Номер 34 (1131), 14.09.2012

Мы продолжаем публикацию материалов, посвященных 90- летию одесской молодежной газеты - старейшей на просторах СНГ. (Начало в № № 15-24, 26-33). Слово - заслуженному журналисту Украины Киму Каневскому.

Недавно "Порто-франко", поздравляя меня с присвоением журналистского звания, предоставила слово будущему - юным нештатникам, под благословенным кровом этой газеты и библиотеки им. Гайдара познающим мир СМИ. И ребята адресовали мне следующий вопросный тезис: "За время учёбы в кружке нам удалось немножко понять, что значит быть журналистом. А вот как стать "Заслуженным журналистом", мы этого себе пока не представляем". Нижеследующее - ещё и попытка ответить им (да и себе, пожалуй), на этот сакраментальный вопрос.

Ещё древние знали: есть вещи, ясно-понятные только очень юным людям. И по мере восхождения они становятся все менее ясными и понятными. Вспомним же, наконец: на вершине познания схватился мудрец некогда за голову: "Твёрдо знаю одно - ничего не знаю!" Эта формула, хоть так и не усвоена за тысячи лет, всё же хоть немного известна. К несчастью, ещё менее популярная её концовка: "...Но другие, увы, не знают даже этого". Это я к тому, что белейшей завистью завидую мальчикам и девочкам, которым в кружке удалось "немножко понять, что значит быть журналистом". О, если бы мне осталось только ответить на вопрос - как стать заслуженным! Впрочем, может быть, наброски будущей книги о пройденном в какой-то мере проложат ребятам путь к ответу. Или, по крайности, в сторону того горизонта. Тем более не впервые книга моя начинает путь к читателю именно на страницах "Порто-франко"...

Ветер, как и прочие явления природы, редко считается с нашими обстоятельствами и потребностями. Но иногда он почему-то (почему?!) вдруг наполняет твои паруса и влечёт к цели. Вернее, к тому, что ты считаешь целью. Простое стечение обстоятельств? Во всяком случае, и оно - тоже. Тот целительный, хоть солоноватый и волглый одесский норд - как ветер эпохи - занёс меня в штат редакции областной молодёжной газеты в семьдесят седьмом. Естественно, коллеги, тогда уже служившие в ней и мало интересовавшиеся прошлым, именно этому году приписывают ноне моё появление в газете. На самом деле всё было много раньше, в ином накале и вообще совершенно по-другому. В шестьдесят третьем (!) я в этой редакции был уже, что называется, своим человеком, хоть и в штате не состоял. Отнимите от семидесяти семи шестьдесят три. И получите отрезок времени-пути тогдашнего внештатника к первому газетному окладу жалования. Почти три пятилетки...

В отличие от двух других одесских газет - партийно- аскетических "Знамени коммунизма" и "Черноморской коммуны" (о "Вечёрке" ещё не мечтали), молодёжка была предтечей Одесского пресс-клуба, создавать который и мне выпала честь в семьдесят седьмом. Сюда принято было приходить простозапросто: читать стихи - свои, новых столичных поэтов и старых реабилитированных, горячо обсуждать свежие "Юность", "Новый мир" и "Литературку". И всем этим мешать штатным сотрудникам, которые почему-то не оказывали особого сопротивления.

В стайке этой выделялись Борис Владимирский и Александр Бейдерман, Оля Скибина, Леонид Заславский и Алёша Цветков, Ян Топоровский, Саша Кнопп, Витя Гальперин. И ряд других ребят, имена которых сегодня ничего не скажут даже исследователю. Что также следует иметь в виду новоступающим на стезю. Теперь мемуаристы включают в эту компанию Мишу Малеева, Борю Херсонского, Таню Пахомову, Толю Гланда, но они пришли позднее, в самом конце шестидесятых и даже в начале семидесятых. А мы и впрямь были первыми.

Некоторый интерес и фантастическое терпение ко всем этим художествам проявляли вождь газеты Ерванд Григорянц и его зам. Игорь Лисаковский, зав. отделами и ведущие сотрудники - Людмила Гипфрихт, Юра Михайлик, Борис Деревянко, Белла Кердман, Саша Варламов, Катя Чечкина. Последняя (вот вам сюжет - совершенно в духе 1960-х!) бросилась в глаза историей, которая украсила бы продукцию "Мосфильма", но случиться могла только в Одессе. "Комсомольская искра" опубликовала материал своего спецкора Е. Чечкиной о молодом водителе бензовоза, который спас Одесский порт, направив горящую машину в воду. Город следил за выздоровлением героя, Катя посещала его в больнице. И я был среди тех, кто поздравлял эту пару с законным браком.

Мы и этот случай обсуждали в полный голос. И взрослые нам не мешали. Тем более за право горлопанить в редакции мы платили десяти-пятнадцатистрочными информациями - относительно острыми, яркими, хлёсткими - в духе оттепельной эпохи. И что удивительно: а) некоторые из них даже печатали; б) за сие платили гонорар. Замечу, особенность моего положения в этом самом "мы" связана была с тем, что все ребята как ребята, нештатничали как литсотрудники. Я же сначала заявился в газету как художник-график.

Нужно сказать, оформление всех четырёх полос "Искры" было по тем временам необычным. Справедливо вспоминая роль редакционного художника Игоря Божко, мои коллеги обидно забывают его предшественника, Сашу Ануфриева. В дальнейшем - известный... американский живописец и график, он был штатным художником газеты и, можно сказать, автором её лица. Уже имея какое-никакое художественное образование и даже зарабатывая на хлеб кистями-красками, я со стихами и заметками приносил в редакцию и свою графику. Удивительным образом рисунки эти совпадали с теми или иными материалами мэтров, моментально шли в иллюстративный набор. Мне предлагалось почитать материалы на предмет их иллюстрации ("Нэ в лоб, а так, знаэшь... по настроэнию", - говорил Ерванд, почему-то обостряя кавказский акцент, которым обычно он не пользовался). Рисунков требовалось много - газета иллюстрировалась сплошь. Помню, в шестьдесят четвёртом, на первом юношеском семинаре газетчиков в обкоме комсомола, секретарь ОК КПУ назвал её "напiвмальованою газетою". И в этом море-океане графики была моя струя. В чём не сложно убедиться, полистав подшивку.

И ещё: старые "искровцы" помнят оригинальную по тем временам традицию - изобразительные выставки в редакции. Осмелюсь уточнить: самой первой была моя выставка графики "XX век". В результате хрущёвских художеств редакция, весело взлетевшая одно время на четвертый этаж ликвидированного Никитой ГК КСМУ, вернула помещение реабилитированному горкому. А сама с вещами уныло вернулась на Пушкинскую, в какой-то там, помнится, "Облрыбземводхоз". И заблудившийся посетитель этой конторы, упёршись взглядом в моё творчество, проворчал басом: "У, абструганисты проклятые!" Что тут же стало редакционной притчей во языцех.

Пообщавшись с Юрием Михайликом (знал его ещё по мужской 118- й школе), я вскоре прочел в газете поэму, разоблачающую в Юре обывателя. И долго не мог понять, почему серьёзная эта, принципиальная вещь вызывает смех у журналистов, включая самого Михайлика. А уж после мне Белла Феликсовна объяснила: всего-то лет пять-шесть назад впервые явился в редакцию юноша Михайлик, поговорил с Григорянцем. И потом принёс стихи, разоблачающие Ерванда как замшелого мещанина. Между прочим, замшелый мещанин тогда жил в бывшей ванной комнате огромной одесской коммуны. Да и у Михайлика - к моменту того "разоблачения" на штанах была заметная заплатка.

Никто из нонешних интересующихся не поймёт нас, тогдашних, не вчитываясь в контекст эпохи. Взгляд из настоящего его уплотняет. На деле каждый из этапов того пути был и сам по себе достаточно протяженным. Породившая нас Великая Победа и привычное убожество быта, бдительность в связи с глобальным шпионажем, вредительство врачей-убийц и незнакомый душок национализма. Почти ровесники, почти такие же, как и мы, но - другие, старше нас всего-то на Великую Отечественную войну. И общее очевидное потрясение неожиданной смертью бессмертного Сталина. Траурный митинг на Куликовом - речь Берия по радио. И арест Берия, министров и генералов ГБ. И их расстрел. Детская считалка: "А Лаврентий Берия /Вышел из доверия/, А товарищ Маленков/ Надавал ему пинков!" Портреты Маленкова, Кагановича, Молотова и Хрущёва, проплывающие под октябрьским нашим балконом. И тут же - долой фракцию: Маленков-Каганович-Молотов. И ещё какой-то там примкнувший к ним Шепилов. Ату их, мерзавцев! И первый в мире искусственный спутник Земли - советский. И будочки, в которых инвалиды починяли обувь и примуса. И снесение бесчисленных памятников Сталина за одну ночь (только арматура из сапог торчала). Некоторая растерянность отца и его товарищей, людей, вообще говоря, крайне самоуверенных. И "Оттепель" Эренбурга. Телескопические новинки-дубинки милиционеров. И первый космонавт - советский. И Хрущёв, пообещавший твёрдо нашему поколению - будете жить при коммунизме! Окончательное разрушение села - деревенская экспансия в город. И тихий уход Хрущёва на пенсию. И всё это - под "Ландыши", "Красную розочку", "Мишку-Мишку", избиение стиляг (над ЦПКиО - плакат: "В нашем парке есть закон - вход стилягам запрещён!"). Стихи Евтушенко, Рождественского, Кашежевой, Вознесенского. И одесский свежак - первая тоненькая, на плохой бумаге, книжечка Михайлика "Север-Юг". А в вечерних подворотнях и на бульварных скамейках - "Мурка", "Параморибо", "Девушка из Нагасаки". И "Лёнька Королёв" Окуджавы - почему-то с тем же блатным подвыванием...

Всего полтора-два десятка строчек. А как погружало нас в некий цветной туман, в котором все ёщё хотелось двигаться вперёд. Но в котором мы постоянно натыкались на твёрдые и острые вопросы. И всё менее охотно принимали их журналисты "Искры", всё чаще в ответ пожимали плечами, переводили идейно- тематические стрелки. И слегка подташнивало, и кружилась голова от смутной догадки: нет у этих замечательных людей ответов. И есть намерение прекрасно обойтись без ясности.

Много жарче, хоть и стесняясь нас, уже обсуждали они проблемы иного порядка. Пролетарский минимум явно сменяла эпоха быто-уюто-устройства. Киногерои сменили спецовки на европейский покрой. Быстро вырос завод по производству народного отечественного автомобиля (4 тысячи рэ за штуку, при средней зарплате в 75 рэ). Полуграмотные продавщицы гастрономов уже посмеивались над инженерами и педагогами. И "искровцы" становились в квартирную очередь, собирались в первые-робкие поездки за кордон. И торжественно ходили пить кофе в бар ресторана "Красный" на Пушкинской же.

Да, отдавая тогда свои перья, к примеру, призывной кампании, они мне конфиденциально не рекомендовали отправляется на службу. К этому моменту я уже побывал на целине (Казахстан), ответственно-секретарствовал в городской поэтической студии Михайлика, заправлял прессой в лагере горкома "Звёздная республика" и даже был утверждён бюро ГК КСМУ комиссаром пресс- центра "Служба солнца" отдела учащейся молодёжи горкома. Представляете, скольким будущим комсомольским, партийным и журналистским полубогам тогда ничего подобного и в голову не приходило.

Со мной же, вроде бы, было всё ясно. И всё же многое было неясно - с учётом изложенного выше. Наконец в этой сфере мне настоятельнейше рекомендовали не валять дурака, не ломать судьбы и определиться на открывающийся в педине худграффакультет. "Я - зампред приёмной комиссии. А ты - студент. Но подай же хоть документы, фраер!" - слышу и ноне голос из прекрасного далёка. А раз, в редакционном отделе пропаганды и культуры, я был даже назван неприличным словом. "Могу назвать (трах-тах) человека, который сам прётся сегодня в армию?" - риторически спросил некто-1, и некто-2 ответил: "Безусловно. Вот американские солдаты получают за службу деньги и то отказываются служить!"

Я, конечно, уехал в армию. А когда через три года вернулся, все было уже по-другому. Гвардии сержанта встретили приветливо, но сдержанно. Саша ушел в обком, Юра и Белла потихоньку собирались в "Знамя коммунизма". Ерванд уехал в "Литературку", Игорь - в ЦК КПСС. Среди немногих коренных сотрудников мерцали новые лица, царапающие недоброжелательностью, недоверием и ещё чем-то - непонятным, но неожиданно-нехорошим. Нештатная автура повзрослела, поутихла - пар явно повышел. Шестидесятым шел конец. В общем, триумф выходил довольно скромным.

Правда, немедленно принялась повесть "Песня о лесных курсантах". И фотокор "Искры" Миша Рыбак усадил меня на край стола на предмет портрета на первую полосу. И на "Поэтстудии Михайлика" во Дворце студентов Юра объявил дату публикации первых глав. Сказал, помнится: "Читайте хорошую повесть с портретом неизвестного одесского писателя". Я даже был командирован в числе трёх будущих гениев Одессы в Крым, на встречу молодых советских литераторов, в котором участвовали члены редакции журналов "Юность" и "Литературная учёба", Валентин Петрович Катаев и новый первый секретарь ЦК ВЛКСМ товарищ Тяжельников.

Увы, всё ещё не желавшая быть монотонной, судьба моя и тут заложила свою шутиху. Так совпало, что именно в те дни Главполитупр Советской Армии на базе политотдела КОДВО проводил семинар творческих работников, сочиняющих про армию. И некий высочайший чин разделал мою рукопись под орех - вот, мол, до чего докатились молодые авторы под растленным влиянием Запада. О чём я уже узнал после, когда с весёлым ужасом перечитывал роковую рукопись с правками и замечаниями - синим и красным карандашами "Тактика". Это была система подчёркиваний, скобок, восклицательных и вопросительных знаков, галочек. А в одном месте я даже разобрал слова "Солженицын. Один день". Хотя ещё понятия не имел, кто такой - этот Солженицын, с его одним днём.

Только в конце девяностых я узнал - кто именно подсунул рукопись моей повести генералам, борющимся, прямо скажем, с чуждыми влияниями. Но гадёныш уже унёс ноги за бугор. Да и на потрясённость я был более не способен. А тогда, в указанный день, вроде бы последний день бесславия, купил в нескольких киосках на три рубля "Комсомольскую искру", боковым зрением обнаружив портрет на первой полосе. В кафе "Алые паруса" на Дерибасовской потребовал кофе и сухое румынское вино. Сел, нога на ногу. И, не торопясь, расправил сложенную пополам газету. Посредине полосы и впрямь красовался портрет. Но отнюдь не молодого неизвестного писателя из Одессы, а уже обретшего известность моего мимолётного знакомого по Крыму, первого секретаря ЦК ВЛКСМ тов. Тяжельникова из Челябинска - работы отнюдь не Михаила Рыбака. Всё остальное было докладом на пленуме ЦК. Помнится, я до того обалдел, что прочёл сей эпохальный документ. Толковый был доклад, между прочим...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.

Фото Михаила РЫБАКА.

Рисунок Кима КАНЕВСКОГО, 1978 г.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья