшая температура "закипания общества", и только люди, представляющие радикалов, могли в тот момент отвечать чаяниям масс.

Г. Гребенник:

— Перехватить власть можно, а вот удержать... Кадетам, эсерам и меньшевикам это не удалось, хотя они изначально опережали большевиков в политическом развитии. Да и в персональном плане в их руководстве были очень образованные и имеющие опыт государственного управления люди. Однако этого оказалось недостаточно. Приходится констатировать: в революции им недоставало революционного темперамента, верного политического инстинкта, чтобы действовать быстро и решительно в такт революции. Большевики в 1917-1918 годах неоднократно были на волосок от гибели, но роковым образом вытягивали ситуацию в свою пользу. У Корнея Чуковского есть дневниковая запись, помеченная 22 ноября 1918 г.: "Горький рассказал, что извозчик, на котором он ехал, погонял клячу кнутом. "Н-но, большевичка проклятая! Все равно скоро упадешь". Конечно, большевики были людьми, обладавшими железной политической волей. И все же этого мало для убедительного объяснения, почему они не сгорели в огне гражданской войны и жесточайшего противоборства с западным миром, если не предположить, что исторический ветер дул в их паруса.

И. Коваль:

— Это уже был "социальный котел", который невозможно удержать в пределах заданной температуры, что и легло в концепцию большевиков как представителей радикального крыла российской социал-демократии. Плюс, конечно, харизматичность лидеров – Ленина и Троцкого. Тут вообще удивительная вещь. Возьмем Ленина: невысокого роста, негероической внешности, картавит, но оказался человеком большой харизмы. Он и Троцкий – выдающиеся полемисты и, конечно, они нашли свою нишу в этих событиях.

Г. Гребенник:

— Вот я держу перед собою газету "Комсомольская правда" от 19 марта 1991 года. В ней статья философа Александра Ципко (нашего, кстати, земляка) под выразительным заголовком: "Боюсь нового Керенского". Керенский был лидером революции в ее первый, относительно мирный, митинговый период. Символическая фигура. Будучи великолепным оратором, он и его красноречивые коллеги в бесконечных митингах марта-июля 1917 года распалили народ обещаниями, так что большевикам оставалось только воспользоваться этим в своей агитации. Керенский ратовал за широкий союз политических сил от правобуржуазных партий до большевиков, но чем больше усиливался кризис, приобретая черты национальной катастрофы, тем больше росло влияние крайних сил. По существу, демократический центр во главе с Керенским оказался парализован. Белый генерал А.И. Деникин писал, что устами лидера меньшевиков Дана революционная демократия заявила, что она не будет бороться с большевиками, ибо "кто бы ни победил – Временное правительство или большевики – это будет торжеством третьей силы, которая сметет и большевиков, и Временное правительство, и всю демократию". Действительно, с конца августа 1917 года большевикам противостояли не демократические социалисты, а стремящиеся к установлению военной диктатуры генералы.

Теперь относительно персоналий. Макиавелли говорил, что политики делятся на "лис" и "львов". "Лисы" хороши на дипломатической работе или в тактике партийной борьбы, если, конечно, не перебарщивают, как Р. Бессмертный из "Нашей Украины". Но когда речь идет о крутых поворотах и решительных действиях, то на передний план выступают "львы". Так вот, Ленин и ЛЕВ Троцкий были именно "львами". Надо понимать, что Владимир Ульянов не сразу стал Лениным. Личность Ульянова послужила материалом для того, чтобы История сделала из него Ленина. Многие видевшие его в 1917-м году, были свидетелями чудесного превращения Ульянова в Ленина – в народного вождя. При этом личность Ленина мифологизировалась и зажила, помимо воли самого человека, своей вождистской жизнью. У Есенина мужики спрашивают: "Скажи, кто же такой Ленин" и получают ответ: "Он – вы". Вождь – на одной стороне коромысла Истории, а массы – на другой. И между ними нет посредников. Приведу мнение эмигрантского историка Г.П. Федотова, не имевшего причин для симпатий к большевистскому лидеру. Так вот, Федотов писал, что только два человека сыграли решающую роль в русской революции. Эти два человека – Николай Второй и Ленин. Первый спустил революцию, а второй направил ее по своему пути.

И еще один аспект я хотел бы затронуть в связи с обсуждаемым вопросом о причинах победы большевиков. Опираясь на массы, они разрушили конструкцию старой России. Но затем наступил хаос – русский бунт, смута. И вот тут те же самые большевики, которые в период Временного правительства подначивали крестьян к бунтам и самозахватам земли, придя к власти, начали крайне жестоко подавлять "мелкобуржуазную контрреволюцию", то есть рабочие и крестьянские выступления против Советской власти. Российский исследователь К.М. Кантор отметил, что "Ленин соединил в себе Робеспьера и Пугачева, но так соединил, что Робеспьер одерживал верх над пугачевщиной, захлестнувшей Россию, и над Пугачевым в самом Ленине". То есть Ленин поразительно быстро перестроился таким образом, что Ленин-государственник взял в нем верх над Лениным-революционером.

— Михаил Гефтер предлагал при оценке исторических событий стать на точку зрения той эпохи, абстрагируясь от результатов этих событий. Если попытаться представить себя в октябре 1917 года, то как бы вы поступили, "в каком сражались стане"?

И. Коваль:

— Вопрос, честно говоря, не вполне корректный, поскольку мы не в состоянии отключить свою историческую память. Но если попытаться сделать усилие, то мне представляется, что я, скорей всего, оказался бы в лагере Плеханова, который, все понимая, ничего не мог сделать. Потому что остановить машину радикализма и крови он был не в состоянии, а предложить другой вариант в этой ситуации не мог никто.

— Так неужели иного варианта, кроме большевистского, на самом деле не было?

И. Коваль:

— В той ситуации, думаю, что нет. Другое дело, что потом большевики упустили свой шанс в 1922-24 годах, когда была возможность перейти к реализации более умеренного варианта социал-демократической концепции – признать политический плюрализм, возможность сосуществования разных форм собственности и т.п. Мне кажется, что это давало шанс совершенно иному развитию социализма, который, возможно, по субъективным причинам был упущен. Тут уже сказалась болезнь Ленина и невозможность его серьезно влиять на события, приход к власти совершенно другой генерации большевиков – гораздо менее образованной, в большей степени шедшей по наитию.

— В свое время был модным такой заголовок – "Уроки Октября". Время то ушло, но проблема осталась. Какими же представляются вам эти уроки?

И. Коваль:

— Наверное, первый урок состоит в том, что правящая элита должна отдавать себе отчет, куда она ведет страну".

Г. Гребенник:

— Иначе говоря: главный урок Октября – не доводить дело до Октября".

И. Коваль:

— Есть еще и бытовое высказывание на этот счет: "Надо делиться". Надо прежде всего думать о том, как и чем живет основная масса людей. Этот урок абсолютно адекватен современному состоянию, только если 90 лет назад двигателем протеста была радикальная часть беднейшего крестьянства и наемных работников, то сегодня это могут быть как наемные работники, так и находящийся в эмбриональном состоянии средний класс. Как было сказано: "До тех пор, пока среднегодовой доход на душу населения не будет составлять 6000 долларов, построение демократии в нашей стране невозможно – людям будет что терять". И настоящая демократия как идеология среднего класса начинается с определенного уровня благосостояния. Без этого власть не будет иметь социально-экономической опоры в обществе.

Еще один урок: радикалы не должны долгое время находиться у власти – это неизбежно ведет к монополии одного класса, одной политической или социальной группы, а монополия в политике, как и в экономике, ни к чему хорошему не приводит. Все заканчивается стагнацией и печальным финалом той политической силы, которая пытается узурпировать власть. Я думаю, что именно это в конечном итоге и дискредитировало левое крыло социал-демократии, социалистическую идею, которая имела и имеет огромный потенциал. Но большевистское крыло довело эту идею до абсолютизации и в этом смысле до политического абсурда. С этим и связан был финальный провал социалистического эксперимента в России 1917-1991 годов.

Но вместе с тем абсурдно делать вид, будто социалистическая идея похоронена. Идеи равенства и солидарности будут живы столько, сколько будет жить человечество. Более того, эти идеи будут становиться еще более актуальными по мере развития нормального общества на постсоветском пространстве.

Г. Гребенник:

— Перевороты происходят внутри государства, а революции зреют внутри общества. В обществе доминирует такой слой, как интеллигенция. С XIX века вся российская интеллигенция жаждала социализма, верила в очистительную силу и призывала к ней. Она же первая от нее пострадала. Как писал Н.А. Бердяев: "В России революция могла быть только социалистической. <...> По русскому духовному складу революция могла быть только тоталитарной". Тоталитарный социализм – вот что породила русская история из интеллигентских мечтаний.

И. Коваль:

— Но победил реальный социализм почему-то в Швеции, Норвегии, Дании...

Г. Гребенник:

— Я все о нашей политической культуре. Казалось бы, со времени обретения независимости Украиной прошло целых 15 лет, 15 лет школы выборной демократии. По этой части мы закончили среднюю школу с учетом того, что несколько раз оставались на второй год. И что же? А ничего, как будто мы и не учились. Вроде, стремимся выбирать людей умных, честных, преданных, а получаем во власти совсем другой типаж. Может, наш народ вообще не способен к самоорганизации, к сознательной гражданской жизни? Люди смертельно устали от выживания и рекламной суеты, веры нет никому. Нас приучают к мысли, что выборы – это технологическая игра с народом и только, что демократия и социальная несправедливость – это близнецы-сестры. Так и до Октября недолго.

Беседу вел Александр ГАЛЯС.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья