Номер 38 (885), 12.10.2007

К 100-летию П. Злочевского (1907-1987)

(Окончание. Начало в № 37.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эволюцию в творческой манере Петра Злочевского, его уход от оперной пышности к лаконизму можно проследить по рецензиям на спектакли, поставленные в разные годы.

Вот что писалось о декорациях к "Аиде" постановки 1969 года: "Первое, что восхищает в новой постановке одесского театра, - это великолепное оформление спектакля П. Злочевским. Декорации выполнены в духе величественных строений древнего Египта, полны монументальности, особенно ощутимой в "темных" сценах, так или иначе связанных с мрачной, гнетущей силой жрецов. Это, прежде всего, сцена в храме Ра. Здесь все напряжено. В глубине сумрачного храма слабо очерчены контуры огромной фигуры бога, багровые отсветы курящегося фимиама, ослепительно белые одежды жрецов и жриц... Этой сцене созвучна картина суда жрецов: тот же колорит. Тот же аскетизм - жрецы на фоне черной пустоты, а сверху, как домоклов меч, нависает гигантская могильная плита. Яркий контраст "черным" составляют "дневные" сцены, которые отличаются не только радостным звучанием красок, но и отсутствием монументальных фигур и построек".

А вот цитата из рецензии на оперу "Трубадур", поставленную тремя годами позже: "Опытная рука главного художника Петра Злочевского достигла в оформлении всех восьми картин этого сложного спектакля удачного синтеза романтики и драматизма. В декорациях - ничего лишнего, отвлекающего внимание. Особенно выразительна последняя картина, где минимальными средствами воссоздан образ темницы в колодце-башне".

Приведу еще две цитаты. Первая взята из воспоминаний журналиста Феликса Кохрихта: "Особенно удавались ему декорации к операм и балетам на историческую или сказочную тему. Помню, как в детстве завораживали меня царские палаты в "Борисе Годунове", египетские пирамиды в "Аиде"... Спустя много лет я узнал, что и мои друзья - народный артист России, лауреат Государственных премий РФ Владимир Пахомов и знаменитый испанский архитектор Маноло Нуньес-Яновский в те же годы были завсегдатаями театра и тайком пробирались за кулисы, чтобы побродить по улочкам старинных городов и крепостным стенам, построенным Злочевским на сцене, - совсем как настоящим!"

Вторая цитата взята из упомянутой статьи П. Злочевского о сценографии гоголевских спектаклей. Художник вспоминает свою предвоенную постановку оперы Римского-Корсакова "Майская ночь" и сравнивает со своей послевоенной работой: "Оформление было сделано мной в реалистическом плане. Сцена представляла собой цветущий сад. Перед глазами зрителей раскрывалась панорама украинского села, потом пруд с русалками, в нем отражался старый заброшенный помещичий дом, который вдруг превращался в чудесный дворец, где появлялась панночка. Вторая постановка "Майской ночи" была осуществлена уже после войны. (...) В отличие от первой постановки, я стремился избежать подробностей. Меня уже не привлекали безукоризненно выполненные декорации с их буйным цветением, я взял за основу не живопись, а аппликацию (...). Даже пруд подавался теперь не написанный, а из натянутых капроновых нитей, которые, будучи подсвечены в середине, изображали лунную дорожку, трепетавшую от прикосновения веничка. Это вызывало гром аплодисментов".

О том, как принимали спектакли, оформленные Злочевским, рассказала мне известный художник Светлана Крижевская: "Я с родителями жила в том же доме художников на Чкалова, 1. Мой отец (художник Григорий Крижевский - Е.К.) и Петр Афанасьевич были друзьями. Мы ходили на все спектакли в Оперу. Как-то мы пошли на один спектакль - это была какая-то сказка. Когда подняли занавес, зал начал аплодировать. Аплодисменты не смолкали долго. Оркестр несколько раз принимался играть, но его каждый раз заглушал новый взрыв аплодисментов".

Чем лаконичнее становились декорации Злочевского, тем большее значение он придавал тому, что называл световой партитурой. Вот что писали о постановке оперы "Гибель эскадры" в Одессе: "Пафос ее (постановки - Е.К.) подчеркивается заставками, данными перед каждым из трех действий. Застывшие, как скульптуры, матросы на мостике корабля, и пылающий на авансцене вечный огонь: Лаконичные декорации (...), скупые детали обстановки. Запоминается небо, которое все время меняет свой цвет, - оно то слепящее синее, то зловеще-фиолетовое, то грозно-багровое, огненное в конце спектакля".

Особое место в творчестве художника заняла опера "Чио- Чио-сан". Главным образом потому, что на постановке этой оперы еще в трудные годы Великой Отечественной войны на сцене казахского театра Злочевский встретился с Натальей Сац, дружеские отношения с которой сохранились на всю жизнь. Первая совместная постановка рождалась в спорах, в результате которых Злочевским был найден "тот воздух, та тонкость, отобранность выразительных форм и красок, что создали атмосферу", которой добивалась Сац. Вторая встреча Злочевского и Сац состоялась через три с половиной десятилетия. Сац мечтала поставить взрослую оперу на сцене своего уникального в то время детского музыкального театра и пригласила Петра Афанасьевича снова оформить гениальную оперу Джакомо Пуччини. Вот что писали московские газеты об этом спектакле: " Спектакль лишен оперной помпезности, декорационное оформление - утонченное и достоверное - воссоздает страну цветущей сакуры". И еще: "Крошечный, будто карточный, домик, сад в цвету, гнутые мостики точно передают смысл действия. Каждая новая картина вызывает бурные аплодисменты в адрес художника".

К "Чио-Чио-сан" Злочевский обращался и в Одесском оперном театре. И в этой постановке восторг вызывал японский домик, но еще больший восторг вызывала очень точно найденная художником деталь - ветка сакуры, цветущая в первом акте, еще зеленая, но с уже осыпавшимися цветами - во втором, и совершенно голая, почерневшая - в третьем.

Творческая личность, как правило, пробует себя в разных видах творчества. Театральный художник, соприкасающийся в своей работе с литературным материалом, рано или поздно берется за перо. Если говорить конкретно о Петре Афанасьевиче, то за перо, скорее всего, он взялся рано. Потому что передо мной лежит рукопись его рассказа "Губная гармонь", датированная 1936 годом. В основу этого рассказа легла трагическая история гибели ребенка от руки немецкого солдата в Первую мировую войну. Когда я читала рассказ, меня не оставляло ощущение, что речь идет о событиях Великой Отечественной войны. Но война есть война. Совершенствуется военная техника, а человек в условиях вседозволенности военного времени превращается в зверя. Лирический, полный ностальгии по небогатому детству рассказ "Вареники" (1987) и забавный, даже, скорее, ироничный рассказ о том, как некто Андрей Бублик (понимай - Петр Злочевский) со своим другом Федором писали пьесу. Этот рассказ датирован 1958 годом. Я не знаю, была ли в то время в творческом багаже Петра Злочевского хотя бы одна пьеса, но к концу жизни им были созданы 3 пьесы. Существует и рукописная книга "Воспоминания", в которой рассказывается об истории становления украинского театра с середины 20-х годов до наших дней. Можно себе представить, насколько интересна эта книга. Ведь Петр Злочевский встречался и работал с такими известными режиссерами, как В. Лосский, Г. Юра, В. Вронский, Н. Охлопков, В. Василько, Д. Смолич, Н. Сац... Книга написана в бескомпромиссной манере и содержит много "непричесанных" фактов. А еще есть примерно шесть десятков юмористических рассказов, основанных на конкретных эпизодах. Например, рассказ "Авоська", повествующий, как автор (профессор Злочевский) пришел на заседание ученого совета, прихватив с собой несколько библиотечных книг, упакованных в авоську. Садясь на стул, он крепко зацепился пуговицей на брюках за петлю авоськи. Наклонился, чтобы выпутаться, и зацепился еще и верхней пуговицей ворота рубашки. Затем в плен к авоське попался сидящий рядом коллега, неосторожно попытавшийся помочь. Его авоська поймала за пуговицу на рукаве. Следующей жертвой стал ректор, который подошел посмотреть на озабоченно пыхтящих профессоров. Он начал помогать, и тут же был пойман за ободок драгоценного камня на перстне. К концу ученого совета все пуговицы были оборваны, драгоценный камень вырван из кольца и тут же потерян... Словом, история достойная чаплиновской комедии. Впрочем, все то, что мне удалось прочесть из написанного Петром Злочевским, просится в визуальный ряд. Это и неудивительно - ведь это писал художник-сценограф.

Зачастую Злочевский бывал автором не только рассказа, но и положенного в его основу эпизода. Рассказывает Светлана Крижевская: "Художники, жившие в нашем доме, были неистощимые выдумщики. Они устраивали настоящие спектакли. Как-то троица - Петр Афанасьевич Злочевский, Николай Андреевич Шелюта и Федор Васильевич Атакин разыграли целое представление. Мы все в 60-е годы жили небогато. Но у мамы был яркий шелковый халат. Шелюта надел этот халат, намотал на голову, как чалму, полотенце, сел на мой детский велосипед и въехал на нем в комнату, лопоча что-то на "иностранном языке". Атакин взялся "переводить". "Переводил" длинными фразами, объясняя, где уже побывал "иностранец", что ему понравилось. Чем короче говорил "иностранец", тем обстоятельнее был "перевод". "Иностранец" уже повторяет одно и то же слово. "Переводчик" продолжает длинно что-то рассказывать. "Иностранец" уже изнемогает, просто падает с велосипеда. "Переводчик" все продолжает в своем духе. Тут вмешивается Злочевский: "Ну что ты там переводишь. Он же у тебя 40 минут спрашивает, где здесь туалет? Идите, в коридоре - налево!" И он показывает направление пулей вылетающему Шелюте"

И еще. Из воспоминаний Натальи Сац: " Злочевский был колоритной фигурой: большой, русый, в сером пиджаке, под которым всегда белоснежная рубашка, вышитая крестиком...". Но с возрастом Петр Афанасьевич располнел и мечтал похудеть. Из рассказа Светланы Крижевской: "Петр Афанасьевич что-то услышал о яблочной диете. Накупил килограммов 10 яблок и уехал один на дачу, подальше от соблазнов холодильника. Мария Михайловна осталась в городе, так как ходили слухи об участившихся квартирных кражах. На вторую ночь она просыпается от какого-то негромкого шума в кухне. Замирая от страха, крадется на кухню и вдруг вместо вора видит Петра Афанасьевича у холодильника с куском колбасы в руках. "Ну ее эту диету, ничего она не дает. Видишь, я совсем не похудел". И с тех пор Петр Афанасьевич, если речь заходила о диетах, возмущенно говорил: "Все диеты - чепуха. Одну сам попробовал: (два дня! - Е.К.)

В своих воспоминаниях дочь Злочевских Наталья Петровна Штюлла-Злочевская пишет, что быт их семьи - отца и обожаемой им жены, "его музы", Марии Михайловны Кармазиной - напоминал шумное веселое студенческое общежитие. В гостиной, например, висело строгое объявление: "Телевизор сломан, шахмат нет". А на лестничной клетке в день приема гостей на двери вывешивался плакат "Здеся дают дрозда". Однажды даже прибежала возбужденная дворовая малышня узнать, где здесь можно взять этих дроздов. И еще в своих записках Наталья Петровна доказывала, что при такой востребованности, какая была у Петра Злочевского, работавшего для многих театров, он, возможно и, не остался бы в Одессе, если бы не встретил именно в Одесском театре оперы и балета свою большую и на всю жизнь любовь - балерину Машеньку Кармазину.

Дочь Заславских, к сожалению, рано ушла из жизни, но есть внук - Алексей Лукьянович-Заславский. И он говорит: "Как хорошо, что дед продолжает жить в своих работах. Многие из них хранятся в Киевском музее театрального искусства, Центральном музее им. Бахрушина, Киевском государственном музее им. Шевченко, музее музыкальной культуры имени Глинки, в Санкт-Петербургском музее им. Пушкина, в Музее села Шевченково, в музее и Фонде Т. Шевченко, в музее Одесского театра оперы и балета.

Память - жива!"

Елена КОЛТУНОВА.

Иллюстрации: "Борис Годунов". Костюм Бориса.
"Тарас Бульба". "Сечь Запорожская" (вариант).

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья