Номер 24 (1170), 5.07.2013

Вадим Ярмолинец

(Продолжение. Начало в № № 20-23.)

Я рассказал ей о своей встрече с комитетчиком. Действительно, сюжет оказался короче некуда.

- Тебя губит твоя добросовестность, - сказала она улыбаясь, и, как всегда, в ее улыбке была то ли тень вины, то ли сожаления. - Ты относишься к этому делу так, как будто это твой долг - выяснять связи этого человека. Это не твой долг. Когда этот Майоров назначит тебе следующую встречу, скажи, что ты поговорил со своим Мишей, что ты поговорил с дворником и выяснил, что никто и ничего о нем не знает. Ничего такого, из чего можно было бы сделать статью. И все. Ты же помнишь, как у Солженицына - не играть с ними в кошки-мышки, не давать им конец ниточки, за который они потянут и раскрутят весь клубок. Да и клубка тут никакого нет. Он читал какую-то литературу. Все что-то читают. Все рассказывают анекдоты. У него же не нашли дома подпольную типографию? Или, например, склад оружия? Если им не за что будет зацепиться, они от тебя отстанут. На нет и суда нет. Или ты хочешь, чтобы они помогли тебе устроиться в "Известия"?

- Нет, конечно же, я не хочу, чтобы в "Известия" помогли мне устроиться они. Но вот ты сама говоришь, что надо хотя бы для приличия показаться этому дворнику.

- Покажись для приличия и продолжай делать то, что ты делал всегда. И не бойся их. Сейчас не 37-й год. Посмотри, что происходит в стране. Их самих не сегодня-завтра разгонят.

- А если это инициативный дворник? Что, если он уже десять раз ходил с жалобами на этого Кононова к начальнику ЖЭКа, а тот от него только отмахивался? И вот все его жалобы оказались обоснованными, и в довершение всего появился сотрудник газеты. Тут-то он выложит столько, что хоть книгу пиши. Что тогда?

Помолчав, она сказала:

- Ну хорошо, пусть это будет инициативный дворник. Но подумай, что он может сказать при всей своей инициативности? Что этот Кононов вербовал его в буддисты? Обещал познакомить с Махатмой Ганди?

От этой "Махатмы Ганди" мы стали хохотать, как сумасшедшие. Страх, напряжение, все прошло. Мне так захотелось обнять ее и прижать к себе, что в штанах у меня начался микро-приступ гипертонии. Я сел поудобней.

- Что ты хочешь от меня услышать? - наконец сказала она. - Чтобы я порекомендовала тебе бросить работу в газете? Но ты же любишь ее, правильно?

- Слушай, я всегда знал, что есть неприятные задания, но для них есть псевдонимы. Я знал, что раз в году надо отписать муру про отчеты и выборы. Но тут выходит, что ничего другого и не надо. Что все, что я пишу, или почти все, это... не журналистика. Конторский официоз, полуправдивые очерки и теперь еще это разведдонесение.

Она вздохнула:

- Это не так. Ты делаешь прекрасные очерки, у тебя есть другие замечательные материалы. Не бывает работы без каких-то неприятных обязательств. Я тебе советую, Митя: не гони картину. Сейчас все уперлось в этого дворника. Встреться с ним, а потом увидишь, что делать дальше. Ну подумай, что он тебе может рассказать? Ну напился, ну привел к себе кого-то, мешал соседям, ну что еще? Наша газета про пьяниц и дебоширов не пишет.

Она зевнула, похлопала ладошкой по губам. В комнате у мамы телевизор бодро сообщил, что в Москве 26 академиков подали в отставку, освободив место свежим кадрам. Процесс перестройки шел полным ходом.

- Ты права, наверное, - сказал я. - Я всегда начинаю волноваться заранее, хотя причин для этого, может быть, и нет. И всегда к тебе прихожу со своими проблемами. Расскажи лучше, как ты поживаешь?

Она отпила чай из моей чашки, пожала плечами.

- Как всегда. Ничего особенного. Нет, знаешь, вот вчера я смотрела по телеку какой-то фильм, не помню названия, и вот там влюбленные после долгой разлуки встретились. И, как полагается, обнялись. И стали целоваться.

- Невероятно!

- Не перебивай. И вот, когда я смотрела на них, у меня вдруг сердце захолонуло. Мне на минуту, но очень отчетливо, так что я физически это ощутила, показалось, что они могут задохнуться. В этом было что-то очень символическое - любовь лишала их способности дышать, жить, ты понимаешь?

- Поэтому мы целоваться не будем.

- Конечно, не будем! Я же тебе толкую - это опасно для жизни! Мы так сидим хорошо, говорим, понимаем друг друга. Стоит начать, и все это умрет. Я же вижу, как это происходит у наших друзей. Они женятся, а через год из их отношений уходит все то, что мы так ценим в наших. И эти разговоры, и эта постоянная тяга друг к другу. А потом проходит еще два-три года, и они разводятся. Мы должны сохранить все, как есть. И нам этого хватит на всю жизнь, ты понимаешь меня?

- Ты с доктором не консультировалась?

Я взял ее руку с очень изящной кистью и длинными пальцами и приник к ней губами, а она стала гладить свободной рукой мой затылок.

- По какому вопросу мне надо с ним консультироваться?

- По вопросу мазохистских наклонностей.

Она отняла руку.

- Ну где ты такое слово выучил, Митя?! Иди домой!

Глава 6

Я возвращался к себе по самым освещенным местам ночных улиц. Я бросал вызов скрывавшимся в тени шпионам с рациями и парабеллумами. Я их всех имел в виду крупным планом. Действительно, что я мог принести этому Ивану Ивановичу Майорову? Этому серому "Клещу"? Высказывания Мишиной жены о том, что их сосед дегенерат? Что мог рассказать мне дворник? Что гнусный буддист оставлял после мытья лужи у дворовой колонки? Нет, все не так плохо, как сначала казалось. Наташа права. Все, что надо, это не рваться в бой, не рыть землю без надобности, не проявлять ту самую идиотскую инициативу, благодаря которой мне доверили важное идеологическое задание. И уходить от контакта с ними тоже не надо, чтобы не обозлять понапрасну. Они и отстанут. Действительно, не 37-й год на дворе.

Дома я достал из холодильника початую бутылку алиготе, наполнил стакан и вернулся в комнату. Было около полуночи, но спать не хотелось. Из приоткрытой балконной двери тянуло острой ночной прохладой, и от движения воздуха занавес покачивало. Как будто кто-то стоял за ним. Я подошел к балкону, откинул пыльную на ощупь ткань и высунул голову наружу. В черном колодце двора свет горел только в нескольких окнах. Прикрыв балконную дверь, я задернул занавес и прошел к подоконнику, где у меня стояла аппаратура и лежала пачка дисков. Отпив с полстакана, я стал перебирать их. Некоторые я не слушал уже несколько лет, но когда брал их в руки, мог ощутить то же, что и тогда, когда они впервые попали ко мне. Я тогда учился в десятом классе. В параллельном классе училась девочка Ира, чей папаша работал на таможне. Тогда я не связывал его место работы с ее коллекцией дисков. Позже до меня дошло, что он их попросту отбирал у наших моряков загранплавания, после чего они оказывались у него дома. Как сказал Жванецкий, "что охраняем, то имеем". Благодаря тому, что доставались они ей даром, Ира не видела в них особой ценности и легко давала переписывать. В этом был занятный парадокс: перед ее папашей стояла задача - не дать прохода буржуазной культуре, но в действительности он активно распространял ее через дочь.

Один раз она мне дала сразу штук десять дисков. Среди них были Led Zeppelin III, Deep Purple - Fireball и Rolling Stones - Sticky Fingers. Она, не таясь, передала их мне в школьном коридоре, а я, пугливо оглядываясь, стал засовывать их в портфель, оказавшийся недостаточно вместительным для такой ноши. Потом, также пугливо оглядываясь, я потрусил домой, держа так и не закрывшийся портфель под мышкой. Какие-нибудь хулиганы могли отобрать их. Город просто кишел ими. Я двигался короткими перебежками от одного добропорядочного на вид гражданина до другого, вжимая голову и ощущая спиной раскаленное дыхание незримых преследователей.

Первым я поставил "Цеппелин". Сначала раздались пять или шесть повторившихся через равные промежутки времени щелчков, какой-то, может быть, студийный отсчет, после которого ритм гитар и ударных просто оглушил меня, и над этим ритмом Плант завыл, что твоя нечистая сила:

- А-ага-га-а-а-а-а-а!

У каждого альбома была своя ценность помимо музыкальной. В перпловском Fireball это был звук уехавшей вниз кабины лифта. Звук заработавших моторов был таким же захватывающим, как и скорость, с которой Ян Пейс стучал по барабанам и тарелкам. А чего стоила обложка Sticky Fingers! В сфотографированные на нее "Левиса" была вставлена самая настоящая змейка! Расстегнув ее, можно было отогнуть край обложки, за которым оказывалась новая фотография - белых трусов. За ними был черно-белый вкладыш, на котором пятеро роллингов стояли у какой-то обшарпанной стены. На Джагере и Ричардсе были какие-то пестрые брючки. Самым аккуратным выглядел их новый гитарист Мик Тэйлор, сменивший утонувшего наркома Брайана Джонса. Казалось, что аккуратные джинсы и куртка были прямым указанием на то, что он - новичок, который еще не позволял себе, как сказала бы моя мама, распоясываться. Каким он, должно быть, чувствовал себя счастливчиком! А как он играл! Ричардс брал свои размазанные, рваные аккорды, а Тэйлор солировал, вел тему. Но вдвоем они были совершенно бесподобны! Только Ричардс мог так по- роллинговски начать Sway - вам-вам-вам-ва-у-у! Но как бесподобно звучала гитара Тэйлора в Can't you here me knocking. А как их гитары перекликались в Syster Morphine? Ричард рвал струны на аккустической, а Тэйлор вставлял сперва короткие, протяжные ноты, а потом вел соло, и звук у него был тяжелым и гибким.

Я менял пластинки, ставил одну и ту же дорожку по нескольку раз, был в совершенном умопомрачении. Когда родители ушли спать, я продолжал слушать тихо-тихо, едва слышно.

На следующий день, когда Ира увидела меня в коридоре, она в точности повторила вопль Планта:

- Ага-га-а-а-а-а!

От испуга сердце у меня замерло - в школе так орать не полагалось.

- Ну, понравилось? - спросила она, когда мы оказались рядом.

Встречаясь на переменах, я торопился к ней и, захлебываясь от восторга и благодарности, рассказывал, как хотел бы еще знать, о чем они поют.

- А у меня есть их тексты.

- Откуда?!

- А у меня есть один чешский журнал, и там есть текст "Песни иммигрантов" и еще какой-то.

На следующий день, замирая от восторга, я читал слова, которые пел Плант:

We come from the land of the ice and snow,

From the midnight sun, where the hot springs blow.

The hammer of the gods will drive our ships to new lands,

To fight the horde, singing and crying:

Valhalla, I am coming!

- А что такое Валхалла? - спрашивал я всех, кого мог.

Ответ дала учительница английского Валерия Анатольевна:

- Это - место, где жил главный бог древних норвегов - Один. Или Одэн. Кстати, в его честь названа среда - Wednesday. В старых текстах его звали Wodan. А название дня звучало как Wodan's Day.

Валерии Анатольевне было лет 25. Она закручивала светлые волосы в тугой узел с хвостиком на затылке и носила короткое кримпленовое платье с цветочным рисунком и туфли на платформе. Улыбаясь, она слушала мои восторги по поводу "Цеппелина".

- Ты видишь, у тебя появился еще один стимул учить английский! - сказала она. Хочешь, я тебе принесу битловские тексты?

- Нет, я лучше еще пару цеппелиновских попробую разобрать, а потом принесу вам на проверку, ладно?

- Если бы я их сама слышала, мне было бы легче тебе помочь.

- Так я вам запишу!

Когда она принесла мне чистую бобину пленки, у меня было ощущение, что мы стали сообщниками.

Диски мне были переданы на несколько дней. После выходных с таким же ужасом, спазмами в животе, на пустых ногах я принес их в школу, но Ира не пришла. Пытка транспортировки этого сокровища продолжилась. Я разозлился на нее за такую необязательность. Сказала приду - приходи, хоть не знаю что! Но она не появилась до выходных и после них тоже. Просто исчезла. От ее классного я узнал, что она заболела. Прошла зима, ее все не было. Я привык к тому, что диски теперь все время лежат на радиоле. Они стали почти моими. В самом начале марта, я помню, за окном кружил редкий серый снежок, на большой перемене классный попросил всех встать. По его лицу мы поняли: что-то случилось. Я подумал, что врезал дуба кто-то из начальников. Pодители часто посмеивались над их возрастом. Застучали крышки парт, мы стали подниматься. Когда все уже стояли, он вздохнул глубоко и сказал: "Дети, я прошу вас минутой молчания почтить память нашей соученицы Иры. Она умерла".

Я не сразу понял, что речь идет о той самой Ире. Мне казалось совершенно невероятным, что может умереть моя сверстница. Умирать должны были люди дожившие ну хотя бы лет до 50.

- А чего это она? - поинтересовался Миша Климовецкий.

- У нее была лейкемия, - ответил классный.

Еще одно слово пополнило мой словарный запас. Через несколько недель, узнав в учительской ее адрес, я поехал на поселок Таирова, чтобы вернуть диски ее родителям. Я нервничал. Побаивался вида людей, понесших такую утрату. Они скорбят, а тут я со своей липовой физиономией. Еще я побаивался, что они станут предъявлять мне претензии, почему я так задержал пластинки, когда она могла, например, послушать их перед смертью, или еще, чего доброго, начнут проверять, в каком состоянии я их возвращаю - обложки некоторых потерлись на сгибах.

(Продолжение следует.)

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья