Номер 37 (730), 17.09.2004

Игорь ПОТОЦКИЙ

Повесть

(Продолжение. Начало в №№ 29-34, 36.)

8

С Тамарой Овчинниковой у меня произошел короткий летний роман. Жара, помнится, тогда в Одессе была невыносимой – даже асфальт плавился. Мы любили с ней неторопливо прогуливаться по Пушкинской, где в Одессе особенно много платанов. Беседы наши часто были расплывчатыми, но иногда она воодушевлялась, ее речь становилась плавной и возвышенной и тогда она рассказывала мне о композиторе Берлиозе или философе Спинозе. Потом во мне "Трактат об усовершенствовании разума" (жаль, что он остался незавершенным) звучал под музыку "Траурно-триумфальной симфонии". Фразы Тамары были длинными, как улицы в Москве, и возвышенными, словно опыты в стихах Тредиаковского, Прокоповича, Кантемира, Ломоносова или Сумарокова. Из последнего я, впрочем, помнил только "Жалобу":

Во Франции сперва стихи писал мошейник,
И заслужил себе он плутнями ошейник;
Однако королем прощенье получил
И от дурных стихов французов отучил...

Тамара всегда вела себя со мной естественно, никогда не играла никакие роли – только саму себя, затерянную среди клочков-воспоминаний. Некоторые из них были темными и холодными. До меня у нее был один тип – покоритель женских сердец, пустозвон, таракан, к нему применимы все прочие нелестные прозвища, но он сумел втереться в доверие к моей собеседнице, обвил ее речами-щупальцами, а она на его мольбы поддалась, уступила. Он, баскетболист-карлик, потом превратился в князька, давал приказания, унижал, хвастаясь победами над другими женщинами. Тут следует отметить, что роман этот длился полгода, а потом Тамара этого князька бросила, а у него начались истерики – он ждал часами у подъезда ее дома, потом каялся, а затем начинал громко смеяться, утверждая, что у него нервный смех.

Путнику и сейчас, спустя десятилетие после их последней размолвки, окончившейся финальной темой в рапсодии их встреч-свиданий, видится Тамаркино лицо, пересеченное морщиной боли, но эта морщина появлялась лишь тогда, когда она рассказывала о прилипчивом хорьке, бывшим внешне весьма представительным мужчиной. Но последний месяц с ним доставлял ей физические мучения, ведь заниматься сексом она с ним не хотела, а он заставлял ее почти насильно, при этом нашептывая разные гнусные фривольности. Она рассказывала мне это тихим голосом, будто доверяла страшную тайну, подслушать которую не должны были даже платаны на Пушкинской.

Мы шли, повторяю, по Пушкинской, но сценой, где игралась пьеса нашей любви, была вся Одесса – все большие улицы, маленькие переулки и дворики-колодцы. Помню, как на Малой-Арнаутской, 44, я исступленно целовал Тамару, она же была на поцелуи ненасытна, а была поздняя ночь, но вдруг окна первого этажа одного из домов все осветились, мы увидели за каждым окном по несколько человек, смотревших на нас. Лица у них были какими-то вытянутыми и завистливыми, по крайней мере, так сказала Тамара. Потом все окна стремительно погасли, но зрители никуда не ушли; я это знал точно, но не отпускал Тамару от себя. Она все-таки вырвалась, поправила прическу, спросила меня: "Зачем ты так?"

Я ответил довольно вычурной фразой: "Путнику все можно", но она приложила палец к моим губам, словно стараясь замкнуть их на ключ. И тогда я сказал ей: "Ты будто не видела кинофильм "Девять с половиной недель", а она сказала: "Видела, но это ничего не значит".

Путнику не следовало замыкаться на одной женщине, ведь он должен был прорываться сквозь тайгу, где было множество сопок с крутыми подъемами и спусками, а в его ушах уже начинали звучать первые аккорды из "Экзотических птиц" Оливье Мессиана, а это означало: пора собираться в дорогу. Тетерев-глухарь, а затем дрозд-пустынник торопили его принять решение, но он пока не мог отпугнуть от себя Тамару, да и придумывать ему о ней разный вздор не хотелось. Птицы поднимали страшный гомон, но он отгонял его от себя, выключая воображаемую пластинку, но загадочные пейзажи уже стояли перед его глазами, сочиненные Ли Бо или Ду Фу, но, вполне возможно, эти пейзажи были из книги Пу Сунлина "Записки Ляо Джая о вещах невероятных". Он вспомнил: "Дева резко настаивала на расставанье. Студент плакал горькими слезами..." На самом деле Путник сам должен был настаивать на расставанье, но для этого следовало найти достойный довод. Он-то никак не находился. Путник на помощь призвал картины И. Босха и М. Шагала, но и они ничего ему не подсказали. А птицы в его голове пели все громче и громче. И тогда он отослал Тамаре конверт, куда вложил коротенькую записку с одним предложением: "Эффективность наших свиданий возрастет после короткой разлуки".

(Продолжение следует.)

Одесса, 2003 г.

Версия для печати

Предыдущая статья

Следующая статья